Сидели у костра, выпили по чарке, заговорили о товарище, которого не было с нами — уехал в Брянскую область навестить старушку-мать. Как-то незаметно над озерами опустилась ночь, утонул в темноте сосновый пролесок. И вдруг все стали крутить головами, не понимая, что происходит. Причиной беспокойства стало белое марево. Туман был настолько густ, что, протяни руку стоящему рядом с тобой — не увидит, как не видели мы деревьев, машину, палатку, рюкзаков. Все вскочили, прошли несколько метров на луговину, в блеклую при свете, высокую по пояс траву, тоже невидимую в тумане, и стали любоваться этим чудом. Стало сыро, несло прохладой. Кто-то напомнил, что неплохо бы «повторить». Вернулись к костру. За разговорами не заметили, как туман неожиданно пропал. Небо вызвездило.
После ужина наконец улеглись. Тепла украинская ночь в последних числах августа! Спал я недолго, всматривался в темень, вслушивался в шорохи и чувствовал, как отступает ночь. Проснулся и охотничий бивак. Кто-то уже судорожно натягивал комбинезон, приглушенно ударяя подошвой сапога о землю. Вот забряцалоло металлом о металл собираемое кем-то ружье. Тихий говор доносился от «Нивы», где спал Ломов со своим зятем Константином. Костер, оберегаемый чьей-то заботливой рукой всю ночь, еще держал жар. Из лагеря вышли все почти разом. Не доходя до первого озера, не сговариваясь, каждый определил свое направление и пропал в зарослях покрытого обильной влагой камыша на едва обозначенных тропках. Прошло несколько минут, и стали раздаваться тихие голоса с известием о том, кто и где встал.
Рассвет полностью завладел озерами, растянувшимися за селом Богуслав на несколько километров. К северу от меня появились очертания леса. В прогалах камыша я видел, как одно озеро переходит в другое, хотя все это обман зрения — просто вода разлилась, заполнив просевший грунт в местах горных. И лишь заросли камыша, рогоза создают видимость разделения на большие и малые озера, протоки, заливчики, ерики.
Стрельба началась со стороны леса. Одиночные выстрелы сменила канонада из многозарядок, на минуту шафрановое небо на том краю затихало, потом ружейную фонограмму «включили» вновь. Два крякаша просвистели над моей головой. Мой явный зевок! Проводил их взглядом в сторону Ломова. Тот не заставил долго ждать. Ухнули два выстрела, третьим оказался удар тяжелой птицы о воду. «Рядом со мной лучше не стоять, шансов — никаких», — вспомнил сказанные им накануне, спокойно, без бахвальства, слова. Мда... действительно. И вот уже слышу:
— Видишь? — кричал кому-то Ломов.
— Ушел в камыш, подранок...
— Пошли дратхаара!
— Уже послал. Ждем-с!
По дальнейшему разговору я понял, что собака вернулась ни с чем.
— Да видно было, что задет слегка, — развеял сомнения Ломова тот же голос.
Из-за высокого камыша я не видел ни Ломова, ни встретившегося ему знакомого охотника с собакой и все вертел головой в противоположную сторону, где стоял Александрыч. И не напрасно. Двух тучных крыжней заметил первым и прокричал ненавязчиво: «Стреляй!» Они уже пролетали рядом с ним. Наверное, Александрыч предоставил свой шанс мне. Крыжни, словно по заказу, повернули на меня, пошли на снижение, расправив крылья и сбавив скорость, подставляя светлые оперения на брюшках. К выстрелу я был готов, сделал небольшое упреждение и нажал на спуск. Птица упала на воду в нескольких метрах от меня. Но я почему-то не ощутил в себе душевного ликования, как в прежние годы.
День нарастал; поднялось солнце; стал ближе ко мне лес, наполненный и просвеченный яркими лучами. Выстрелы раздавались изредка. Утки перестали летать. Мне же не хотелось уходить. Все надеялся, что вот-вот еще прилетят. Стихли голоса товарищей; небо по-прежнему было пустынным, лишь изредка медленно пролетали болотные луни, издавая неприятные крики. Ничего не оставалось, как идти в лагерь.
Все на месте. Александрыч, изогнувшись, наклонил голову и косил глаза на приклеенную латку на задней части резинового костюма, отыскивая место протечки. Затем, будто осознав бесполезность своих действий, посмотрел на меня и проговорил сокрушенно: «Не тот клей... обманул торгаш», — и принялся осторожно стаскивать с себя свой клеенный-переклеенный костюм (предварительно с такой же осторожностью перекинул он через плечо кожаный ягдташ и уложил у деревца маслины). На костюме и вправду живого места не было. Как тут не проникнуться мыслью, что хозяин японского чуда, предмета нашей белой зависти, давно привезенного с Камчатки, где Александрыч пять лет зарабатывал деньги на строительство дома, специально накладывал латки разной длины и всевозможных форм с единственной целью — для лучшей маскировки. Наконец костюм снят, аккуратно сложен, и Александрыч тыльной стороной ладони стер пот с покрасневшего, припухлого лица, взял в руки висевшего на моей удавке крякаша, прикинул на вес.
