Если Уссурийский бассейн представляет сочетание северных видов растительности с южными, то не менее разнообразия замечается в нем в отношении животных видов.
Прежде всего я должен заметить, что река Уссури так обильна рыбою, что если бы я начал рассказывать разные случаи, то все читатели приняли бы мои слова за выдумки. Кто легко поверит тому, что большую часть дня, пока пароход плывет по реке, только и слышатся удары рыб о дно, а на поверхности воды только и виднеются выскакивающие вверх рыбы? Можно ли поверить, что бывали случаи, что рыбы через иллюминаторы падали прямо на пароход, даже в самую кухню? А между тем это так. Где можно, кроме Уссури, одним неводом вытащить более двух тысяч пудов рыбы и захватить их разом несколько тысяч штук? А между тем это верно, и можно указать станицу, где это именно и случилось.
Обыкновенное время для рыболовства – весна, лето и осень; последняя составляет самую горячую пору, когда начинается ход красной рыбы и в особенности кеты, которая из устья Амура идет в громадном числе во все притоки этой реки для метания икры.
Такое раздолье рыбы во всяком другом месте могло бы составить неисчерпаемый источник богатства местных жителей; здесь же она не более как предмет продовольствия, да и то только для гольдов; русские же поселенцы – уссурийские казаки не ловят ее даже в таком количестве, чтобы не голодовать зимою. Гольды ловят здесь рыбу самым варварским образом, употребляя такую снасть, что рыба зацепляется на ходу крючком; на каждую зацепившуюся и пойманную таким образом рыбу приходятся несколько десятков, а вернее целые сотни таких, которые уходят израненные и издыхают от повреждений.
Наибольшее значение для местных жителей имеет красная рыба, известная под названием кета. Русские употребляют эту рыбу в вареном, жареном, соленом и копченом виде; этою же рыбою кормят и собак. Из кожи самок гольды делают разные части своей одежды, а из более грубой кожи самцов – башмаки.
Другая рыба, часто попадающаяся и известная по своей величине, – это белуга, называемая здесь калугою. Рыба эта имеет более сажени длины и до 10 пудов весу; китайцы отправляют ее даже в Пекин. Ловят и бьют ее обыкновенно гарпуном, бросая его с лодки, которая представляет собою такую посудину, в которой может усидеть только гольд, а для того чтобы опрокинуть ее, для калуги достаточно только сделать легкий удар хвостом. Омороча, или берестянка, состоит из тонких палок, которые обтягиваются берестою, и управляется или одним длинным веслом, действующим в обе стороны, или небольшими лопаточками. В первом случае омороча, под искусным управлением гольда, летит по воде с быстротою стрелы; во втором – она тихо и неслышно скользит по поверхности; поворотливость ее изумительна, даже в довольно сильный ветер. Форма оморочи та же самая, что у эскимосских лодок: длина берестянки доходит от 7 до 9 аршин, а ширина 1 аршин; оба конца загнуты вверх.
Один казак, ловивший рыбу в лодке, однажды пропутешествовал поневоле верст пятнадцать. Гарпун, попавший в калугу, не убил ее до смерти, а только слегка ранил; раненая рыба, почувствовав удар, с быстротою молнии бросилась уплывать. Несмотря на все усилия казака, не желавшего бросить раненую добычу, он принужден был со скоростью парохода следовать за плывшею рыбою, которая отбуксировала его таким образом верст на пятнадцать от станицы, где он жил.
Осетры также водятся здесь в весьма большом изобилии и достигают значительного роста. Однажды, в бытность мою на озере Ханка, крестьянин продал мне пойманного им осетра величиною более двух аршин и притом с икрою; два человека тащили пойманную рыбу, из которой вышло фунтов двенадцать икры. На вопрос мой, что это стоЂит, хозяин, хорошо знавший, что я с ним торговаться не буду, и желавши, конечно, воспользоваться этим случаем, уступил мне рыбу за 2 р. 50 копеек.
Зимою прекращается рыболовство в больших размерах, и занятие это делается исключительным достоянием стариков и женщин, потому что все взрослые гольды отправляются на звериный промысл. Эти рыболовы с изумительным постоянством и выносливостью дикарей проводят целые дни среди ветра на трескучем морозе у проруби, вылавливая рыбу на удочки.
