Но вот как-то сильно сомневаюсь, чтобы каждый охотник мечтал, чтобы на него в лесу ночью выскочил здоровенный медведь, и он после короткого сражения свалил его в упор метким выстрелом в ухо, а еще лучше ударом ножа прямо в сердце.
Такие, конечно, тоже найдутся, но думаю, что их будет немного.
К тому времени, о котором я хочу рассказать, мне исполнилось 18 лет. Я имел охотничий билет и осенью собирался, покинув родную деревню, отправиться в армию, по слухам уже не на три, а на два года.
От военкомата набрали группу допризывников на курсы водителей, в которую попал и я. Шофером я быть не хотел, хотел быть пограничником, о чем и сказал майору, когда нам объяснили, для чего мы проходили комиссию.
Майор заявил, что, во-первых, меня никто не спрашивает, кем я там хочу быть, а во-вторых, сразу видно деревенского вахлака, который хочет ночью, под дождем, сидеть за камнем возле границы, вместо того чтобы кататься на машине с начальником погранзаставы.
К тому же, пока ты учишься, тебе будут платить 50 процентов от твоей зарплаты. Последний аргумент, что можно будет все лето прожить в городе, за что тебе еще и платить будут, мне очень понравился, и я с радостью согласился.
На выходные я уезжал в свою деревню Ольховку, это два часа на поезде и 20 километров пешком по лесу. В деревне был колхоз «Искра», где я и работал уже два года с мужиками на разных работах.
Ружье я начал воровать у старшего брата лет с 12-13, за что не единожды был бит, но тяга к охоте была выше, наказания бесполезны. И вскоре брат купил себе новую двустволку, отдав мне подержанную, но еще крепкую одностволку. Благо в то время, а это конец 60-х, ружья в деревенском магазине были в свободной продаже.
В конце августа, на выходные, я слинял с последней пары и в полдень субботы соскочил с товарняка на станции Еловка.
У одного из жителей поселка, уехавшего из нашей деревни в тяжелую годину и моего дальнего родственника, хранились резиновые сапоги, потому как в другой обуви до Ольховки сухим было просто не добраться.
Когда я зашел к Степану, он сидел за столом, перед ним стояла ополовиненная поллитровка. «О, землячок. А ты, никак, в деревню намылился? Так вот, знашь, ты-то как ни на есть в самое-то время. Я ить, пань, тоже, туда жо бродни навострил.
Вишь ли, в отпуске я, вот и решил своей Капше (так он звал свою жену Капиталину) мешок или два ли кедровых орехов наколотить. Авось язык-то намозолит за зиму, дык летом меньше язвить-то будет».
«Иди-иди. Там магазина-то нет, — отозвалась из кухни Капша, — вчера ведь собирался, а дальше магазина-то не ушел».
«От же язва, — махнул Степан в сторону кухни. — Я к ей, так сказать, с крайней любовностью и уважением, а она, вишь, вот как. А ты щелкай сиди в кухне орехи-то грецкие!»
Вскоре мы со Степаном шли по лесу, обсуждали, в какую нетронутую часть кедровника забраться, дабы заготовка прошла как можно продуктивнее.
Впереди с алюминиевой пайвой и ружьем на плече шлепал грязью Степан, я с большим рюкзаком шел сзади и старался большие лужи обходить. Ружье у Степана было, так сказать, «раненым».
На правом стволе отсутствовал боек, и гнездо для него было разбито, но его это не расстраивало. На охоту он ходил так, по случаю, как и многие мужики в поселке.
«Ак у меня левое-то, пань, как есть за два робит, — хвастал Степан. — А бьет, как эта мортира. Метров за семьдесят как зыбну глухаря-то, так он вместе с сучками на землю и падет, не хлопнувши. А иной глухарь, еже ли сколь и пролетит, дак в мою жо сторону, и как есть под ноги свалится.
Незаменимое орудие. Вот хошь, щас давай мне новую двустволку, ни за что не променяю. Ну вот ежели кто денег добавит. Все хочу на медведя или там лося сходить, попробовать, свалится, нет с одной пули, да все недосуг.
Может, вот поке в отпуске, дак, соберусь. Я счас «двойку» в ствол-то зарядил, мало ли где глухарь сядет. Завтра с утра-то в кедровнике, знашь, как хорошо будет с похмелья глухарятинки похлебать. А смотри-ка, пань, мы ить ужо полдороги отгрязевали.
