Как и договорились, уже в восемь утра мы бодро шагали по деревне, на ходу обсуждая план сегодняшней охоты. Гончаки Чалый и Баян рвались с поводка, задирали лапы на все кусты и столбы, попадающиеся по пути. Деревенские собаки ленивым лаем провожали нас.
– Лишь бы баба с пустыми ведрами не попалась навстречу – авторитетно заявил свояк. – Или горбатая старуха.
– Почему? – спросил я.
– Примета такая. – Свояк поправил лямки рюкзака, ремень ружья и закурил на ходу папиросу. – Если по дороге на охоту встретишь бабу или старуху, то все, можешь поворачивать «лыжи» домой. Не будет охоты! Это точно! Сколько раз на себе испытал.
Так, за разговором, мы подошли к последнему деревенскому дому, не встретив никого по пути. За деревней раскинулись заснеженные поля, местами покрытые сухим бурьяном. На полях стояли редкие стога сена, прикрытые белыми шапками снега. Узкая полоса темного леса тянулась на горизонте. Становилось все светлее. Небо, затянутое серыми тучами, временами сыпало колючим снегом.
Наша компания свернула с узкой заметенной тропинки к бурьяну на краю поля.
– Ну что, давай заряжаться и начнем от этого чапыжника (сухого бурьяна, кустарника) в сторону леса. – Свояк переломил ружье и вставил в стволы патроны с дробью.
– Здесь разойдемся. Ты иди слева метрах в 50-и, а ты справа.Он нагнулся и снял ошейники с гончаков. Почувствовав свободу, Баян с Чалым бросились к бурьяну, заигрывая друг с другом. Но вдруг, на секунду замерев, они с голосом бросились в гущу зарослей. С другой стороны выскочил заяц-русак и огромными прыжками бросился по полю.
– Вот, вот, вот, вот,.. – закричал свояк, устремляясь наперерез зайцу. – Отрезай его от леса!
Видя, что не поспевает обрезать зайца, свояк со всего маху ринулся в укрытие, к стогу сена. А я присел у куста бурьяна в надежде, что собаки нагонят на меня зайца. Русак пошел на второй круг. Баян с Чалым пробежали мимо меня. Вид у них был страшный.
Хрипло дыша и что-то бормоча под нос, они твердо шли по следу зайца. Вскоре со стороны стога раздался торопливый дуплет. Спустя мгновение он повторился. Затем они стали раздаваться вновь и вновь. В чем дело? Я выглянул из-за куста и увидел, что свояк бежит, согнувшись, по полю. На ходу стреляет из двустволки с колена, тут же перезаряжаясь.
Он так разогнался, что обогнал гончих собак. «Куда стреляет?» Ага. Вон впереди мчится зигзагами русак, поминутно оглядываясь. Ему тоже тяжело. Было видно невооруженным глазом, что шерсть взмокла и как быстро он обмахивается длинными ушами.
Замыкая очередной круг, он выскочил на дорогу и устало затрусил к деревне. «Ну, теперь не уйдет!». Собаки, видя, что заяц направился в родную сторону, обрели второе дыхание и бросились вслед. Догнав свояка, они сбили его с ног, и, не останавливаясь, устремились дальше.
Свояк, раскинув руки, полетел в сторону, зарывшись в сугроб. Ружье его, описав дугу, воткнулось стволами в снег. Когда я подошел, он только начал выбираться. Рот, нос и глаза были забиты плотным снегом. Лицо стало багровым. Он судорожно пытался сделать вдох или выдох и не мог. Рука рвала воротник полушубка. Видя столь драматическое положение близкого мне человека, я решил вмешаться и помочь ему.
Перевесив за спину ружье, попытался пальцами вернуть ему дыхание. Но снег настолько был плотным, что все мои попытки не увенчались успехом. Свояк уже начал медленно синеть. Я не знал, что делать. Тогда я обхватил его сзади и со всей силой резко сжал, сдавил грудную клетку. Со звуком открываемой бутылки шампанского снежная пробка вылетела изо рта. Свояк, тяжело отдуваясь, стал приходить в себя.
– Русак точно в деревню забежал? – Спросил он, обретая нормальный цвет лица.
– Да, точно. Точно туда пошел. Теперь не уйдет. Мы же все лазы там знаем. Возьмем его, так сказать, у родного дома.
Свояк прутом чапыжника прочистил стволы ружья от снега, закинул его за спину, и мы устремились к деревне по следам давно скрывшихся псов. Из деревни послышался яростный собачий лай, женские крики, непонятный визг. На бегу мы переглянулись: «Что за шум?»
Уже в деревне мы услышали отчаянные вопли бабы Акулины, вреднейшей, надо сказать, особы:
– Кроля! Кроля-я задушили! А-а-а! Последней животины лишили. Паразиты! Это все охотники проклятые со своими кобелями. Всех в «мелицию охформлю». Пускай ружья с кобелями отберут, чтобы не повадно было.
Когда мы подошли, все прояснилось. Оказывается, у бабки Акулины накануне сбежал любимый кролик Пушок, который решил вести самостоятельный образ жизни. Только он отбежал от деревни, стал обустраиваться, как тут мы выступили со своей охотой. Он, кролик, перепугался наших загонов, немного побегал кругами, как настоящий заяц, и потрусил домой. Ну, а собаки за ним. Догнали у самого вольера, схватили за уши и не пускают.
Тут как на грех из горницы выглянула бабка и увидела все это безобразие. С криком, прихватив ухват, бросилась освобождать своего свободолюбивого кроля. Баян с Чалым, естественно, не хотели отпускать таким трудом добытый трофей и тянули к себе, тогда как бабка, ухватив кролика за задние ноги, тянула в свою сторону. Кролик только жалобно попискивал, жалея о своем поступке.
Мы подоспели вовремя. Наши собаки, чувствуя, что не справляются, стали рычать и щериться на бабку. Бабка Акулина, намертво вцепившись, тащила изо всех сил, посинев от натуги. Пушку было совсем худо. Это было видно по его глубоко несчастной морде. Мы тут же отдали команду собакам, которую они незамедлительно исполнили. Взяв собак на поводки, мы вежливо извинились перед бабушкой, пригрозив, что в следующий раз, если выпустит кроля, пощады не будет. И в знак примирения передали ей 7 гривен (у свояка остались после лечения на водах в Мелитополе) и обещали у нее на огороде весной посадить топинамбур (пускай помучается...).
Бабка Акулина, ласково поглаживая кролика, посадила его в вольер. Пушок пару раз прыгнул, подхватил кочерыжку и, быстро грызя, стал смотреть через сетку влажным глазом. Для него приключения закончились.
Ну а мы со свояком, выпив по лафитнику и закусив кислой капустой, выставленным бабкой Акулиной в знак примирения, и пожав друг другу руки, направились по домам готовиться к следующим охотам...