Беспрестанное снежное кочевье! Уже который раз моя охота заканчивалась на таких вот полях с блистающим парчовым безбрежьем. Ни следа, ни зверя. Да я и сам стоял тут парализованный и ошеломленный движением холодной красоты, и не было во мне никаких особенных желаний. Так бы и смотрел на эту чарующую монотонность и жил в неспешных мыслях под стать общим переменам.
Есть для меня в таком созерцании какой-то особенный смысл, мною до конца не разгаданный. Иначе с чего бы и какой уже раз я останавливаюсь и гляжу, гляжу безотрывно, завороженно и без устали. И не первый год со мной этот зимний гипноз. Я вообще-то тут не для праздного созерцания, я на охоте. Мне волка хочется добыть. Я уже и на снегоходе выезжал, и на лыжах путешествовал. Все ничего.
В речных затишках, под камышом следы есть, а выйди с укрытия — и все как везде. Сплошное снежное волненье. А я точно знаю, волки ходят именно тут. Рядом вон с той речной промоиной, забитой сегодня снегом, рядом с изогнутым вязом, что в гордом одиночестве много лет стоит вопреки всему на берегу той самой промоины. И ход звериный мне известен, и время подходящее, а я все без добычи. Стою и смотрю, любуюсь, а потом, перед самой темнотой пошкрябаю не спеша по острым настовым верхушкам обратно домой.
И на другой день меня снова погонит в поземку к солнечным предзакатным переливам та самая сила, и я очарованный побреду на свое место, как на ответственный пост. У волков здесь и по лету тропка видная, а теперь привычка ведет их одним местом, и так будет, пока жива стая.
Я вспомнил, как ждал эту же стаю на приваженном месте. Это было в прошлое полнолуние. Тогда тоже была метель. Скотники не дотащили падшую корову до скотомогильной ямы: оборвалась веревка. Так и бросили. Все местные дворняги пировали на ней.
А однажды я увидел утром после поземки волчьи следы. Серые разгуливали прямо у скотного фермерского загона и даже подходили к крайним сельским подворьям. Как увидел следы, все дела сразу забросил. Яму давай копать в снегу срочно да патроны отбирать нужные. Еще светло было, а я уже сидел на козьей шкуре, постеленной на широкие лыжи вместо стула, и сердце мое в сладкой тревоге гнало кровь по телу. Придут — не придут? Ну почему не придти? Вон сколько следа вокруг! А я, дурень, по Казахстану мотался, волков искал. Вот, перед самым носом живут, и живут, похоже, уже немалое время.
Впереди видна реденькая лесополоса да кусточки заснеженные разные. Их-то сразу надо в памяти отметить: стемнеет — легче будет от зверя отличить. Мне почему-то казалось, что именно с той стороны, от старой дороги, должны объявиться волки. Там наст крепкий, и бежать зверю легко.
Только-только сумерки предночной тишиной поползли через долы и занесенные снегом речки, как пришли на ужин все те же деревенские собаки. Сколько же их! Штук двенадцать, не меньше. Учуяли меня, а ветерок как раз на них, и давай облаивать. Я вскочил, зашикал на них, руками замахал и ружьем пригрозил. Отбежали недалеко и еще пуще брехать стали. Ну как тут не нервничать! Пострелять бы их, сволочей, да время уже вышло, волки на подходе могут быть. Думаю, зря я их так встретил. Жрали бы себе да жрали, а от волков сами бы умчались. И натуральнее все бы вышло.
«Белка! Белка! На-на-на! Иди сюда!» — стал звать я вполголоса одну из шавок. Я ее узнал, собаку нашего сторожа. Всегда на ферме ко мне подходила, хвостом виляла. Теперь надрывается пуще других. Вот уж стерва! Весь вечер мне попортили. Понервничал я изрядно. «Ну, сейчас я вам устрою! Долго ходить сюда не будете!» — зашептал я почти в горячке, решившись отвадить эту свору навсегда.
Давно меня просили пострелять бродячих собак, да уж больно жалко мне их было. А теперь нет места моей жалости. Обнаглевшие морды! И только я было оперся на ружье, чтоб встать с угретого места, как вижу — от той самой лесополосы три силуэта темных отделились. Волки! Вышли, тут же встали. Только волки так проверяются. Мне их с другими не спутать. Надо же, пришли! А собаки все так же брешут, то удаляясь, то возвращаясь к месту.