Как-то мне кажется, пора перекусить да выпить по стаканчику для прыткости». Мы быстро соорудили на первом пне столик. Степша достал из пайвы поллитровку, которую при мне вытащил из валенка в чулане, когда мы вышли из дома.
«Да ты, пань, не переживай. В рюкзаке там ишшо лежит, на завтра», — заверил Степан.
Долго сидеть не давали комары. Мы выпили полбутылки, быстро зажевали и засобирались дальше. Оставшиеся полбутылки Степан поставил в пайву, дабы допить ее на мельничных полях, где ветерок, мало комаров и уже близко деревня. Да поставил как-то неудачно.
При каждом шаге Степана бутылка стукалась стенку пайвы тук-тук-тук… и начинала раздражать. На мое предложение допить да выбросить Степан резонно возразил: «Да ты че, пань. Здесь, в болоте на комарах, али там на полях. Простор, ветерок, хлеба калышатся, березки шумят, речка там внизу, широта, праздник. Осталось-то километра два».
Я шел впереди и думал о чем-то своем, смотря под ноги, как услышал, что поллитровка в Степшиной пайве застукала очень уж подозрительно быстро. Очередью. Я оглянулся. Пригнувшись к самой земле и держа ружье в руках, Степан живо семенил в обратном направлении.
«Наверное, глухарь где-то сел», — подумал я. Но Степан, не останавливаясь, лихо скрылся за поворотом. В недоумении я посмотрел вперед и прирос к земле. Метрах в пятидесяти от меня, прямо на дороге, копошились два медвежонка, а на обочине сидела здоровая бурая с проседью медведица.
Думать было некогда. Откуда-то в ногах проснулась необыкновенная прыть, и я кинулся догонять Степана. Я не просто бежал, я летел посреди заболоченной лесной дороги, несмотря на грязь и глубокие лужи. Я лихо перепрыгивал кочки, разбрасывая мох и спиной чувствовал оскаленную морду медведицы и растопыренную лапу с огромными когтями.
Рюкзака за спиной как-будто не было, в ушах свистело. Прибавив скорость, я вдруг увидел на дороге Степашино ружье. Резко затормозив, я свалился, но успел вцепиться в орудие. Упав на колено, я пытался взвести курок и выстрелить хоть куда-нибудь. Обнаружилось вдруг, что медведицы сзади нет.
Запыхалась и отстала, зараза, мелькнула мысль. Я быстро переполз за ближайший пень и приготовился к атаке. Медведицы все не было. При беглом осмотре Степан тоже не обнаруживался. Закрадывалось подозрение, что он мог случайно удариться о встречный кедр и упасть замертво. И где вот искать?
Легкий шорох над головой заставил меня глянуть вверх. На ближней березке, чуть потолще руки, без сучков, на самой ее макушке, крепко вцепившись в тонкие ветки, сидел Степан, вместе с пайвой. Березка уже начинала предательски гнуться.
Я легонько топнул ногой по корням. Степан открыл глаза, увидев меня, лихо скользнул вниз и затараторил: «А я вот сижу себе поглядываю, кто первый-то прибежит. То ли ты, то ли медведица. Они ведь, знаешь, как быстро бегают.
Думаю, ежели Леха, то, значит, мне к житью. А вдруг она его застегнула чем попадя да меня по запаху ищет. Тяжело, когда она, смерть-то, в ухо дышит.
Ужась. А я ведь, пань, спервоначалу-то хотел стрелить ей под самый череп, да вспомнил, что дробь у меня в стволе-то, разозлишь токо. Она вот на меня, конечно, кинется, а ты у ей на дороге. А ну как я не успею вдругорядь-то жакан вложить да в сердце ей ствол то нацелить. Вот и пострадат парень ни за что. А ему в армию надо.
Ну я и побежал тихонько, бесшумно. Слышу, как есть, сзади топот раздается, ну я орудию бросил, чтоб не мешала, и сиганул на первое дерево. А потом присмотрелся, а под деревом-то вон Леха стоит. Как есть живой и невредимый. Я сразу и подумал.
Увидела она, падла, что ружье у нас есть, и решила, это лучше с имя не связываться. А кабы ружья не было, она бы беспременно за нами бросилась».
Степан заменил дробовой патрон на самодельную пулю — жакан.
«Она сама-то, скотина криволапая, сидит, поди, в логу да радуется, что так легко от нас отделалась. А знашь че, пань, давай-ко напрямую на поле-то выйдем. Здесь, может, и километра не будет. Сядем там на воле свободе и отметим свое воскрешение».