Признаюсь, все, прочитанное в ней, я позабыл напрочь, но в моей неокрепшей памяти смогла сохраниться ничем не примечательная гравюра: заросшее осокой болотце с комолыми ракитами на берегу и фигура одинокого охотника с ружьем в руках на фоне серого неба. «Я тоже стану охотником и буду бродить с ружьем, как мой отец и дядя», – думал я, подолгу любуясь картиной.
Уже позже у меня выработалась привычка отождествлять все художественные изображения и описания природы с тем или иным подходящим к случаю местом на моей малой родине. Нашлось местечко и приглянувшейся мне старинной гравюре – на нее был похож уголок нашей речной старицы с двумя большими ракитами, на которых любили отдыхать сарычи и вороны. Всякий раз, когда я прихожу сюда, вспоминаю детство, старый журнал и ту гравюру, навевавшую чувство покоя и счастливого одиночества.
Моим наставником по охоте стал отец. Помню, как он возвращался домой с пересохшими губами, вешал на гвоздь ружье, снимал брезентовую сумку и доставал из нее содержимое: скромно окрашенную утку, большого угольно-черного с красными бровями и белым подхвостьем тетерева-косача, высыпал в решето яркую бруснику и клал на нее несколько белых грибов. Я разглядывал необыкновенные трофеи и мечтал о знакомстве с миром, находящимся так близко от нас и пока еще мне не доступном.
Наблюдал, как отец ловко и быстро снаряжает патроны, осторожно касался рукой охотничьих принадлежностей, заглядывался на ружье и ждал вожделенного часа. Во всем доверяя отцу, считал его высшим авторитетом по части охотничьих дел и самым правильным охотником. Но однажды досадный случай едва не разрушил мое доверие.
Как-то весной, в пору разлива воды, мы с отцом отправились на рыбалку, время было голодное, отец взял с собой ружье и выбил маленькую уточку из налетевшей на нас стайки чирков. Он промолчал, не сказав мне, что стрелять в весенний сезон самок охотничьих птиц не положено, я же обрадовался добыче, поднял с земли еще теплую птицу и всю дорогу к дому нес ее в руках. На краю деревенской улицы нам повстречался дядя Василий, к тому времени он почти полностью потерял зрение и уже несколько лет не охотился.
– Ну, что несете, охотнички? – спросил он, взяв у меня утку и поднося ее к глазам.
– Да вот, маленького селезня подстрелили, – ответил отец небрежно.
– Селезня! – заметил дядя презрительно. – Только уточкой звать!
Он сунул мне в руки чирка и быстро прошел мимо, не говоря больше ни слова. Отец был смущен. Радость моя мгновенно угасла: справедливый упрек дяди и посрамление отца подействовали на меня оглушающе. «Стало быть, мало сделать меткий выстрел, настоящий охотник прежде всего должен быть честным перед людьми и собственной совестью», – думал я, переживая непонятную обиду и разочарование. Однако отца я скоро простил, так как понял, что все получилось нечаянно, ему не следовало горячиться, стрелять по стайке, в чем он, как я заметил, и сам раскаивался.
Вспоминая о происшествиях на охоте, отец предупреждал меня об ошибках, к которым приводит неосторожность, небрежность и легкомыслие. Он постоянно напоминал, что нельзя направлять стволы ружья, даже разряженного, в сторону человека или домашних животных, что стрелять можно только по ясно видимой и опознанной цели – лучше пять раз пропустить дичь без выстрела, чем совершить роковую ошибку. С тех пор я стал воспринимать ружейное дуло как жерло, из которого в любой момент может вырваться вместе с дымом и пламенем неумолимая смерть. Он научил меня сразу же после выстрелов на охоте перезаряжать ружье и только потом идти к лежащей на земле добыче, рассказав о забавном эпизоде из собственной практики.
Была у нас в те времена дворовая собачка Пальма, обладавшая зачатками склонности к охоте и умевшая не только отыскать и поднять зайца, но и пробежаться за ним минут пятнадцать для собственного удовольствия. Отец иногда брал ее с собою. В одну из многоснежных зим Пальма подняла русака и с голосом начала его преследовать. Зная, что гонный заяц поспешит выбраться на твердый путь, чтобы уйти от собаки, отец спокойно стоял на санной дороге, поджидая жертву.
