После нудных моросящих дождей и хмурого серого неба особенно было приятным яркое солнце и уходящая вдаль голубизна. В лесу стояла удивительная тишина, так что каждый шаг по сильно уже опавшей и подсохшей листве, казалось, вызывал ужасный шум. От долгой ходьбы и тепла ноги, обутые в сапоги, устало ныли. Я присел отдохнуть на замшелую валежину, прислонившись спиной к небольшой березке. Было так удивительно хорошо, что казалось – просидел бы здесь до вечера.
Вдруг мое внимание привлек какой-то шорох. Осторожно повернув голову, справа от себя я увидел ежа, который деловито шагал по еле заметной среди листвы и травы и, очевидно, протоптанной им самим тропке. Вот он дошел до большого гнилого пня, свернул в сторону и направился к одиноко стоящему среди берез и елей остролистному клену. Его крупные желто-бордовые листья обильно были разбросаны по земле и ярко выделялись среди другой листвы. От легкого, едва заметного дуновения ветерка, со слабым шорохом отделялись они от взрастившего их дерева и падали вниз. Ежик дотопал до одного из таких листьев, схватил его маленькими зубками и, забавно фыркая, повернул назад. Но тут перед ним упал еще один лист, и еж, затолкав первый поглубже в рот, взял и этот.
Идти обратно по своей тропке зверьку с грузом было довольно сложно, и не потому, что пара кленовых листьев большая тяжесть. Дело в том, что крупные листовые пластинки загородили обзор маленьким глазкам, и хотя ежик совершал, очевидно, этот путь уже много раз, все же давался он ему с большим трудом. Пройдя пару метров, ежик наткнулся на злополучный гнилой пень и, каким-то чутьем обойдя его, зашагал дальше. Чуть отклонившись от своей тропки, ежик уперся носом в небольшую березку, и, подобно тому, как старушки обычно смотрят поверх очков на расшалившегося внука, он поглядел, опустив нос к земле поверх листьев, на помешавший ему объект. Установив нужное направление, зверек зашагал дальше. Так, сопя и фыркая, часто натыкаясь на деревья, пни и кусты, ежик пронес свою ношу метров пятнадцать и в каких-нибудь четырех шагах от меня залез под корень старой порослевой березы, где я наконец увидел его «дом». Это был миниатюрный, но добротно сделанный сплошь из кленовых листьев шалашик. Заканчивалась, по-видимому, его внутренняя отделка, так как повозившись несколько минут внутри, строитель вылез наружу, щурясь от солнца, понюхал воздух и, убедившись в своей безопасности, быстро побежал по тропке к клену за новой ношей.
Так повторялось много раз. Иногда ежик умудрялся запихивать в рот сразу 3-4 листа, и тогда его путь назад становился необычайно трудным. Натыкаясь на преграды, ежик отчаянно фыркал и пыхтел, по-видимому, его очень злили разбросанные вокруг преграды.
Я долго любовался работой неутомимого строителя. Желая ему помочь, собрал несколько листьев клена и, когда ежик был далеко от шалаша, положил их возле входа, одним из них прикрыв и сам вход. Дойдя с очередной ношей до своего дома, ежик стал принюхиваться, как видно, учуял что-то подозрительное. Не видя входа, он положил принесенную ношу и, схватив лист, прикрывавший его, скрылся внутри. Пристроив его, он перетаскал в шалашик и другие листья.
Отдохнув и вдоволь налюбовавшись работой зверька, готовившего себе место для долгой зимней спячки, я весело зашагал дальше.
Я надеюсь на то, что ни одна лисица или куница не выкопают ежа из-под снега, и как только появятся в лесу большие проталины и зажурчат ручьи, встретятся на ноздреватом сыром снегу маленькие следы, указывающие на то, что он спокойно пережил во сне лютую зиму в своем уютном убежище.