Из млекопитающих наибольшую промышленную выгоду доставляет местным жителям соболь. И здесь опять, в этом выгодном промысле, наибольшую пользу извлекают не русские поселенцы, а китайские пришлецы, да несколько русских купцов, эксплуатирующих, в свою очередь, китайцев.
Коренной житель здешнего края – гольд, совершенный дикарь, перенявший, вместе с языком, весьма многое от китайцев.
По своим нравственным качествам гольды стоят далеко не на последней степени человеческого развития; они добродушны, честны, выказывают в домашней жизни семейные привязанности, кротки, уважают старших летами, голос которых всегда принимается к руководству при обсуждении всех общественных дел, касающихся промыслов; наконец, обращение их с женщинами не имеет в себе варварского. Хотя жене и предоставляются, как у всех дикарей, самые тяжелые работы, однако в домашней жизни, у домашнего очага, она играет роль матери и жены, а не безмолвной и безответной рабыни. По религии гольды – шаманы, по образу жизни – рыболовы и звероловы; хлебопашество же им вовсе не известно, и только летом, во время рыболовства, они засевают огороды при своих жилищах кой-какими овощами и табаком, курение которого составляет необходимость не только мужчин и женщин, но даже и малых детей.
Находясь в таком первобытном положении, гольды, естественно, нуждаются в предметах первой потребности, а потому и находятся в полной зависимости от того, кто в состоянии снабдить их этими предметами. Так как край этот до последнего времени находился во власти китайского правительства и фактически в руках того китайского населения, которое представляло собою худшую часть китайского общества, то понятно, что бедные дикари находятся в самой тяжелой зависимости от китайских эксплуататоров, выжимающих у гольда все, что только в состоянии он добыть посредством своих промыслов.
Прежде всего, до начала зимы, он должен просуществовать с своею семьею, прокормить себя, одеться и запастись всякими снарядами и оружием для охоты. На помощь ему является, разумеется, китаец, который снабжает его хлебом, одеждою и в особенности водкою, до которой такие охотники все дикари, где бы они ни жили, будет ли то у полюса или под тропиками. Понятно, что каждая вещь, переходящая от китайца к гольду, страшным образом возрастает в цене и имеет к тому, впрочем, весьма разумное основание, ибо и китаец не сам производит эти вещи, а с такою же расценкою покупает их у русского купца, которому должен будет уплатить по окончании охоты за соболями. Проживая и пропивая таким образом свой будущий заработок, гольд в течение весны и лета занимается рыболовством в ожидании зимнего времени.
Едва только время охоты настанет, то есть реки покроются льдом, а земля снегом, на котором ясно отпечатываются следы животных, как все гольды, кроме стариков, женщин и малых детей, берут своих идолов-бурханов, кладут заготовленную для зимнего времени провизию на нарты и удаляются в горы, где, построив шалаши и сложив в них провизию, разделяются на партии и начинают охотиться за всяким зверем, и преимущественно за соболем, который нередко сам наводит на свой след охотников. В известный период времени, когда соболи-самцы отыскивают самок, каждый самец бежит по проложенному следу другого соболя, так что в течение некоторого времени образуется целая тропка, на которую и выходят охотники.
Другая слабость соболя, о которой свидетельствует один из охотников Уссурийского края, г. Пржевальский, состоит в том, что зверек никак не может равнодушно миновать ни одной встреченной им колоды: при каждой встрече с колодою соболь непременно взбежит на нее и пробежит поверху. Зная подобные слабости, охотники устраивают разные снаряды с положенными в них приманками, в которые заходит соболь и убивается на месте. Кроме того, охотятся, разумеется, с ружьем и собаками. Степень удачи охоты за соболями зависит от многих случайных обстоятельств и между прочим от перехода соболей из одного места в другое. Эти переходы подтверждаются всеми туземцами и объясняются необходимостью для соболей отыскивать себе пищу.
Добыча охотника обыкновенно составляет от 20 до 30 шкурок; в последнее время добыча уменьшилась, и ценность шкурок возросла значительно. Не говоря уже о том, что в первые времена населения русских в здешнем крае соболью шкурку можно было выменять на медную пуговицу, теперь с каждым годом цена возвышается. В Хабаровске, куда свозится ежегодно до 20 000 соболей, цена на них от 6 до 25 серебряных рублей за шкурку. При этом следует заметить, что покупщик, который захотел бы выбрать порядочных соболей, заплатил бы еще дороже, ибо продаются они обыкновенно связками по 10, 12, 15 и 20 штук каждая, а в каждой такой связке немного порядочных шкурок, очень много посредственных и несколько штук плохих, не говоря уже о том, что уссурийский соболь не выдерживает никакого сравнения с соболями бургузинским, якутским и камчатским; между теми и другими огромная разница как в цвете меха, так и в его густоте. Мне случалось видеть шкурки якутских соболей в 90 и 100 рублей за каждую, тогда как на Уссури подобных цен не существует вовсе.