— Хорош крыжачок, хорош! Молодец, Виктор! Кстати, шулюм сегодня от меня, — услышал я в свой адрес похвалу и увидел на лице старшего товарища добродушную, с хитринкой улыбку.
Ощипав крыжня, я осмолил тушку на костре, выпотрошил, промыл и торжественно передал Алексею Александровичу. Мясо двух чирков — вклад троих знакомых Ломова — уже были готовы к варке. Настроился на шулюм Александрыч серьезно и был всецело поглощен своим занятием. Виделось это и в его движениях, и в сосредоточенности лица. При этом никто не лез к нему с советами и подсказками. Так заведено в добрых охотничьих коллективах. Шулюм — дело тонкое. Один охотник берется его готовить, ему одному и держать экзамен на поварскую зрелость. И я не обращал особого внимания на действо нашего повара, видел, как он нарезал на порции мясо, чистил картошку, лук, морковь, перец. Видел вытащенный из рюкзака пакет с кинзой, петрушкой и еще какой-то незнакомой мне зеленью. На все это смотрел урывками, и лишь один раз Александрыч подозвал меня к себе.
— Ты знаешь, сказал Ломову, что приезжает поохотиться мой давний товарищ. Видишь этот казан... новый? Так он поехал в магазин и купил. Представляешь? Как будто старым нельзя было попользоваться. А перед открытием охоты всю округу облетал на дельтаплане — искал утиные озера. С водой сейчас, сам знаешь как. Страсть к полетам у него на втором месте после охоты, если не на первом. О, какой человек!
Казан, не тронутый копотью костра, уже болтался на металлической перекладине, выпуская пар под крышкой. Александрыч поспешил к костру. С какой-то аккуратностью, даже нежностью, каждый раз брал он в руки кусок утиного мяса и с такой же аккуратностью опускал в горячую воду. Затем, не мешкая, занялся нарезкой овощей. Я собрался побродить по болотам, пока варится шулюм. Облачился в прорезиненный комбинезон и тут же на самом себе испытал добросердечность Ломова, предложившего мне опробовать свой МР-153 и снарядившего магазин патронами.
Солнце стояло высоко. Нагрелись озера, острее запахло болотом. Прошел знакомой тропой к первому озерку, перешел его. Перед глазами предстал широченный плес, обрамленный стеной очерета, за ним простирались небольшие блюдца воды, покрытые сплошной ряской. Именно туда устремился я, надеясь, что крыжни прилетят только туда. Вода с каждым шагом прибывала. Вот уже выше пояса, и требуется все больше усилий, чтобы вытащить ноги из мягкого илистого дна. Я устал, остановился передохнуть, подняв высоко ружье, боясь упасть. Смотрю — на комбинезоне свободная от воды полоса сантиметров в десять. Примерно метров десять остается до центра плеса, и вода пойдет на убыль. Что делать? Осторожно шагнул вперед, еще раз. Спину обдало холодком — вода перехлестывала верх комбинезона. Набрать в него воды — не дай Бог! Однажды испытал. Повернул назад, но левее, к сплавнине, покрытой негустым и невысоким камышом. Мелькнула мысль: а не подняться ли на сплавнину? С трудом вытащил из вязкого дна ногу, поднял на дернистый слой, перекинул вес тела, подобрал вторую ногу, с трудом встал, отдышался. А мысли о шулюме все чаще лезут в голову, во рту слюнки бегут. Значит, возвращаться надо скорее. Но, сделав шаг, тут же провалился. Из образовавшейся воронки выплюнулась болотная жижа. Неокрепшая сплавнина не выдерживала моего веса. Минут еще сорок месил я ногами ненавистный ил, пока не выбрался на твердь, к знакомой тропе. К счастью, ни разу не упал, не замочил ружье Ломова. Повалился на траву, а мало-мальски придя в себя, заторопился в лагерь.
— Ну как? — спросил Ломов, глядя на меня, напоминающего чем-то лешего, с ряской и болотной травой на костюме, в промокшей, хоть выжимай, камуфляжной рубахе.
— Все отлично. Воды много, донного ила еще больше. Жаль вот только — утка не летает.
Александрыч уже разливал по чашкам приготовленный шулюм. Аромат наваристого густого супа щекотал ноздри. Константин указал на мою налитую стопку. Прозвучало короткое, но весомое «Будьмо!» Хлебнул деревянной ложкой, положил в рот кусочек мяса. Д-а-а!.. Шу-люм! Вкусовые качества этого охотничьего блюда описывать не буду. Скажу одно: шулюм от Алексанрыча превзошел все ожидания. Мне показалось, что он и сам не мог поверить в свою легкую руку, и лишь прятал добродушную с лукавинкой улыбку: знай, мол, наших! Жизнь, она штука серьезная. Главное в ней — все надо делать по-мужицки, по-настоящему.