Надежда его оправдалась: в березовом перелеске еще звенел визгливый голосок собаки, а заяц уже показался на виду, направляясь к дороге и не замечая неподвижно стоявшего на ней охотника. Отец позволил ему выбраться из рыхлого снега и выстрелил – заяц прижал уши, скакнул вбок и стал улепетывать от стрелка по дороге. Еще выстрел, и заяц растянулся вдоль колеи.
Разложив ружье и держа его на согнутом локте левой руки, отец не торопясь приблизился к косому: у того и ус не пошевелился – таким он был «мертвым». Когда же отец подошел, заяц неожиданно вскочил и бросился наутек. Стрелять было нечем. Раненый зверек ушел в лесной овраг и укрылся под грудой валунов, занесенных в наши края скандинавским ледником, где его не смогла достать и собака.
В пятнадцать лет я получил из отцовских рук его старенькую двустволку букетной стали и почувствовал себя повелителем грома и молнии. Помню восторг, охвативший меня, когда я бежал к подбитой мною первой горлице, лежавшей на краю ржаного поля. С тех пор я стал называть это поле, теперь уже давно заброшенное и наполовину заросшее молодым березняком и зеленым мхом, Горлинковым полем. Зимой я поднял с лежки и ранил русака, а потом добрал его после часового преследования.
Торжественно подняв добычу, я понес ее по сугробам без лыж напрямую к дому, не чувствуя ног и предвкушая радость отца, знавшего цену подобным вещам. Во мне проснулась страсть к обретению удачи в окружавшем нас мире дикой природы, открывшемся вдруг с новой, до сих пор недоступной мне стороны и сулившем большое охотничье счастье. Я нашел достойное увлечение и по окончании школы уехал в Москву учиться на охотоведа, чтобы потом вернуться в родные места и работать там по специальности.
Мой младший брат Алексей тоже прошел отцовскую выучку, но предпочел рыбалку. Весной, после занятий в школе, он уходил к реке с наметкой на непомерно длинном шесте и возвращался домой пусть с небогатым уловом, но довольный от свойственного мужчине ощущения роли добытчика и кормильца семьи.
Скоро его призвали на службу в армию. Никто из нас не вернулся в родное село на постоянное жительство. Обосновавшись на новых местах, мы почувствовали тоску по прежней жизни, сожалели о распаде большой деревенской семьи и часть отпусков стали проводить на своей малой родине. В сезон охоты брали с собой ружья и, поселившись в светлом сосновом доме двоюродной сестры, каждый день уходили в природу.
Настоящих утиных охот в наших местах до создания рыбхоза не было, и мы с братом, попытав удачу на реке, без сожаления переключались на болотную дичь, не пользующуюся вниманием местных охотников. На влажных участках лугов, по закрайкам низинных болот постоянно держались вертлявые бекасы, флегматичные дупеля, изредка попадались коростели. Охота на эту дичь без собаки проблематична и малодобычлива: как ни ждешь птицу, взлетает она внезапно, а бекас к тому же, хотя и оповещает о себе легким чивиканьем, улепетывает стремительно, выписывая такие коленца, что у стрелка глаза разбегаются.
Однако это нас вполне устраивало, мы стреляли весело, не огорчаясь промахами, и не жадничали. Трех-четырех птиц нам обычно хватало – изводить драгоценную дичь в родных угодьях было не в наших правилах, мы надеялись, что и другие местные охотники поступают так же.
Обойдя излюбленные места по привычным маршрутам и собрав надлежащую дань, мы поднимались по затяжному лесистому склону к плоской вершине приречной возвышенности и располагались там на полянке, неподалеку от знакомого с детских лет родника. Алексей разводил костер, доставал из рюкзака котелки, картошку, лук, соль, приносил воду, я же тем временем ощипывал, палил, потрошил дичь.