Я уже различаю всех зверей. Еще не стемнело как следует, да и луна висит целым караваем. Вон сама мамаша-волчица. Она крупнее всех и широка в спине, а с ней два переярка, идут теперь по обе стороны от волчицы. Далеко еще. Это не вся стая. Остальные тоже должны быть неподалеку. Хорошо, ветерок самый нужный. Им меня не учуять, разве только на круг пойдут, так там собаки…
И волчица пошла в обход, на собачий лай, заходя на ветер. Все пропало! Сейчас учуют, и кончится вся охота. И как знал! Прошла она сколько-то, на собак никакого внимания. Да они ее еще и не видели, наверное. Прошла, остановилась, стала ветерок забирать. Построжала сразу. Тот волчок, что ко мне поближе, еще чуток пробежал и тоже замер. Тянет морду на материнский манер, определиться хочет.
И тут волчицу словно палкой ударили. Она даже присела от узнанной правды. Еще секунда и сорвется, уводя отпрысков за собой. Была не была! Картечь, залитая воском, полетела к ближнему зверю раз, другой. Умчались волки, словно приснились, пригрезились. А собаки, после перемолчки залаяли визгливо со всех концов деревни, подбадривая друг друга.
Долго я стоял с опущенным ружьем, слушая их разноголосую неуверенность в деревенской ночи, пахнущей ивовой свежестью, силосом и кизячным дымом.
Февраль. Наутро я шагал по снежному полю по еле приметным следовым ямкам. Ночью мело, и потому мои шансы протропить волков таяли с каждым мгновением. Но я упрямо двигал лыжи в сторону волчьего побега. И в одном месте, в неглубокой ложбинке под снежным наносным порохом, увидел алое пятно. Кровь! Все-таки зацепил я волчка. Теперь и идти стало веселее. Смотрю, впереди лежит что-то. Сердце мое в великой радости зашлось. Оказалось, собака. Черный пастуший кобель. Волки мимоходом задавили. Может быть, всего дня три назад, и оставили на потом. А хозяин собаки с ног сбился. Уж больно охотно пас стадо коровье кобелек. Как тут не тужить по такому помощнику! Скажу теперь, какая участь постигла собачку. Вон опять пятно алое. Но звери идут в выбранном направлении, не останавливаясь. Вот дойду до Горбунихи — так у нас место одно называется, — там на балке прудик сухой. Звери аккурат мимо него путь держат. И когда еле приметные снежные вмятины от следов привели меня к первому занесенному камышовому кусту, я его увидел. Волк словно застыл в беге, повиснув на мощных рогозовых стеблях. Опущенная морда и беговой разлет крепких ног, подогнутых в движении, как на самой правдивой картине. Эта мертвая красота поражала невероятной силой реальности. Вот зверь! До последнего бежал, торопился не отстать от родичей. И жалко, и радостно. И не разобраться в самом себе, чего же больше. Все это было.
Теперь же стою и жду невесть чего. Мне бы уйти, как обычно, чтобы назавтра вернуться, а я все жду, жду. Хочется мне еще волчьей крови? Не знаю. Может, и хочется… Вот побегут сейчас мимо, обязательно выстрелю.
Когда мои глаза уже начали уставать от беспрестанного снежного перемещения и солнечные отблески стали тусклее, предвещая скорый вечер, захотелось уйти. Я уже было стал совсем прощаться со своим деревом, у которого столько простоял и на чей ствол опирался, когда с другого края поля вдоль вязовых и кленовых рядков пошла волчья стая. Она плыла, приближаясь ко мне все ближе. Звери вытянулись в походную линию, опустив морды. Застучало чаще сердце, запутались мысли, и захотелось смотреть и смотреть на это видение бесконечно. Теперь стая была вся целиком. Вон впереди оба матерых, а за ними по рангам переярок и два прибылых. Мне стало на мгновение жаль того, чью жизнь отобрал я в прошлую луну. Теперь и он бежал бы в этом вольном строю, и февральский ветер теребил бы и его воротник на сильной шее наравне со всеми. Старею!
Темнеющая зимняя степь, словно опасаясь еще одного зла, постаралась поскорее спрятать прекрасных зверей, укрывая поземкой, делая их одного цвета с собой. Вот уже растаяли в сумерках волчьи силуэты, а я все стоял и смотрел в ту сторону, куда ушла стая. Скоро весна.