Нащупав в углу за дверным проемом выключатель, егерь включил уличное освещение. Поляна перед домом наполнилась тусклым желтоватым светом, и стало видно, как парообразный воздух рваными клочьями поднимается вверх по сосновым стволам, уплотняя и без того грузно нависшее небо.
Еще накануне вечером егерь, у которого я гостил, решил, что на глухариные тока мы отправимся группами: двух охотников он повезет сам на уазике, а одного он передоверил мне, мотивируя это тем, что я неплохо знаю местность и смогу справиться с поставленной задачей. Для ее выполнения он великодушно пожертвовал нам свою старую «Волынь».
Моим неожиданным «клиентом» оказался странного, совершенно не охотничьего вида старик лет семидесяти. Был он высок, аккуратно подстрижен, разговаривал уверенным, высокого тембра голосом, казавшимся мне почему-то знакомым.
Одет он был в старенький, хорошо пошитый костюм классического кроя, который раньше могли себе позволить лишь директора крупных предприятий или работники партийного аппарата. При ходьбе он немного прихрамывал и по этой причине не выпускал из рук инкрустированную трость. За столом говорил много, но менее всего об охоте, отдавая предпочтение политике. В общем, вел себя так, как не ведет ни один истинный, в моем тогдашнем понимании, охотник в предвкушении желанных событий.
В половине второго ночи все приготовления были завершены, и мы разъехались с лесного кордона по заранее намеченным маршрутам.
Старый ЛуАЗ, с примотанной алюминиевой проволокой задней дверью и заклинившими дворниками, с упорством мула вез нас затопленными лесными дорогами к заветной цели – глухариному току. Иногда лужи были такими глубокими, что ледяная талая вода захлестывала салон, и, если бы не резиновые сапоги, нам бы пришлось задирать ноги. Тусклые фары с проржавевшими отражателями лишь приблизительными контурами вычерчивали стволы деревьев. Пару раз мы теряли направление и заезжали в просеки.
На одном из поворотов ЛуАЗ так тряхнуло на какой-то коряжине, что заглох двигатель и погасли фары. Оказавшись посреди огромной лужи, минут пять мы сидели молча в кромешной темноте. Было понятно, что охота наша сорвалась, помощь прибудет не ранее чем в полдень, а до базы с хромающим старцем нам нипочем не добраться и до вечера.
Первым тишину нарушил престарелый клиент.
– Молодой человек, вы что-нибудь понимаете в устройстве автомобиля? – с абсолютным спокойствием спросил он.
– Так, в общих чертах.
– Тогда скажите, почему при заглохшем двигателе погасли и фары, ведь они должны гореть, если я не ошибаюсь, хотя бы за счет аккумулятора.
Я перегнулся за сидение и, чиркнув спичкой, заглянул в аккумуляторную нишу в полу. Так и есть: плюсовая клемма слетела с положенного места и болталась в воздухе. Через пару ремонтных минут мы вновь двинулись к заветной цели. «Ай да старик!» – подумал я и неожиданно для себя за находчивость и склонность к логическому мышлению одарил его прозвищем Академик.
Несмотря на все трудности и задержки в пути, в нужном месте мы оказались в нужное время. От развилки двух дорог, где мы остановились, до глухариного тока было немногим более трехсот метров. Торопиться нам было незачем, и мы решили расслабиться и поправить нервы бутербродами и горячим чаем.
Слегка перекусив и согревшись теплом ароматного напитка, я прислонился головой к стеклу дверцы и задремал. Проснулся от шума дождя, бьющего по крыше автомобиля. Академик, увидев, что я зашевелился, повернулся в мою сторону и сказал:
– Уже минут двадцать идет.
Нам обоим было понятно, что по такой погоде глухарь токовать не будет.
– Подождем, – с надеждой ответил я, – может, еще разведрится.
В ожидании прошел час, но дождь не прекращался. Накинув штормовку, я пробежался по дороге в направлении тока в надежде услышать хоть одного глухаря. В бестолковом стремлении я послонялся по округе и вернулся к машине, когда уже совсем рассвело.
– Нет, ни один не поет, – с досадой доложил я, хотя этого можно было и не делать: и так все понятно.
