Когда я читал или думал о вальдшнепе, в моей памяти оживали картины охоты на лесного кулика: прозрачный весенний лес, омытые дождем стволы берез, лесная дорога со свежими следами колес на земле, лошадь, запряженная в легкую бричку.
Я еще ни разу не был на тяге, не сделал ни одного выстрела по вальдшнепу, и все же меня не оставляла мысль, что я где-то видел и тягу, и вечерний полумрак леса, слышал выстрелы.
Потом я снова возвращался к действительности, зубрил химические формулы в институте, а на досуге бегал по букинистическим магазинам, разыскивая книги об охоте.
Воспоминание о тяге, именно воспоминание, а не просто фантазия, продолжало жить во мне, хотя я отдавал себе отчет в том, что никогда ранее не был на тяге.
Вскоре я нашел объяснение своим образам. Книги Тургенева и Толстого произвели на меня настолько конкретное, почти физическое впечатление, что, прочитав их в раннем детстве и не поняв в них и половины, удержал в своей памяти сцены и образы, связанные с охотой. Они тесно переплелись во мне в одно общее впечатление и оживали всякий раз, когда я слышал или читал о вальдшнепе. Желание поехать на тягу, самому увидеть и услышать чудесную птицу целиком овладело мною.
Пришла весна - пора экзаменов и охоты, двух довольно трудно совмещаемых событий. Колебания мои были понятны, но когда я получил приглашение от егеря Николая Петровича Ожидаева, все, кроме предстоящей охоты, было заброшено.
Старенький автобус долго вез меня по Рогачевскому шоссе мимо подмосковных полей и перелесков. Дорога то поднималась на поросшие лесом холмы Клинско-Дмитровской гряды, то бежала по долинам ручьев среди островов кустарника, то пересекала пашни.
Вот и село с единственной улицей, причудливо извивавшейся по берегу мелкой речушки, деревянный мост, остановка на площади.
Короткая встреча, традиционное чаепитие, тянущееся, как мне казалось, необычайно долго, сборы и наконец за мной и Петровичем хлопнула калитка палисадника, пропустив еще и легавую собаку Найду. Я вопросительно посмотрел на Петровича. Он лучше меня знал, что брать собаку весной на охоту нельзя. Петрович остановился и пояснил:
- Сведем ее к Ивану Васильевичу: приболела она немного, пусть посмотрит, все равно там ночевать, так чтобы не ходить лишний раз...
Петрович оборвал себя на полуслове и зашагал по улице. Село провожало нас грачиным гвалтом на монастырских березах, стуком молота машинно-тракторной станции и чудесными звуками симфонии Калинникова из громкоговорителя у почты.
Вечернее солнце позолотило купола старого монастыря. Длинные, косые тени легли на поля и дорогу. Сразу же за селом рыжели на полях навозные кучи, над ними поднимался пар, и ветерок доносил до нас запахи прелой соломы и сырой земли.
Мы шли на тягу вальдшнепа. В этот вечер все казалось мне необыкновенным: Петрович, шагавший рядом со мной, собака Найда, с независимым видом трусившая у его ног, вспаханное поле, лес, солнце, светившее нам в глаза.
Найда изредка забегала вперед и, повернув к нам голову, терпеливо ждала, когда мы с ней поравняемся. Тяжести ружья, висевшего у меня на плече, я не чувствовал, ноги сами шагали по влажной, усыпанной прошлогодними листьями дороге.
Мелкий кустарник перешел в лес. Справа в нашу дорогу влились две широкие рубчатые полосы - следы гусеничного трактора, прошедшего здесь недавно. Они матово поблескивали шоколадными дольками глинистой земли. Приятно было ставить на них подошвы своих сапог.
Сворачивая с дороги в лес, мы услышали позади себя веселый смех — нас догоняла повозка с двумя молодыми девушками и пустыми молочными бидонами, гремевшими на весь лес. Девушки пожелали нам удачи. Петрович не удержался и отпустил несколько замечаний, упомянув кислое молоко и хромую кобылу. Девушки поехали дальше, а мы свернули влево к месту тяги, находившемуся неподалеку.
Солнце почти коснулось своим краем верхушек больших берез, когда мы подходили к заветному месту. Оно представляло собой довольно широкую низину, расположенную среди крупного леса и образованную протекавшим по ней ручьем. Черная грязь - так называли это место охотники. Все обширное пространство низины было покрыто островами молодых берез, ольхи и черемухи, в некоторых местах превратившимися в труднопроходимые заросли.
Петрович указал мне место около большой березы с обломанной верхушкой, ободряюще посмотрел на меня, прошел вперед и остановился у большого куста черемухи, черные ветки которой резко выделялись на фоне светло-коричневых веток берез.
А тем временем багровый диск солнца уже на три четверти спрятался в верхушках близкого высокоствольного леса. Миг - и краски окружавшего меня мира сразу как по волшебству изменились: погас теплый огонь, который жил в каждой веточке, каждой капельке воды. И только небо на западе продолжало гореть и переливаться щедрыми вечерними красками сквозь ажурные верхушки деревьев.
Жалобный скрип повозки, обогнавшей нас на дороге, и женские голоса постепенно стали тише и замерли.
На минуту я потерял всякое представление о времени...
Странный незнакомый звук вывел меня из задумчивости. Не маленькая, как мне показалось, птица, лениво взмахивая крыльями, летела над самыми верхушками деревьев; длинный опущенный вниз клюв медленно поворачивался из стороны в сторону.
Вот он, вальдшнеп! Звуки его весенней песни были ни с чем не сравнимы! Они торжественно раздавались в вечерней тишине: Квог-квог! Квог-квог! Я не поднимал ружья. Своего первого увиденного и услышанного вальдшнепа я встретил не выстрелом, а восторгом! Охотничьего азарта у меня не было, я даже забыл про ружье, которое держал в руках.
