Карелия встречала нас изумительной погодой. Солнечные дни со звенящим от синевы небом и полным штилем чередовались с холодным ветром и серой облачностью, но пару раз просеявшаяся с неба водичка не могла называться дождем и никакого дискомфорта не создала.
Охотовед в Муезерском оказался солидным и порядочным человеком. Он открыто недоумевал:
— Ребята, чего вы забыли на Унгозере?! Там людно, там сеть грунтовых дорог. И лес там давно вырубили, только лет двадцать, как вторичка поднялась. Ехали бы вы лучше на Лексозеро… Ну, раз приспичило… вот тут и тут полазьте, все, что вам нужно, найдете!
И оказался прав и в смысле людности этих мест, и в смысле ландшафта, и в вопросе наличия дичи и рыбы — мы нашли глухарей, тетеревов, рябчиков, уток, щук с окунями, вот только взять все это великолепие, к сожалению, время не пришло…
Плата за доступ в УОП (пошлина) — 400 руб., плата за водоплавающую дичь — 400 руб.; лицензионная дичь: глухарь — 100 руб., тетерев — 20 руб.
Решив не пользоваться чужими стоянками, мы нашли на берегу озера Талкуна-Шельга нетронутое местечко и остаток дня использовали на оборудование комфортабельного лагеря. Вся местность была сплошь покрыта толстым слоем моха и буйными россыпями брусники и черники. А в лесах были полчища подосиновиков и белых грибов. После прошедших ранее дождей между мхом и твердым грунтом образовалась скользкая пленочка гумуса, и ходить по этому «слоеному пирогу» было неимоверно трудно — мох рвался в клочья.
— Как по фекалиям ходишь! — цинично резюмировал Константиныч, балансируя с бензопилой вокруг сухостойной сосны…
…Как ни хотелось утром, после трех дней дороги, поспать подольше, мы поднялись в пять часов — лес и озера манили с неудержимой силой. Я вышел из палатки, потянулся, и… в рассветной серости над кромкой берега с привычным уху посвистом крыльев прошли шесть нырковых уток, а где-то у противоположного берега загоготали гуси. Ну, доброе утро, Карелия!
Володя с Ильей остались заготавливать дрова, собирать моторку, готовить ужин и исследовать с эхолотом озеро, а мы с Сережкой впервые вошли в карельский лес уже в качестве охотников, буквально впитывая в себя его звуки и запахи...
Впрочем, характер леса не давал особых надежд. Где густо, где просторно растущие молодые сосны с редким подлеском не могли служить надежным прибежищем боровой дичи, правда, кормовая база здесь великолепна, и мы пошли через сосняк к ближайшему озерцу в глубине леса. И вдруг сзади грохнул выстрел!
Оказалось, Володя, проводив нас и попив кофейку, отошел от лагеря метров на пятьдесят, свистнул в манок и тут же получил общество двух рябчиков, одного из которых и взял. И это была первая и последняя дичь, добытая с такой легкостью. За каждую последующую птицу мы платили километрами пеших рейдов, а за каждую щуку и десяток окуньков литрами 95-го.
Осмотр озерков показал, что утки здесь нет и в помине. Вода стояла темная, не потревоженная ни одним движением живых существ. Как выяснилось позже, утки предпочитали обитать в заливах больших озер, где к ним было не подступиться.
Затем мы вышли на край огромного потрясающе красивого болота. У нас дух захватило от этой тревожной красоты — болотные пейзажи всегда завораживают. Сочетаются в них ощущения отрешенности от мира, изысканной гармонии и затаившейся опасности. Мы с наслаждением объедались твердой, взрывающейся во рту терпким ароматом клюквой, и вдруг Серега присел:
— Я птиц вижу! Больших, черных… Смотри, во-он там!