Русские поселенцы не занимаются этим выгодным промыслом; исключение представляют казаки некоторых станиц, выходящие на промысл много что недели на две, тогда как инородцы продолжают его в течение целой зимы. Русский человек, здесь поселенный, не любит отказывать себе в отдыхе, не расположен терпеть тех лишений, которые сопряжены с охотой в течение долгого времени, и предпочитает всему казенный хлеб, легко достающийся и быстро съедающийся.
Из других животных, имеющих ценность для охотников, можно указать на кабана, мясо которого – лакомый кусок для инородцев и русских; на самца-кабаргу, в задней части живота которого помещается мешочек с мускусом, стоЂящий от двух и более рублей; на оленя, или так называемого в Сибири изюбра, и, наконец, на дикую козу – предмет хорошего продовольствия.
Что касается до другого хищника – барса, то о нем весьма мало известно в Уссурийском крае. Он, во-первых, распространен здесь несравненно менее тигра, а во-вторых, не так смел и дерзок, как его сородич. Мне ни разу не удалось видеть здесь шкуры барса, и я не слыхал ни об одной из его проделок. Несмотря на то, туземцы, в тех местах, где барс водится, боятся его гораздо более тигра, вероятно потому, что хищник этот отлично лазит по деревьям, а потому и спастись от него еще труднее, чем от тигра.
Гроза здешних мест – бенгальский тигр * – встречается по всему Уссурийскому краю и даже далеко заходит в Амурскую область. В Уссурийском крае, в особенности в южной его части, близ озера Ханка, на морском прибрежье, между гаванями Ольга и Посьет, тигр встречается весьма часто, и почти нет ни одного охотника, который бы не встречал по крайней мере свежих следов его.
Шкура здешнего тигра, долженствующего переносить суровую зиму, имеет шерсть гораздо более длинную и густую, нежели его индийские собратья. Цена на тигровые шкуры в последнее время возвысилась, и теперь хорошую шкуру нельзя достать дешевле 30, 40 и даже 50 серебряных рублей. Мясо же этого зверя употребляется в пищу только охотниками из суеверия, что это сообщает храбрость и предохраняет от нападения тигра.
Страх, нагоняемый этим зверем на местных жителей, в особенности силен между туземцами, что, впрочем, совершенно ясно, потому что инородцы не имеют хорошего оружия. Легкостью борьбы тигра, или лучше сказать почти полным отсутствием этой борьбы при встрече с инородцами, объясняется тот суеверный страх, который выражается религиозным поклонением этому чудовищу. Инородцы называют тигра не иначе как амба, что значит дьявол, или мафа – старик, с прилагательным мырга – богатый; у них есть идолы, представляющие тигра, размалеванного красною и черною краской. Кроме того, подобные идолы ставятся около жилищ, нашиваются на платья; их освящают шаманы при пении священных песен. Китайцы, однако, совершенно чужды суеверного страха и не воздают изображению тигра никаких почестей. Инородец при встрече с тигром приветствует его как высшее существо, становясь на колени и кланяясь ему; если при этом дикарь безоружен, то, конечно, беспрекословно делается легкой добычею этого кровожадного бога; если же у дикаря есть в руках хоть какое-нибудь оружие, хотя бы в виде палки с железным наконечником, то поклонение, которое гольд только что оказал высшему существу, нисколько не мешает постараться пропороть брюхо тигру.
Наши солдатики и казаки, хотя и не оказывают таких почестей тигру, однако говорят нередко о нем с особенным уважением, даже на «вы». При этом они почему-то переделали слово тигр на женский род и называют зверя не тигром, а тигрою.
– А что, видал тигра? – спрашивал я не однажды солдатиков. – Небось страшен?
– Ничего, ваше благородие, тигра – зверь важный и уж ревом больно ошибает, – отвечал мне не один солдат. Что это значит – «ревом ошибает», сказать не могу; должно быть, рев тигра очень страшен.
