Понаехали. Молодые да ранние. Охотники матерые, с ружьями давно ходят. И хирурги с опытом. Свезли на рентген, повертели еше мокрые снимки, почесали затылки, посовещались.
— И как ты только ходишь? — спросили. — У тебя там и смазки-то нет.
Но обещали дня за два поставить меня на ноги. Накололи уколами и, проткнув пыльник, закачали какую-то дрянь. На утро процедуру повторили. И надо же — полегчало! Нога как новая: бегай — не хочу!
Неожиданно поступила просьба:
— Агафоныч, возьми с собой! Медведя хочется стрельнуть.
Телефон под рукой. Набрал Михалыча и услышал далекий ответ:
— Бери всех. Трех штук еще не отстреляли. Может быть, помогут.
Молодежь заулыбалась, засобиралась, и уже на следующее утро, караван из двух машин с шестью пассажирами отбыл из Талдома в Карелию. По дороге позвонил Михалыч, справился о нашем местонахождении и объявил, что ждет нас на бывшем Шуйском погранпосту, у дороги к базе охотобщества, расположенной на реке Шуе.
Пообещал уже сегодня разбросать охотников по полям. Во как! Из воды да в полымя! Мои протеже засуетились в машинах, стали копаться в рюкзаках, доставать патроны, спрашивать, какими лучше стрелять, да как лучше метиться, под какую лопатку, а если будет задом стоять, а если лежать… Отвечал на их наивные вопросы, понимая важность события для молодых охотников.
Часов в семь вечера встретились. Доехали до поворота на избушку и бросили свои машины прямо на обочине. Михалыч пересадил всех в бортовой уазик, на котором была оборудована легкая, обшитая цинком будка.
За последнее время Михалыч понастроил добротных засидок, понаставил-понаприбивал крепких лесенок, соорудил удобные настилы (на некоторых даже спать можно было), пристроил ограждения, чтобы не свалиться, приладил опоры для оружия — теперь не промажешь.
— Ну, кто самый отважный да стреляет надежно? — поинтересовался Михалыч. — Посажу на дальнее поле. Вчера только ходить начал. Небольшой, но точно будет.
Кто у нас самый упертый снайпер? Конечно, Леха Кириллин. И карабин у него Heym со сменными, изготовленными методом ротационной ковки стволами, светлыми (не уточнял, с никелированными или из нержавейки). Ложа «Монте-Карло» из ореха красивой структуры. Консервативное, но очень скла́дное ружье. Это он какому-то «крутяку» удачно и вовремя живот разрезал, не менее удачно зашил. Все зажило. Тот в знак благодарности потащил Леху в оружейный магазин:
— Выбирай, доктор, что твоей душе угодно. Плачу́!
Ну Алексей, не стесняясь, и выбрал за 160 тысяч деревянных…
Быстро объехали поля, рассадили охотников. Леху, как и решили, свезли в самую глушь. Здесь на толстенной сучкастой березе была сооружена площадка из толстых слежек. К ней вела прочная лестница с перильцем. Ветки березы в сторону поля были обрублены, и территория просматривалась превосходно. Бледного, с растерянными глазами, но готового на подвиги доктора оставили наедине с вечереющей природой.
Вечер постепенно переходил в сумерки. Среди стволов деревьев заегозила полная луна и выскочила на небесный простор, освещая своим холодным светом грешную землю. Погода стояла изумительная. Небольшой ветерок шевелил ночной воздух. Птицы смолкли, угомонившись. Засырело. Далекие звуки приблизились.
Длинные тени завели сказочный хоровод. Засуетилась лесная и болотная нечисть: вурдалаки и кикиморы собирались на шабаш. Что-то попискивало, иногда вскрикивала ночная птица, пару раз тявкнула лиса. Ночные жители вышли на охоту. На свое польцо мы с Михалычем не успевали.
— Давай постоим на дороге, послушаем, — предложил я.
Было тихо, ночные нотки позанимали свои строчки, творя сладостный мотив. И вот он, выстрел! Прокатился в отдалении, негромко, но уверенно ставя точку под чем-то свершившимся.
— По моему, Леха, — определил я. — Этот не промажет.
Михалыч предложил собрать других охотников и всем вместе ехать к Алексею. Так и сделали. Объехали народ, послушали сбивчивые, захлебывавшиеся легенды о ломящихся по лесу медведях, о треске валежника под их ногами, о том, как целились, но было слишком темно, что можно было бы еще посидеть.
Минут через сорок трясучки по ухабам машина нырнула с горушки в лес и стала осторожно красться по лабиринту дороги, проложенной к овсяному полю, где нас ждал, наверное, довольный Леха. С разбегу, объехав ствол березы, на котором находилась засидка, мы выскочили на поле.
— Я попал! — заорал с дерева наш снайпер и стал спускаться вниз, что-то бессвязно лопоча, выкрикивая, приговаривая. Спустился ошалелый, взъерошенный и, заикаясь от переполняющих эмоций, стал бессвязно рассказывать.
— Просидел я около часа, а он как выскочит неожиданно. А я сидел неудобно. Стал поворачиваться и стукнул стволом по перекладине. Он и смылся. Подумал: ну все. Стемнело совсем. Я собрался и стал спускаться, чтобы идти вам навстречу. Опустился на две ступеньки, а он возьми и снова появись. Стою на лестнице, смотрю на него и не могу ничего сделать. А он валяется на боку, жрет овес, причмокивает. Я чуть не заплакал от обиды.
