Почему не улетали утки

Маслянистая грязь веером хлестала высокие обочины, чавкая и урча текла обратно на дорогу. Стоявший рядом с Калугиным Катушкин хриплым голосом прокричал: «Во, ухабы! Всю душу вытряхнут!»
– На охоте надо иметь две души! – Криком ответил Розин. – Одну запасную, исключительно для дорог.
Километров через десять лес раздвинулся, сноп света уперся в высокую избу. К крыльцу,  хромая, подходил старик в распахнутой телогрейке. Это был егерь Михаил Васильевич, которого меж собой охотники называли Ломоносовым; не видя охотников, поздоровался и велел разгружаться.
Пригласил в пахнувшую сеном горницу и, пошарив рукой по стене, зажег свет, по печке метнулся застигнутый врасплох паук.
– Граждане, – раздался густой голос Розина, который враскачку последним вошел в избу, сбросив рюкзак и ружье на ближайшую к двери кровать. – Предлагаю, не теряя времени, накрыть на стол и заняться тем, чем положено порядочным охотникам. На моих командирских двадцать три ноль семь. Когда выезжаем, начальник? – обратился он к егерю.
– В четыре.
– Прекрасно. Итак, на ужин отводится четыре часа пятьдесят три минуты. Думаю, уложимся.
Охотники расселись за столом, их было шестеро. Зазвякали вилки, с Москвы все проголодались и набросились на закуску: кислую капусту, помидоры и огурцы, колбасу, сыр и рыбные консервы.
– Давай-ка спросим Калугина, – ревел Розин. – Скажи, Вася, какое ружье ты бы предпочел: «Зауэр» или «Меркель»?
Калугин откашлялся:
– Лучшее ружье, джентльмены, то, к которому привык. Которое знаешь как свои пять пальцев. – Он поднял пятерню и изучающе на нее посмотрел. – В нашем деле главное – надежность. Я свою занюханную ижевку не променяю ни на что на свете, клянусь.
– Молодец, Василий, – по-медвежьи поднялся Розин. – Надежность – вот в чем суть вопроса.
– Давай, Василий, потолкуем, приятно толковать с умным человеком. Только скажи мне правду, почему ты не купишь себе приличное ружье со сменными стволами?
– Так у меня же...
– Брось, Вася, ты знаешь, я люблю тебя всеми фибрами своей натуры, но твое ружье, прости... Нужно купить новое, с двумя стволами: один с чоками, другой с цилиндрами. Даже на уток можно брать пару. Пока светло – стреляй из чеков, темнеет (а в эти тридцать-сорок минут самый лет) – меняй стволы. На большое расстояние бить все равно не станешь, потому как плохо видно. Ударишь чоками по уткам с десяти метров, останется, так сказать, одно впечатление. А дашь по ней из цилиндров, дробь рассеется – то, что тебе надо. На близкое расстояние зачем тебе большая убойная сила?..
Около четырех вошли егеря. Собрались быстро, и вышли в темноту. Натянув на лоб шляпу, застегнув на куртке все пуговицы, Калугин, зябко поеживаясь, брел позади егеря Николая, видя перед собой только его ноги. В свою лодку Николай посадил еще двоих. Мотор взревел, и лодка ринулась во мрак озера Великое. В лицо ударила тугая болотная сырость.
Калугин высадился на чавкающем, в редких кустиках берегу. Ночь была еще густой, лишь на востоке черный лес едва заметно проступал на начинающем сереть небе. Широко расставив ноги, свесив стволы зажатого плечом ружья, Калугин застыл в кустах в ожидании рассвета. Кружилась голова, глаза слипались, он напрягал всю свою волю, чтобы их разомкнуть.
Он не заметил, как просветлел восток. Вода у берега волновалась, Калугин заставил себя пристально вглядеться перед собой и вдруг, испытав дрожь азарта, явственно различил метрах в тридцати пару уток. Они приплясывали на воде. Медленно, боясь спугнуть птиц, он поднял ружье, тщательно прицелился и выстрелил.
Одна из уток подпрыгнула, но не распласталась и продолжала, как и вторая, спокойно покачиваться на воде. Он выстрелил еще раз, промаха быть не могло, однако повторилось прежнее – утки отскочили, но не улетели. Он снова прицелился в первую утку, нажал на спусковой крючок и застыл пораженный: птица, недовольно отпрыгнув, продолжала плавать. Он стрелял и стрелял, утки не улетали и не желали умирать. Абсурдность происходящего смутила его. Охваченный мистической тревогой, он поднял раструбы ботфортов, неуверенно ступил в воду и в дюжине шагов от уток застыл в тупом недоумении. Боже мой! Так ведь это резиновые утки, чучела. Ах, какая дьявольщина, какая досада, какой срам! Он стрелял по резине. Николай не предупредил, что сажает чучела. Хорошо, никто не видел, не то сгорел бы от стыда.
Он выбрался из воды, ружье и сумку повесил на куст. «Нет, так дальше дело не пойдет!» Надвинув на глаза шляпу и подняв воротничок куртки, улегся на ветки и мгновенно заснул – так крепко, что проснувшись, не мог сообразить, сколько времени спал. Разбудил его треск моторки и настойчивые крики Николая. Чучела казались неповрежденными, но плавали на боку, погрузившись наполовину в воду. Егерь недоумевал: что с чучелами? Двое охотников, оба с красными, воспаленными глазами, уже сидели в лодке.
– Пусто! – крикнул один из них. – Нет здесь утки.
Егерь подтвердил: утки мало. «Я уж давно долблю, чтоб тут хоть бы на сезон запретили охоту, но хозяин ни в какую... Вечером поплывем в другое место...
Днем спали, перед закатом охотников развезли по новым местам. Они выполнили норму отстрела. Утром за ними пришел вездеход, в охотхозяйстве пересели они в свои машины и понеслись в Москву. Где-то за Волгой сделали привал на траве.
– Братцы, – Катушкин почесал пустым стаканом затылок, – честное слово, одна вещь осталась для меня загадкой. Василий столько стрелял и ни одной утки.
Калугин опустился на колени.
– Джентльмены, позвольте перед вами покаяться. Я чучела принял за живых птиц. Чуть не свихнулся от мистики.
– Стрелял по резине! – восхитился Розин, открывая Калугину объятия. – Бьешь по ней, а она, гадина, не улетает. И не умирает. И не тонет. Вася, дай я тебя обниму!