Азарт пришел позже, минуту спустя, когда услышал характерное хорканье и цыканье налетавшего на меня сбоку вальдшнепа. Теперь уже ни с чем в мире не мог я спутать крик лесного кулика; даже чуфыканье где-то недалеко на больших деревьях тетерева и волнующие дребезжащие звуки встречающего весну бекаса не заставили меня повернуть голову. Все свое внимание направлено на вальдшнепа, руки сжимают ружье, сердце готово было застучать на весь лес.
Его я увидел сразу. Он рос на глазах, хоркал все ближе и ближе. Я поднял ружье, прицелился и повел стволами за летевшей птицей. Ружье толкнуло меня в плечо первым выстрелом. Вальдшнеп, как бы подстегнутый, полетел дальше. Второй поспешный выстрел - и птица скрылась за деревьями.
Все дальнейшее было для меня сплошным и, как я понял впоследствии, вполне закономерным невезением: выстрел гремел за выстрелом, а птицы не падали. Казалось, все вальдшнепы летели на меня, даже пролетавшие стороной поворачивали, чтобы посмотреть на незадачливого стрелка.
Обломанная верхушка березы служила для них как бы регулировочным пунктом, миновать который было невозможно. После первых выстрелов ко мне несколько раз прибегала Найда. Она точно определяла направление выстрела и, каждый раз недовольно фыркнув, убегала к Петровичу.
Сделав полтора десятка безрезультатных выстрелов, я опустил ружье и огляделся. Руки после стрельбы дрожали, шапка моя валялась рядом в воде, кругом поблескивали латунные головки стреляных гильз. Кочка, на которой я стоял во время стрельбы, была сглажена моими ногами. Я нагнулся и поднял шапку. Стряхивая с нее воду, я посмотрел вверх.
На фоне еще яркого на закате неба блеснуло что-то непохожее на обычные водяные капли. На кончике обломанной для удобства стрельбы ветки висела капелька березового сока. Внутри капли-жемчужины бушевали то синие, то зеленые, то красные вихри. Она висела совсем близко - огромный мир, наполненный соками земли. Неловко повернувшись, я задел за ветку, и капля упала.
Подошел к березе и приложил обе ладони к ее белой коре. Она уже проснулась от зимнего сна, была полна упругой весенней силой и, казалось, затрепетала от моего прикосновения.
Я засмеялся — все было слишком необыкновенно.
После короткого перерыва вальдшнепы снова полетели мимо меня: вот пара их, выписывая в воздухе крутые повороты, пронеслась над деревьями.
Крылья большой птицы зашумели у меня над головой. Темно-коричневая громада глухаря пролетела мимо и скрылась в соснах посреди болота. Неожиданно совсем рядом раздалось чуфыканье тетерева. Петрович, присев на корточки, чуфыкал, подражая тетереву. Все это можно было скорее угадать, чем рассмотреть: отдельные предметы различить уже было трудно.
Я посмотрел в темноту высокоствольного леса. В тот же миг от нее отделилось что-то большое и бесшумно понеслось к Петровичу. Я с трудом удержал возглас удивления, если не испуга... Выстрел разорвал тишину, резкий крик и шум падения чего-то тяжелого!
Веселый возглас Петровича: «Ах, разбойник!» - удержал меня на месте. Вскоре Петрович, сопровождаемый Найдой, подошел ко мне. В одной руке он держал ружье, другая была поднята вверх. Крылья большой бесформенной птицы свешивались почти до земли.
- А где же голова? - я шагнул навстречу.
- Хорош! - проговорил Петрович и улыбнулся.
Широкая, тупая, как бы обрубленная голова с ушами и изогнутым клювом, мохнатые лапы с хищными когтями... Единственный уцелевший глаз смотрел злобно и при вечернем освещении производил жуткое впечатление!
- Филин! - выдохнул я.
Петрович кивнул.
- Посмотри, какая лапища! - Петрович повернул птицу вниз головой. - Не иначе как самка. Они почти всегда крупнее у хищных птиц. Своими когтями филин берет не только тетерева и глухаря, о вальдшнепе и говорить не приходится, но при случае и зайцу не уйти живым от крылатого волка.
Знакомый с филином только по книгам, я с интересом осматривал птицу.
- Сколько вальдшнепов на тяге и тетеревов на вечернем току губит филин! Третий случай за многие годы, когда удалось подманить филина. Ишь ты, тетеревятинки захотелось! А ты, наверное, счастливый? - Петрович передал мне птицу.
Я смущенно показал пустые руки.
- Возьми и сделай из него чучело!
Я взял огромную и, несоразмерно величине, легкую птицу и со всеми предосторожностями уложил ее в сумку.
Теперь мне не терпелось прийти скорее в деревню к Ивану Васильевичу, откуда утром мы должны были пойти на тетеревиный ток. Впечатления вечера переполняли меня. В десятый раз я начинал рассказывать Петровичу все подробности прошедшей охоты.
Он молча слушал меня, изредка улыбаясь каким-то своим мыслям. Светлую ленту дороги с двух сторон сопровождал лес, наполненный ночными шорохами. Найда бежала рядом, иногда касаясь боком моей ноги.
Через час перед нами заблестели огни деревни.
Прошло много лет...
Сейчас, когда я пишу о своей первой охоте на вальдшнепа, за окном угасает день. Передо мной на сосновом суку, обхватив его страшными когтями, сидит филин. Крылья его полураскрыты, он приподнялся и смотрит своими желтыми глазами куда-то далеко... В моей памяти встают апрельский вечер и длинноклювая птица над обломанной верхушкой березы.