Проезжая один раз по ханкайскому тракту, я разговорился с солдатиком, меня везшим.
– А что, брат, если мы повстречаем тигру? – спросил я его полусерьезно, полушутя.
– Не приведи Бог, барин, видеть этого зверя, – сказал он серьезно.
– Уж будто так страшно! Ведь теперь не зима; не бойся, не увидишь.
– На него и летом запрету нет, – отвечал солдат-ямщик. – Вот прошлый год я его версты за две от Суйфунского видел, а это было уже самое лето, в июне месяце.
– Вот, я думаю, натрусился-то ты, – сказал я, поглядывая с некоторым чувством, не похожим на чувство собственного достоинства, по обеим сторонам дороги.
–Уж точно, что натрусился; да не знаю, как и жив остался. Господь Бог только и спас.
– Что же тигра-то не видала тебя, что ли? – спросил я.
– Как не видала, когда, может, полчаса друг на друга глядели. Я шел с двумя коровами и только что прошел версты две, как вдруг из лесу на дорогу, шагах в ста от меня, она и вышла. Как увидал я зверя, так и ударило меня по всему телу; ну, думаю, теперь прощай моя жизнь, не видать мне более свету божьего; и коровенки-то задрожали, точно понимают, – и ни с места. Остановился я с коровами на дороге и ничего не могу делать; хоть бы молитву читать, так и того нет – просто мрак какой-то напал; только гляжу на тигру и смотрю, что она делает. А зверь поганый точно понимает, что я его боюсь; стоит себе – на нас поглядывает, а сам хвостом так и машет, точно кошка перед мышью.
Стоял он этак долго, а все поперек дороги, боком значит к нам, и все голову в нашу сторону поворачивает. Каждый раз как повернет он морду в нашу сторону, так у меня словно мороз по всему телу так и пойдет; ну, думаю, хоть бы скорей, а то мучает поганец только; бежать думал назад один без коров, так ноги не слушаются, пока зверь-то сидит против.
Посмотрел он этак долго да и пошел как раз на середину дороги, повернулся к нам своей харей да и лег на землю, как собака, вытянувши передние лапы и уткнув в них свою морду. И сидел он этак да на нас поглядывал еще с четверть часа: изныло все мое сердце за это время; да только Бог миловал – остался жив. И Господь знает, что это такое с нею случилось; глядела она, глядела да наконец встала, ревнула во всю глотку, так что коровы даже замычали, махнула раза два хвостом да и пошла тихим манером, на нас поглядывая, через дорогу в лес. Уж натерпелся же я за это время страху, не приведи Бог.
Действительно, подобный случай мог совершиться только летом, когда тигр не нуждался в пище; зимою такая встреча не обошлась бы даром. Из русских до настоящего времени было, кажется, только два или три съеденных тигром; и случаи эти выпадали в зимнее время на долю солдат. Замечательно, что тигр всегда нападает на человека, идущего назади, и нападения свои обыкновенно делает не прямо, а из засады. Рассказывают, что произведенное следствие о солдате, заеденном тигром вблизи гавани Ольги, указало на хитрость животного. Проследив путь, по которому шел солдат, увидали, что тигр, прежде чем напасть на человека, так сказать, приноравливался к нападению. Следя за солдатом весьма долгое время, он неоднократно делал прыжки, причем каждый его прыжок был так удачно соразмерен, что след тигра после прыжка всегда совпадал со следом солдата. Следовательно, надо полагать, что шедший солдат вовсе не имел времени для обороны и был задушен почти мгновенно.
Туземцы, для охранения себя от ночных нападений тигра, разводят обыкновенно огонь, располагая множество костров; точно такой же способ, как известно, употребляется против тигров в Индии.
Русские, никогда до времени своего переселения сюда не только не видавшие тигра, но даже не слышавшие и названия этого, были очень изумлены и устрашены его проделками. Первые встретившие его охотники из казаков были удивлены прежде всего красивою шерстью тигра. Рассказывают, что два казака были вместе на охоте; один из них первым увидел зверя шагах в ста пятидесяти от себя.
– Погляди-ка, паря, – сказал он товарищу, – какой странный зверь.
– Ну, брат, диковина, – отвечал другой.
– Подойдем поближе да посмотрим хорошенько; зверь-то уж очень чудной, да и шкура-то ситцевая; что за чудо: кошка не кошка, да и на собаку не похож.
