Узнав об этом, мой дальний родственник Владимир Щербинский, юрист по профессии, позвонил мне, сказал: «Братцы, не горюйте! У меня есть клиент, сенновский торговец свечами Квадратов. Он, умница, понял, что нэп недолговечен, кинулся в охоту: скупает все берлоги, где только может. Рогов ответил ему, что продана. Так это, наверно, вам. Я поговорил с Квадратовым, а он — со своим другом Смирновым, тоже купцом. Они согласны заплатить сколько надо и приглашают вас».
Утром пасмурного зимнего дня на станции Неболчи нас ждали два крашеных возка с бойкими сытыми лошаденками. Началась, как мы потом поняли, «лебединая песнь» Рогова: такой удивительной организации дела я ни до, ни после не видел, хотя много приходилось бывать на зимних медвежьих охотах.
Все шло как по маслу, без споров и осечек, управлялось твердой невидимой рукой. Километрах в двадцати от станции в большой опрятной избе нас ждал самовар и после завтрака — пересадка на дровни. Приветливый хозяин дома никакого отношения к охоте не имел, сказал: «Покушайте, отдохните. Вами займется Гаврила».
На крыльце нас ждал мужчина средних лет саженного роста в пушистой рысьей шапке. На плече у него висела одностволка, длиной соответствующая хозяину, с ложей, туго перевязанной проволокой. За спиной висел медный, в два витка, рог. Гаврила посадил Квадратова и Смирнова на дровни, нас с Юрой (брат Алексея Ливеровского. — Ред.) — на вторые, а сам с двумя помощниками поехал вперед. Кричан нигде не было — похоже, они уже на месте.
Лес густо задут вчерашней метелью. Мы рысили по только что проезженному зимнику, лошадки то проваливались куда-то вниз, то карабкались на горки. Если задевали ветки дугами, снег обдавал нас. Посмеяться бы, да не то настроение. Я немножко боялся за брата: не хотелось в чем-нибудь оскандалиться перед такими «зубрами», что ехали перед нами.
Юрий — охотник опытный, путешественник и отличный стрелок, но на облавного медведя шел впервые. На крутосклонном переезде не то речки, не то канавы мы чуть не выпали из дровней, еле удержались, берегли ружья. Возница повернулся к нам, пояснил: «Это Сясь, она аккурат берется с того урочища, где мерлог». «Да ну?» — удивился Юрий. Я понял, что он, как и я, представлял себе Сясь по Ладожскому устью, где мы не раз охотились на уток.
Лошадей остановили на лесной полянке у стога. Охотники сошлись в кружок. Помощники Гаврилы ушли, а нам он объявил: «Главного — на пятку, остальным тянуть», — снял свою рысью шапку, в ней лежали три бумажки с номерками. Посмотрел, что кому досталось, сказал: «Пошли. С Богом!» Добавил: «Облава ходячая, поосторожнее».
Стрелковая линия оказалась совсем близко в высокоствольном бору, понизу почти чистому, без подлеска и бурелома. Номер Смирнова у небольшой выскети, к нему из глубины оклада тянется прогал, какая-то тропа. Юрий справа, я слева, за мной Квадратов. Отоптали снег и замерли — четыре толстые фигуры в белых халатах и нашапочниках. Я успел заметить, что на флангах появились и спрятались за стволами два человека. Так, понятно: линия короткая, поставлены молчуны.
Тишина, далекое круканье ворона и близкое попискивание синицы-пухляка. Как чувствует себя Юрий? Как узнать? Стоит недвижно. В окладе шорох — Юрий вздергивает ружье. Ага! Волнуешься, братишка. И я тоже дернулся. С шипом и хлопком с еловой лапы соскользнула грузная навись. Тишина, напряженная тишина... Какой-то нелесной звук... Тоненько за белой стенкой леса запел рог. И сразу впереди зашумели человеческие голоса.
Он показался вдалеке, шел прямо на Смирнова, большой, светлый, почти рыжий. Только бы Юрий в азарте не выстрелил! Смирнов нажидает на выстрел, стоит, не шевелясь, ружье под мышкой. Пора! Пора! Ну же! Медведь бежит резво по тропе прямо на стрелка. Смирнов не стреляет. Что делать?
Мысли как молнии: нельзя стрелять зверя, идущего на чужой номер, — позор! Зверь ближе, несколько прыжков — и сомнет охотника. Юрий целится. Я веду мушку чуть впереди медведя — не дам сломать. Что-то случилось? Нет, он не поднимает ружья. Теперь мы опоздали — нельзя стрелять: слишком близко человек. Оглушительно, с какой-то протяжкой грохнул выстрел. Медведь мертво сунулся в снег в полуметре от Смирнова.
Нарушая все правила, мы подбежали; грузный Квадратов гаркнул одышливо: «Оп-пять гу-гу-саришь!» Смирнов ничего не ответил, повернулся к нам с Юрием и, не торопясь закуривая, пояснил. «Штуцер экспресс-магнум пятьсот — чем ближе, тем вернее. Отдает, проклятый, зверски», — сказал и потер щеку.
На линию один за другим вываливали заснеженные, как деды-морозы, мужики — ни одной женщины, ни одного подростка. На полянке у лошадей нас подхватили десятки рук и принялись подбрасывать. Я ничего не понял и по наивности решил, что благодарят за избавление от убийцы их коров.
Квадратов вынул из кармана бумажник и передал деньги Гавриле, — очевидно, для раздачи. В деревне к дому, где нам был приготовлен роскошный обед, пришли местные жители и опять с шутками и приговорками нас качали, и опять Квадратов дал деньги. Проезжий, заметив белые халаты, придержав лошадь, сказал сидящей рядом жене: «Докторов качают — почто?»
Мы привезли на станцию аккуратно снятую шкуру для Смирнова и в четырех мешках разделанную тушу.