Прямо на самой середине болота, где виднелась открытая вода, сидели тетерева! Нам захотелось пересчитать их, и мы крадучись пошли к ним по зыбучему клюквеннику от сосенки к сосенке. Но зоркие черныши поднялись и расселись на ветках деревьев по другую сторону болота. Ну, ладно, одну задачу мы выполнили — тетеревов нашли, но толку от этого…
Через пару дней мы с Константинычем в поисках глухарей обходили знакомые уже места и услышали громкое тетеревиное токование. Определившись с направлением, я понял, что это те самые, болотные, и предложил Володе взглянуть на них. Тетерева вновь поднялись и ушли на другой край своих владений.
— Одни черныши, — сказал Володя. — А самки, наверное, сидят там, среди кочек, и на крыло не встают.
— Там топь, Володь, чего им беспокоиться?! Надо было манки тетеревиные с собой брать и чучела, хотя бы попробовали подманить к краю болота.
— Кто ж знал, что они по болотам тут сидят, как утки! Думали, с подхода на подъем брать будем, по опушкам да по старым вырубкам…
Так вот, о первом дне. Спустя некоторое время мы прямо на ходу высвистели рябчика, который молча прилетел нам навстречу через чащу буквально «сломя голову», а потом… Девять подъемов глухарей — это очень серьезно, однако не тот здесь лес, не может в нем собака работать по глухарю, так как он не садится на высокое дерево, которых тут почти нет, не дает собаке себя облаивать, а охотнику скрадывать, а просто сразу уходит низом, чащей. Остались мы без классической боровой охоты на глухаря с лайкой...
Привал с обедом мы устроили на берегу Терваозера, на старой рыбацкой стоянке с кучами мусора и сгоревшей дотла избушкой. Все рыбацкие стоянки на озерах страшно загажены. Мусор, похоже, никуда не увозят, не жгут и не закапывают вообще. Больно смотреть на горы бутылок, банок и плавающие у берегов пакеты.
Наскоро пообедав, пользуясь удобством имеющегося навеса со столом и скамьями, мы поспешили уйти в лес. Обошли Терваозеро и вышли совсем на другой ландшафт. Северо-западный берег озера — это крутые сопки и распадки с обильными россыпями камней и обломков скал и с почти начисто выпиленными лесами.
Стоят только редкие сосны, бывшие во времена лесоразработок «хлыстами», и потому не тронутые, да все та же «вторичка». Нужно еще несколько десятилетий, чтобы заново выросшие леса превратились в тайгу и наполнились дичью. Но, уже возвращаясь домой, мы видели, как с дороги «А-134» на М-18 выехал лесовоз, груженный тонкими короткими стволами.
— Ну вот! — грустно сказал Серега, — уже «вторичку» сносят, чтоб их!..
Илья в лагере сообщил, что эхолот показывает море рыбы, но она почти не реагирует ни на одну снасть.
— Забрасываем, а потом приезжаем проверять, не пошла ли рыба, — пояснили они. — Рыба стоит. Воды очень много нынче, и она теплая. Пока не опустилась до десяти градусов, клева не ждите.
...Помимо редких щучек, худо-бедно обеспечивающих нам уху, да выловленных на червя окуньков, оставалась только вечная палочка-выручалочка охотников-лесовиков — рябчики. Мечта об охоте и рыбалке в Карелии превращалась в испытание ходовой выносливости, а главное, упорства и верности этой мечте.
…В центральную Карелию для успешной охоты и рыбалки надо ехать не ранее середины сентября и не менее, чем на три недели. Иначе остается ощущение какой-то недосказанности.
На пятый день мы сидели с Володей за столом с кружками брусничного морса, которого за десять дней сварили и выпили пять десятилитровых ведер, и отчаянно скучали. Высоко над лагерем протянула стайка лебедей.
— Н-да! — мрачно сказал Константиныч, — «долго будет Карелия сниться»!
— Володь, отправь меня завтра в командировку!
— Куда?!
— На Чирко-Кемь. Там вблизи реки леса точно нерубленные, возрастные.