И солдаты, в своем простодушном неведении, нимало не подозревая той смертельной опасности, которой они подвергались с каждым шагом, двинулись вперед.
К счастью, тигр не видал их приближения, а смотрел в другую сторону, притом же он почему-то вдруг зарычал страшным голосом. Услышав это, солдаты как бы по команде вдруг оба остановились и посмотрели друг на друга.
– А что, брат, уж идти ли за зверем? – спросил в нерешительности один другого.
– Не, паря, пойдем лучше сами наутек, а то далеко ли до беды; кто его знает, может и страшный какой; вишь, головища-то!
И оба солдата, не замеченные тигром, благоразумно удалились, рассказав дома о своей встрече с чудным зверем в «ситцевой» шкуре.
Мало-помалу русские поселенцы познакомились с тиграми, которые зимою не один раз изумляли их своею дерзостью и нагнали на них большого страху. Надо, впрочем, сказать, что проделки тигров с русскими не многочисленны, и всякому, приехавшему на Уссури, стереотипно приходится выслушивать одни и те же пять или шесть случаев, которые записал и напечатал в 1869 году г. Пржевальский. В заключение сказанного мною о тигре я приведу некоторые из этих случаев.
Зимою с 1868 на 1869 год тигр ночью явился в пост Раздольный, на реке Суйфуне. Видя, что конюшня, в которой были лошади, плотно заперта, он вскочил на крышу и оттуда чрез отверстие забрался к лошадям, из которых двух тотчас же и задавил. Остальные лошади подняли такой шум, что разбуженные солдаты бросились к конюшне, но уже было поздно, ибо тигр, услышав голоса людей, тем же путем убрался заблаговременно. В это же самое время раздается гвалт в свинарнике, и прежде чем туда прибежали люди, тигр уже успел убежать, задавив и здесь трех свиней. Потом этот тигр приходил сюда еще несколько раз и передушил нескольких собак, прежде чем его успели подкараулить и убить.
В 1866 году тигр поселился возле станицы Козловской и начал оттуда свои экспедиции в соседние места, перетаскав из них двадцать пять собак и задушив трех коров. Он так мало стеснялся с людьми, что не один раз являлся в станицу днем и таскал собак на глазах людей. Это навело такой страх на жителей, что они ночью не решались выходить из дому.
Наконец человек шестнадцать казаков решились покончить дело со зверем, державшим в осадном положении целую станицу. Найдя в соседнем лесу свежий след, охотники разделились попарно; одна пара, высматривая след, выдалась несколько вперед; в это время притаившийся за ближайшим кустом зверь вдруг бросился на одного казака, прежде чем тот успел выстрелить. Повалив казака на землю, он изгрыз ему руку и переломил кость; другой казак, сваленный на землю прыжком тигра, испугался и не стрелял в упор то время, как зверь грыз его товарища. Когда тигр оставил казака, то он схватил ружье своего струсившего товарища и выстрелил в тигра, но промахнулся. Этот выстрел раздразнил рассвирепевшего зверя, который снова бросился на свою жертву и начал грызть другую руку. К счастью, он не успел раздробить кость, потому что подоспели другие охотники, из которых один вонзил тигру штык между челюстями. Зверь сдавил челюсти и своими страшными зубами сломал штык пополам, а сам вместе с оставшимся в теле обломком убежал в лес.
Зная хорошо, что тигр всегда приходит к своей добыче, чтобы покончить ее, казаки на ночь насторожили несколько ружей вблизи трупа собаки, задавленной тигром накануне. Действительно, ночью тигр пришел, задел за привод, и одно из ружей, выстрелив, ранило его в ляжку; сам же он убежал.
С рассветом казаки вновь отправились за раненым, который между тем перешел через Уссури и залег в ивняки, на противоположном берегу. Теперь охотники шли уже все вместе, не разделяясь, и притом взяли с собою собак, которые бы могли указать на след зверя. Увидев охотников, тигр бросился бежать; на пути он несколько раз переходил в наступление, стараясь схватить гнавшихся за ним собак. Когда казаки очутились довольно близко от тигра, то один из них выстрелил, но дал промах. Тигр, в одно мгновение, невзирая на толпу людей, бросился на стрелявшего и схватил его за руку. К счастию, в теле у него оставался еще переломленный им накануне штык, почему тигр, не действуя исправно челюстями, не переломил кости, а только изранил руку. Но это было последнее усилие тигра спасти свою шкуру. Казаки бросились на него всею гурьбою и вонзили в тело его несколько штыков.
