Через мелководье протоки на сенокосы острова проложил дорогу частный животновод Иваныч. В свои семьдесят он был по-юношески бодр. Иваныч вручную накашивал сено для зимовки трех коров. Не каждый спортсмен нынче способен к такому трудовому подвигу. Иваныч, в прошлом капитан речного катера, находил свой смысл в неустанном труде животновода. А иначе бы, говорит, спился от безделья… Коровы его, правда, ходили неогулянными, и заветной мечтой Иваныча было завезти быка и ждать теленочка. Уж больно дорого пенсионеру завезти по колдобинам лесовозной дороги племенного быка.
Последнюю зарплату обанкроченный в перестройку леспромхоз выдал Иванычу за полгода разом и… катером. Так и застыл на вечной стоянке после разлива его корабль у крутояра. Летом от воды до катера — километр. Местные пираты по металлолому опасались грозного речника с косой — законного владельца железной посудины. Его ученики, шкипера и мотористы, став лесорубами-частниками, теперь несли вахту у корабля с ружьями — благо здесь пролегла утиная тяга.
В интересах охотников Иваныч на острове Медвежий потрудился на славу. Старый косарь расчистил от буйных зарослей часть острова под сенокос. Зеленую отаву в тот золотой сентябрь облюбовали под токовище тетерева. Едва займется утренняя заря, с острова Медвежий проливается токовая песнь косачей. Еще не видно ни зги в молочной пелене рассветного тумана, а токовики уже исполнены своего реликтового обряда.
Притаившись у стога, не могу различить в тумане и соседних копешек. Вот, казалось бы, и дичь совсем рядом. Но слышны только всхлопы крыльев и поощряющее квохтанье тетерок. Куры русского леса, произведя потомство, второй раз в году неистово предаются обману бабьего лета...
Это явление называют ложным током — токовищем золотой осени.
Днем раньше пытался устроить скрадок в кустах ивы. Оттуда доносится гудение шмелей. Ивы обманулись теплом бабьего лета. С их веток обильно сочится сладкий на вкус сок, что привлекает на поздний медосбор шмелей. Караулить дичь в таком кусту невозможно, не пропитавшись сладковатым ивовым сиропом…
За рекой уже заголосили деревенские петухи. Заря занималась, туман таял, а на покосе обозначились черные шапки, которыми я надеялся привлечь дичь. Специальных чучел на тетерева у меня в тот раз не оказалось. Кто ж знал, что пригодятся? Хотел раздобыть чучела у местного егеря. Но тот, по уверениям жены, укатил в дальние угодья собирать редкую траву — молодило. Одна модная докторша лечит травами, а не химией, поднимая на борьбу с болезнями иммунитет благодарных страдальцев. Говорят, к ней, не афишируясь, министры ездят, и даже примадонна Пугачева… Пришлось вместо манных чучел выставить на покос шапки, издали напоминающие косачей.
Вслед за тетеревом надо мной протянули журавли. Так часто бывает: одна трасса в пойме реки привлекательна для всех. Два взрослых и два бурых сеголетка. Повеяло тягой от взмахов широких крыльев. Затем раздался их трубный клик. Всю осень я потом всматривался в бездонные небеса, в кружащие стаи перед отбытием на юг. Что-то непередаваемо волнующее есть в журавлиных криках: «Летят они в дальние страны, а я остаюся с тобой»…
Вот в воздухе мелькнула тень ястреба-тетеревятника, и ток прекратился. Тетерева скрылись в тальниках. Наступал погожий осенний денек. Разложив содержимое рюкзака, выпил крепкого чая из чаги и зверобоя, закусив половиной копченой утки. Хорошо! Кстати, время проверить карстовые озера в глубине острова…
Вокруг озер и бобровых проток — непроходимые заросли ежевики. Только крупные сочные ягоды — награда за преодоление колючей проволоки стеблей, перемешанных с таволгой и осокой. Поверх зарослей промята колея. Ранее здесь легко прошел пневмоход местного умельца. Четыре полуспущенных камеры от трактора и двигатель мотороллера — неказистое свидетельство гениальности изобретателя русского вездехода из сарая. Пневмоход уверенно идет по воде и снегу, по грязи и болоту. Универсальный транспорт для рыбаков-охотников! Утиный пух на воде и стреляные гильзы — свидетельства былых удач пневмоходчика. Повезло и мне — красиво налетела пара жирных крякв…
Сентябрь выдался без дождей. Боры-беломошники обсохли. Огромные застарелые боровики виднелись издалека. Но для сбора уже не годились — сушь!
