Громадные птицы с голыми шеями сидели на ветках большого дерева с раскрытыми от зноя клювами и не обращали внимания на медленно ехавший открытый джип, в котором находилось пять охотников.
Дмитрий был зол. Его верный крупнокалиберный Blaser «улетел» во время пересадки в Англии в неизвестном направлении на каком-то африканском авиарейсе, и теперь предстояло тратить время, силы и деньги на его поиск и возвращение.
С самого начала что-то не заладилось. Злило также и то, что его друг Валерий взял с собой на охоту в Африку свою подругу, милую московскую барышню, и теперь больше времени проводил в лагере, чем на охоте.
Он кинул к плечу, потом посмотрел на выданный ему по приезде Mannlicher 6,5 и усмехнулся. Женщины на охоте не приносят удачу… Именно из такой же винтовки Mannlicher того же калибра был застрелен женой Фрэнсис Макомбер — герой рассказа Э. Хемингуэя «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера». Да-а…
Дмитрий любил Африку, ее ни с чем не сравнимый запах, с совсем другим, не таким, как в России, небом и облаками, и начинал испытывать ностальгию, еще не уехав отсюда, зная, что ни московская суета, ни другие путешествия, охоты и рыбалки не заглушат тоску по ней. Он любил Африку и чувствовал себя здесь как дома, часто думая и восклицая про себя: «Какая прекрасная страна! Какая здесь охота!»
Остро ощущая связь с прошлым, он сам, не понимая почему, с любознательной настойчивостью стремился к подлинной красоте. А понимание этой красоты он смутно осознавал, преломляя свои впечатления, полученные от современности, через магический кристалл старой русской усадебной жизни, и воплощал идеалы этой жизни в своем бытии.
Он любил говорить своим близким: «Мои ценности — это аристократические ценности». И возведя этот принцип в жизнь, исходил из высказывания одного древнегреческого архитектора: «Не сумел сделать изящно, сделал богато».
Он построил в Подмосковье небольшое, но добротное изящное поместье. Как полагается, на высоком берегу водохранилища разбил затейливый сад и даже завел лошадей, причем не понимая, что ему больше нравится — сидеть в седле или любоваться непосредственно силуэтом коня на фоне снежного поля и морозной, ясной зимней зари.
Единственное, что не вязалось с этими «аристократическими ценностями», — это приблудные собаки самих плебейских кровей и незатейливого ума, подобранные им на улице, с шариковской решительностью и непосредственностью осваившие его апартаменты.
У Дмитрия было доброе сердце. Как, впрочем, и у его жены Тани, с напускным раздражением воюющей со всем животным миром усадьбы. Но несмотря на это, количество зверья в доме постоянно увеличивалось.
Однажды, неожиданно для себя, Дмитрий нашел точное определение своего отношения к семейной жизни. Его друг юности Алексеич, прозванный Барином за то, что его главнейшее житейское правило состояло в том, чтобы жить спокойно, беспечно и скорее в лености, чем в трудах, но при этом желательно в лесу или
рядом с рекой, с ружьем или удочкой, имел странную прихоть возить с собой на охоту томик стихов Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате» в переводе И. Бунина и несколько старых номеров журнала «Охота»...
Однажды Дмитрий раскрыл томик Николая Гумилева, оставленный на столе, и прочел фразу на закладке, написанную быстрым, четким почерком Барина: «Дома я оставил жену, детей: всегда присутствующую на ясном севере моего естества, всегда плывущую рядом со мной, даже сквозь меня, а все-таки вне меня систему счастья» (В. Набоков).
Да-а… Набоков точно выразил его давно созревшую, но усколь-зающую и не сформулированную словом мысль, вот и Барину она понравилась…
Когда счастье должно вписываться в алгоритм какой-то системы, оно перестает быть счастьем; да и вообще, есть ли оно? Вот Лев Толстой говорил, что счастья нет, а есть только зарницы его. И вот эти зарницы для Дмитрия с особой яркостью загорались только на охоте, и ярче всего под небом Африки.
Эту систему счастья неожиданно дополнила богатая фантазия Дмитрия. Одна из прелестнейших мнимостей воображения пришвартовала свой ялик у его семейного очага.
В доме у Дмитрия неожиданно поселился очень милый и таинственный призрак. Иногда (обычно всегда) призраки поселяются там, где ждут с ними встречи и исподволь готовят для них место свиданий, будь то старый замок, заброшенный дом или глубокий омут. Здесь же призрак поселился в специально выстроенном жилище, не мог не поселиться…
Просто на последнем этаже своего дома, можно сказать — чердаке, Дмитрий оборудовал настоящую капитанскую каюту каравеллы, с канатами, веревками, морскими снастями, старинными фонарями, бочками, картами, компасами, кремневыми и фитильными пистолетами и, главное, со старинным морским спальным гамаком, купленным по случаю в Голландии.
Дмитрий любил уединяться в эту свою морскую каюту, ложиться в слегка покачивающийся гамак, включать музыку шумящего моря и наслаждаться покоем и грезами о дальних странах.
И если в песне у Юрия Визбора в кают-компании среди моряков со «стаканом промывающего души спирта» сидит «добрейшая дама — Надежда», то у Дмитрия поселилась, не спросив разрешения, гумилевская «Муза дальних странствий».
И когда «корабль» Дмитрия уже «отплывал» в тумане моря к грустному и далекому острову, она приходила и садилась на низенькую скамеечку у окна и безмолвно следила за пролетающими низко самолетами, которые так же, как отплывающие корабли и уходящие с вокзалов поезда, манят нас в дальние-дальние страны и путешествия.
Поскольку эту милую таинственную даму никто не видел, то родные, дивившиеся долгими уединениями Дмитрия в своей любимой морской «келье», приписывали это невинному чудачеству и не обращали на это особого внимания. Таким мечтательно-созерцательным волшебством воображения скрашивалось вялотекущее время домашнего бытия.
В юности он любил Хемингуэя, втайне старался быть на него похожим, носил небольшую бородку и даже купил по случаю на Пушкинской площади у дагестанских бабушек овечий свитер домашней крупной, как кольчуга, вязки, с высоким воротом, и мечтал, мечтал о рыбалках, охотах, львах, марлинах, буйволах, виски и неизвестном напитке с таким красивым названием «двойной дайкири».
Правда, в отличие от героев Хемингуэя и самого писателя, он сам был женат всего один раз, но, определив с помощью Набокова свое отношение к семейной жизни, принял философскую установку своего бытия, и уже ничто не мешало ему мечтать об Африке. Он мечтал о ней и тогда, когда прикоснулся к еще одной страсти Хемингуэя — ловле марлина.
Но стоя в божественном восторге у ночного моря на базальтовых скалах, среди неумолкающего шума и пылающей звездной бездны, он с невыразимой тоской смотрел в темноту, в том направлении, где находилась Африка, а ведь за спиной, ровно на таком же расстоянии, лежал другой, не менее манящий и экзотический континент —Южная Америка.
...Это было на острове Вознесения, затерянном в Атлантическом океане. Самой главной достопримечательностью этого острова была авиабаза НАТО, и долетел сюда Дмитрий со своими друзьями Андреем и итальянцем Герардо после многочасового перелета на военном самолете английских королевских ВВС.
Как изменился мир! Разве можно было представить себе человеку, родившемуся и выросшему в Советском Союзе, что он будет ловить марлина на острове рядом с базой НАТО и добираться до него на военном самолете этого самого НАТО?!