Приготовление обеда занимало немного времени, и вскоре брат разливал поблескивавший янтарными каплями жира суп в глубокие миски. Остудив его, мы усаживались на пеньки возле догорающего костра и наслаждались необыкновенно вкусным блюдом. После такого обеда городские деликатесы, захваченные на всякий случай из дома, оставались нетронутыми.
Покончив с едой, мы раскатывали на траве армейские плащи-накидки и растягивались на них, обратив свои взоры в небо, по которому лениво ползли, меняя очертания и растворяясь в густой синеве, легкие облачка, слушали шелест березовых листьев, похожий на вкрадчивый шепот близких друзей. Внизу, в травах, знакомо и мирно гудели перелетавшие с цветка на цветок шмели, в овраге неподалеку тарахтели дрозды.
Все было здесь как и раньше, в нашем далеком детстве, все были здесь свои – цветы, деревья, птицы, небо и облака, только мы оказались чужими, превратившись в гостей на земле своих предков...
Домой возвращались под вечер. Сестра постоянно задерживалась на работе и еще от калитки справлялась о наших успехах. Потом полным составом (в селе часто гостила дочь сестры с мужем и маленьким сыном) пили чай на крыльце, обменивались новостями, шутили, смеялись – время летело быстро.
Утром снова отправлялись к местам, куда уводила нас память о прошлом, чтобы еще и еще раз увидеть речку, к сожалению, ставшую большим ручьем после того, как снесли стоявшую на ней водяную мельницу, а в середине села воздвигли бетонную плотину, не спеша пройтись по стравленному скотом лугу, навестить веселые ближние рощи, знакомые по детским походам за грибами и ягодами. И хотя острота впечатлений постепенно сглаживалась, мне никогда не хватало времени, чтобы вдоволь насытиться радостью этих свиданий.
Помню, в одну из охотничьих поездок на переходе от реки к лесу, пересекая урочище Бор, мы заметили на укрытом среди топких низин небольшом озимом поле стаю тетеревов. Птицы, увидев нас, разом взлетели и быстро помчались над ольховым молодняком с небольшими островками тростника и рогоза к ближнему лесу. На следующее утро тетерева опять кормились на этом же поле и улетели с него в прежнем направлении. Тогда мы решили прибегнуть к хитрости: в третий раз на подходе к озими я отвернул в сторону и, сделав приличный крюк, затаился в ольхах, над которыми, по нашим расчетам, должны пролетать тетерева. Алексей же выждал условленное время и показался на поле.
Стоя в укрытии, я увидел быстро приближавшихся птиц и, допустив их на верный выстрел, сделал прицельный дуплет «в штык» – два косача один за другим шлепнулись в спутанные заросли высоких трав. Ближнюю птицу я нашел сразу, а вторую не мог разыскать, пока на нее случайно не наткнулся подоспевший брат.
Лида поздравила нас с необычной удачей и приготовила блюдо из тушеного с фасолью тетерева. Однако всему приходит конец, истекало время очередного отпуска, и мы собирались в обратный путь. С сожалением покидали родные края, увозя с собой новые впечатления, которые станут питать нашу тоску до новой счастливой встречи.
С возрастом утихают срасти, меняется взгляд на многое, что раньше казалось само собой разумеющимся, данным изначально и навсегда. Так возникло у меня новое отношение к природе, как к нашей общей колыбели, и уважение ко всем обитающим в ней существам. Красоту и совершенство животных не объяснить одним лишь естественным отбором, а их поведение никак не вмещается в рамках известных науке инстинктов.
Для меня стало невозможным отрицать их право на жизнь, которое мы признаем только своим исключительным правом. Охота – не самый благодарный способ общения с естественной средой, породившей когда-то нашего предка и давшей ему «путевку в люди», когда же она ведется без соблюдения этических норм и разумных правил, то смахивает на разбой в собственном доме.
В молодости я не колеблясь взял в руки ружье, и если бы это не случилось, жизнь моя скорее всего сложилась иначе, но стала беднее ровно на столько, что может дать человеку охота и многолетняя близость к природе, а это немало! Я оставил охоту и обрел новый мир, в котором можно быть другом всего живого, мир, способный принять и утешить любого из нас, кто в этом нуждается...