У верхового болота надрал полрюкзака хвоща-плауна. Когда плаун высохнет на печке, на противень просыпается тончайшая желтоватая пыльца — незаменимое средство партизан при заживлении ожогов и ран. Полезен плаун и младенцам от опрелостей…
Прямо возле деревни на безгрибье на скотьем выгоне наломал грибов-зонтиков. Внешне зонтики походят на роскошные поганки. Однако для жаренки вполне приличные и съедобные грибы. Сельская соседка, увидев, что я принес поганки, прослезилась. Не знаю, о чем она подумала… Быть может, решила, что я разочаруюсь в этих местах и больше сюда никогда не приеду, не стану покупать у нее парное молоко? Не знаю… Но прослезившись, принесла из погреба полбадьи прошлогодних соплистых настоящих груздей. Сказала, что муж спьяну все равно такие же под яблоню вывалил — мол, заплесневели… Честно скажу, свежая картошечка, да под хрустящий груздок — предел городских мечтаний!
В борах-беломошниках речек и ручьев нет. Поэтому глухари, объединившись в крупные стаи по два-три выводка, подтянулись к мелеющей Воложанке. В сумерках на заре они жадно пьют и собирают гальку на песчаной косе. А вдоль косы по глухариным набродам протянулась цепочка округлых отпечатков рыси…
Под вечер тетеревиные выводки можно поднять в строго определенных местах на брусничниках. Это — какие-то места силы, особенно привлекательные для всего живого. Здесь же поднимаются и вальдшнепы, легко уходя от выстрела по ломаной траектории меж елок.
Места силы можно отнести и к особо грибным. Редко, где встретишь целебную чагу. Но на таких местах и чага растет как панацея от всех воспалений. Только ею и спасались в лагерях ГУЛАГа…
Обилие плоских, противных, липнущих на ходу лосиных мух означает, что через место силы проходит зверовая тропа. Действительно, кругом следы лося, кабана и медведя.
Удивительно, почему именно вот в таком, внешне ничем неприметном урочище, присутствует невидимая глазу благодать? Всем телом будто ощущаешь: вот, пришел в хорошее место. Будто лесной фен-шуй наколдовал...
Встречаются и места «плохие». На вид лес как лес. Но,ни грибов, ни ягод, ни дичи. А на душе — неясный дискомфорт. Лихо! Объяснения «хорошим» и «плохим» местам в лесу можно найти разве что в геофизике. Возможно, в недрах, на глубине — линза с водой, родоновое излучение или неведомое нам напряжение подземных пластов…
Когда в хорошем месте начинают взлетать тетеревиные выводки, обрывается душа охотника. Свечкой уходят вверх, подобно взрывам петард, тетерева. Фирменные заводские патроны с контейнером для дроби принесут одно разочарование. Это все равно, что попасть влет по птице пулей. Понятно, на расстоянии нескольких шагов, когда дичь в мгновение ока уходит в чащу, не обойтись без рассеивателя дроби. Вот с треском одна за другой взмывают 10–15 пернатых петард, и, расстреляв весь запас хваленых фирменных патронов, оказываешься ни с чем. Здесь азартного охотника постигает эмоциональный катарсис, сравнимый разве что с крупным проигрышем в закрытом казино…
Однажды под звуки безудержной, но бесплодной пальбы слышу — кто-то ломится сквозь чепыжник зарастающей вырубки. Грибник? Егерь? Ради чего такой экстрим — ломиться прямо на стрельбу?..
Но что это? Сердце, не раз оборвавшись, вновь радостно бьется: вижу вдалеке, на золотом ковре березника, сбитого черныша. Вот он, желанный трофей! Подхожу ближе и все отчетливей различаю вместо тетерева кучу черного навоза… Медведь!!! Вот кто ломился ко мне по чепыжнику! А теперь затаился метрах в 30. И наверняка прислушивается и принюхивается…
Загоняю в ствол единственную пулю. Если зверь полезет на рожон, дробь в другом стволе будет равноценна пуле. Постепенно напряжение спадает. Слышно, как зверь отходит в сторону. Ступает грузно, но не трещит сапогами по валежнику, как если бы это был человек.
Медведь кормился крушиной. Знаю, как мутнеет голова, если поесть этих сладких черных ягод. Представил, что творится от нее в медвежьей голове. Вдруг ему взбредет все вокруг крушить от крушины? Бр-р-р…
Перешел на ближний брусничник. Держа ружье под рукой, достал из рюкзака пластиковое ведро и совком часа за полтора набрал отборной брусники. Вокруг по кустам кто-то топал и шумно вздыхал. Постоянно липли лосиные мухи. Когда уже ведро было почти полным, на брусничник сходу спланировал глухарь. Видно, тоже захотел ядреной ягоды. Но заметив меня, резко заложил вираж и ушел в другое урочище. Место силы!
Уже смеркалось. В логу по дороге домой взял пару рябчиков из рассыпавшегося веером шумного выводка. Впереди меня ожидали новые сборы на зоревые тока бабьего лета.