В конце 1868 года тигр был убит в станице Красноводской. На краю этой станицы жил казак, имевший пару быков, которые помещались на дворе под открытым небом. Однажды ночью тигр, перескочив через забор на двор, задушил одного быка и начал тут же его и пожирать. Хозяина в это время не было дома, а остававшаяся старуха, хотя и слышала шум, но увидя, кто распоряжается у нее на дворе, была ни жива ни мертва от страха, а только смотрела из окна, как тигр поужинал и пошел домой.
На другой день двое казаков засели в доме, на дворе которого лежал задавленный бык. Ночью тигр шел доканчивать быка, но на пути встретил собаку, задавил ее и этим ограничился. Не дождавшись тигра ночью, казаки отправились выслеживать его днем, в числе двенадцати человек. Тигр залег в кустах; не подпустив к себе охотников, он бросился убегать и, выбравшись на дорогу, побежал к станице. На дороге он встречает хозяина, у которого задавил быка; казак, опасаясь, чтобы у него тигр не задушил и другого быка, решился, в ожидании конца охоты, спрятать оставшегося в живых быка в другую станицу. Идя спокойно по дороге, он вдруг повстречал своего врага, убегавшего от охотников.
Увидев тигра, казак с криком «На, ешь и другую мою скотину!» оставил быка на дороге, а сам бросился бежать к станице.
Тигру, однако, было уже не до быка; за ним гнались охотники, которые, загнав его на остров, пошли на него облавою и после двух удачных выстрелов положили на месте.
Я бы мог и ограничиться этими двумя рассказами, если бы в одном месте не случилось происшествие, в котором корова показала изумительные подвиги храбрости, явившиеся как результат материнской привязанности к своему детищу. Самому мне не приходилось слышать этого рассказа, и в первый раз я его встретил в охотничьих рассказах г. Пржевальского. Дело состояло в следующем.
На пограничном с Маньчжуриею нашем посту, лежащем верстах в пятнадцати от города Хун-Чуна, живут несколько солдат, и у одного из них была корова с молодым теленком. Однажды ночью тигр забрался во двор поста, перепрыгнув через забор вышиною по крайней мере сажени в две. Здесь он тотчас же схватил теленка и начал его душить на глазах матери. Предсмертные стоны детища победили чувство страха, и корова вдруг бросается на тигра и бодает его в бок своими рогами.
В это время разбуженные шумом солдаты делают выстрел, так что оторопевший тигр бросает теленка и хочет спастись бегством через забор, но делает неудачный прыжок, а между тем корова, ободренная своею победою, бросается на зверя и опять его бодает. Вслед за чем раздается новый выстрел. Перепуганный тигр, видя, что не может уйти, совсем теряется и мечется как сумасшедший по двору с одного конца на другой, преследуемый рассвирепевшею коровою.
Наконец зверь делает еще прыжок и перескакивает через забор. Храбрая победительница возвращается к своему детенышу, но находит его уже мертвым. Рассказ этот передает г. Пржевальский со слов очевидцев, показывавших ему даже и храбрую корову.
С китайцами и гольдами тигры поступают еще бесцеремоннее; года четыре назад они в одном месте заели двадцать одного человека, да кроме того шестерых оставили калеками. Не охотясь за тиграми как следует, инородцы стараются или отравить тигра какою-нибудь падалью, или живого заманить в ловушку и убить его там без всякого для себя риску. Для этого они около своего жилища устраивают частокол из толстых и высоких бревен, а сверху покрывают его потолком. С одной стороны загородки делается вход, который открывается и закрывается подвижною рамою, ходящею вверх и вниз. Внутри загородки, со стороны противоположной входу, делается особое отделение, в которое помещается приманка в виде свиньи или собаки. К ночи рама настороживается, то есть поднимается кверху и укрепляется таким образом, что должна упасть и закрыться, едва только тигр войдет в середину загородки. Услышав крик свиньи или лай собаки, тигр начинает ходить вокруг и отыскивать вход; наконец он попадает в середину и остается пленным, где его и убивают.
* В XIX в. в России амурского тигра называли бенгальским, хотя это два разных подвида. – Ред.