Развернувшись, мы погнали нашего четырехколесного «мула» обратно на егерский кордон.
Тем временем непредсказуемая весенняя погода, словно желая продемонстрировать свое хорошее настроение, решила одарить нас солнечным светом. Луч скользнул по верхушкам еще голых берез и, пробежав по бурым лесным лужам, уперся в лобовое стекло.
Не знаю, в какой степени все происходящее волновало Академика, но мое сердце негодовало. Первый раз в жизни доверили сводить человека на глухаря – и такая невезуха! Он и сам, поди, расстроился, только вида не показывает. Вчера признался, что уже несколько лет глухаря не бил.
Пока мои мысли обрывками кудахтали в голове, мы выбрались с низинных участков дороги на песчаный косогор. Я прибавил газку, и вездеходик, словно обрадовавшись неожиданному облегчению, пофыркивая, весело припустил по плотно прибитой дождем песчаной колее.
Заложив лихой вираж в поворот и выскочив из него с проворством лани, я вдруг резко ударил по тормозам, опешив от неожиданности. Впереди, в нескольких десятках метров перед нами, распушив крылья и задрав вверх голову, вояжировал токующий глухарь. Его ничуть не смутило наше неожиданное появление, даже напротив, возможно, расценив наш автомобиль как вероятного соперника, он прямиком направился в нашу сторону, еще многозначительнее раскинув крылья.
О таком сюрпризе я не смел и мечтать! Уловив смысл моего взгляда, Академик осторожно достал из-за сиденья ружье и, зарядив его, приоткрыл дверцу машины. Стволы плавно скользнули в приоткрытую щель, щека прижалась к ложе, пальцы легли на курок. Сердце мое замерло в ожидании выстрела, но вместо него я услышал лишь сухой щелчок. Осечка!
Я увидел, как, переводя дыхание, старик переложил палец на второй спусковой крючок, прицелился и надавил на курок. Что за чертовщина! Вместо грома порохового заряда я вновь услышал звук осечки. Поочередно бросив взгляд на глухаря и старика и не промедлив ни секунды, я схватил свое ружье, чтобы поставить точку в этой череде неудач. Приоткрыв дверцу и изогнувшись всем телом влево, я прицелился и уже почти нажал на спуск, но тут ладонь моего спутника коснулась локтя моей правой руки.
– Не надо, не стреляйте. Судьба дважды подарила ему жизнь. Третий раз она может оказаться к нему менее благосклонной.
Оценив наше замешательство и, видимо, поняв, что мы ему уже не соперники, глухарь повернулся к нам спиной и, не теряя собственного достоинства, скрылся за извивом дороги.
Пока я разряжал ружье, Академик вынул из сумки бутерброды, две рюмки и нераспечатанную бутылку диковинной в те времена водки «Абсолют».
– Давайте выпьем за его удачу, она ему еще не раз пригодится, – предложил он и, достав из внутреннего кармана пиджака очки, вдруг прочитал по-русски рецепт изготовления водки, написанный на английском языке.
Такой молниеносный перевод произвел на меня серьезное впечатление. Как есть Академик, подумал я, принимая протянутую рюмку.
После отъезда охотников, отдыхая вечером на кордоне, егерь вдруг спросил:
– Ну, как тебе Академик?
Прозорливость егеря меня насторожила. Откуда он мог знать, как я прозвал старика? Сделав вид, что не придал этому значения, я ответил:
– Забавный! По-английски шпарит только так, и переводит прямо с листа.
Немного выдержав паузу и убедившись, что егерь не собирается развивать тему, я как бы невзначай спросил:
– А почему ты его Академиком назвал?
– А как его еще называть, если он и есть академик? – без затей ответил егерь.
– В каком смысле? – не унимался я.
– В прямом. Фамилия ему Капица. Академик Капица.
– Этого не может быть! Я точно знаю, что один Капица помер, а сын его «Очевидное – невероятное» по телику вел, так они не похожи.
Егерь громко рассмеялся.
– Чему вас только в школах и институтах учат! Это Михаил Степанович Капица, дипломат! Различать надо!
Егерь безнадежно махнул в мою сторону рукой и отправился спать.