— Идите с Серегой! — оживился он. — Но ночевать там смысла нет, Илюха пусть лучше вас на машине к грейдеру забросит, вечером встретит…
Отойдя от грейдера на несколько сотен метров, мы оказались в настоящей сказке. Таинственная низина с полноводным ручьем и с густым ельником спускалась к болоту, очень похожему на наше, тетеревиное. Вот о каком лесе мы мечтали! Мы миновали болото и вышли в изуродованный человеком мир. Огромная лесоразработка, развороченная колесами «супертехники», покрыла то, что раньше было карельской тайгой, ужасными шрамами. Только красно-синие волны брусники и голубики вокруг пней и валунов. И в колее недавние лосиные следы.
Мы поспешили пересечь эту «сталкерскую» зону и вошли в череду сопок и распадков, образующих правую сторону огромной ложбины, в которой река Чирко-Кемь на целых шестнадцать километров превращается в огромные Тахколамбины — Верхнюю и Нижнюю (Тахколамбины — что-то среднее между озерами и широкой рекой. Течения практически нет, возможны сильный ветер и волны).
Местность приводила нас в восторг. Мы готовы были бесконечно лезть по этим лесистым склонам, усыпанным валунами, перебираться через лесные завалы, спускаться во влажные, мрачные распадки, в каждом из которых журчали чистейшие ручьи.
…Далай-Ламу однажды спросили, что больше всего его изумляет. Он ответил: «Человек. Вначале он жертвует своим здоровьем для того, чтобы заработать денег. Потом он тратит деньги на восстановление своего здоровья. При этом он настолько беспокоится о своем будущем, что никогда не наслаждается настоящим. В результате он не живет ни в настоящем, ни в будущем. Он живет так, как будто никогда не умрет, а умирая, сожалеет о том, что не жил».
Здесь мы живем именно настоящим, впитывая в себя запах костров, чистоту водоемов и звуки тайги, утренний туман и панорамы сопок, азарт охоты и звездное небо, вкус дичи и ухи, уют палаток и атмосферы вечерних бесед…
Наконец, открылась панорама на Чирко-Кемь, и на склоне этой сопки в мой рюкзак лег первый за сегодняшний день рябчик. Мы пообедали на камнях у берега и пошли к давно уже волнующему слух шуму порогов. Поднялись на скалу, и — вот он, знаменитый в туристской среде порог Тахко-падун!
Забыв про охоту, мы самозабвенно лазили по камням, зачарованно глядели в бурлящую воду, а найдя туристскую тропу, прошли над связкой трех порогов — Хаудо, Кривого и Тахко. Только увидев следы старых беличьих кормежек, вспомнили про ружья, манки и, вернувшись в лагерь, предъявили рябчиков и отснятый видеофотоматериал. У Володи загорелись глаза, когда он увидел на дисплее ноутбука панорамы порогов. По его просьбе уже на следующий день мы вновь стояли над порогами, и он вдруг сказал:
— Можно вообще ничего не добывать, ни дичь, ни рыбу. Стоило сюда приехать, чтобы просто увидеть эту красоту и говорить потом: «А я ведь там был!..»
Он стал задумчив, деловито оценил прибрежные камни в качестве мостков и причала для лодок, а потом отошел на поляну между соснами.
— Вот где надо будет лагерь ставить! — послышался его голос. — Только компоновать по-другому, с учетом рельефа.
Я не поверил своим ушам: «Надо»?! «Будет»?! Значит, он тоже прошел испытание плохой рыбалкой и охотой и понял, что все это не более, чем «первый блин комом».
— Идем к порогу! — сказал я. — Мы кое-что забыли сделать...
И мы вновь поднялись на скалу над Тахко-падуном. Я выгреб из кармана кучку монет и разделил ее пополам.
— На, бросай! Мы вернемся.
— Думаешь?
— Уверен!