— Кто он-то? — спросил Михалыч.
Леха удивленно посмотрел на него и тихо вымолвил:
— Медведь, конечно.
Михалыч захихикал.
— Давай дальше!
Леха, чуть остыв, продолжил:
— Вдруг со стороны леса донесся страшный рев. Кто-то приближался к полю. Медведь пустился наутек, а из темноты на посевы вывалился другой, огромный, и бросился за первым. Пока они играли в догонялки, я от страха залез снова на площадку и изготовился к стрельбе. Здоровый прогнал молодого и, не смущаясь, уселся уплетать овес, загребая его лапами. — Леха перевел дыхание и заключил: — Я и выстрелил.
— Ну и? — подтолкнул его Михалыч.
— Ну и он упал. Потом вскочил, поломился в чащу и затих.
— Пошли. Показывай, куда «поломился», — Михалыч устремился в направлении, указанном Алексеем, подсвечивая дорогу фонариком.
— Давай я пойду первым, — предложил я. — Я хоть с карабином.
— Да ладно! Наверное, остыл уже.
Нашли место, где медведь упал после выстрела. На бледно-желтых стеблях виднелись брызги черной в свете фонаря крови, на один стебель прилипла медвежья шерсть с кусочком кожи.
Михалыч растер шерсть пальцами и уверенно сказал:
— Дохлый.
Пошли по следу. Метров через двадцать обнаружили в сломанном сухом ельнике огромную тушу зверя, неопрятно раскинувшуюся на земле, с оскалом сломанных, гнилых зубов в раззявленной пасти.
— Ну и монстра ты завалил, Алексей! Медведица. Очень старая. Неужели с одного выстрела?
— Да, Михалыч, один раз всего стрелял. Да там калибр 9,7.
Пуля прошла навылет, под левой лопаткой, обнаруживая с правой стороны развороченную окровавленную плоть. Подошли остальные, поудивлялись, по-мальчишечьи позавидовали удачнику. Поздравили товарища. Затем подогнали машину поближе, срубили лаги и по ним еле затащили медведя в кузов.
Уже под утро подъехали к базе, выгрузили добычу. Ребята стали обустраиваться, разжигать костер, а мы с Михалычем занялись разделкой. Вскоре в котле забулькало. Запахло мясным варевом. Плеснули в кружки по две капли водки — для начала, принялись собирать на стол. Управились и расселись.
В ход пошли бутерброды. От костра наносило вареной медвежатиной. Кто-то спросил про трихинеллез, мол, проверить бы надо сначала. Какое там! Разве утерпишь? Да и присутствующие доктора заверили, что если долго варить, то нестрашно. Да под спиртное! Ну а ежели что — вырежут или вылечат.
Вытащили кусок парящей медвежатины, потыкали ножами и решили, что готово. Вывалили котел прямо на стол и принялись за мясо. Хвалили, разговаривали, перелопачивали удачный день, подливали. Насытились, отвалились от стола и опять мирно беседовали.
— А ну-ка, Валентин, сделай им бутерброды, — попросил Михалыч.
Я встал из-за стола, покопался в медвежьей требухе, достал теплую печень, кинул ее на стол, отвалил от нее кусок с ладошку. Отрезал крупный ломоть черного хлеба, присолил его. Друзья завороженно глядели. Водрузив печень на хлеб, порезал ее по диагонали и тоже посолил. Кровь пропитала хлеб и стекала по пальцам.
Надо сказать, что печень этой древней медведицы пахла препохабно. Давно отслужив свое, она была мягкой консистенции, едва сохраняя структуру. Не задумываясь над ее вкусовыми качествами, сохраняя спокойствие и напрягая все лицевые мышцы, чтобы не скривиться в гримасе отвращения, я с видимым удовольствием откусил приличный край.
Затем заставил себя сожрать весь бутерброт, мило восхищаясь деликатесом. Ребята смотрели, раскрыв рты, сглатывая набежавшую слюну.
— Агафоныч, сделай мне!
— И мне! И мне!
Я готовил и передавал. Всем, кроме Михалыча. Первым погрузил зубы в бутерброд Леха. Серая тень промелькнула птицей по его лицу. Видно было, что он почувствовал подвох, но, сомневаясь в этом, сдержаваясь, кусал следующие куски и даже похвалил:
— Такого никогда не пробовал! Вкусно!
Остальные, давясь, сдерживая судороги, нахваливая (не могли же они признаться, что это отвратно и несъедобно, они же настоящие охотники, питающиеся сырой медвежьей печенью!), доели свои порции. На мое предложение о добавке энергично замотали головами: объелись.
Шкуру прибили гвоздями к стене домика. Действительно, она была большая по местным меркам — под два с половиной метра. Трофей принадлежал Лехе. Он был несказанно горд и рад.
Утром приехал на базу Серега Симонов, егерь общества, и сообщил, что ночью отстреляли еще двух медведей.
Лицензии кончились, и мы, поблагодарив Михалыча, порыбачив пару дней, отбыли в Москву. Через день позвонил Михалыч и сообщил, что пробы мяса показали положительный результат на трихинеллез. Но это был один из медведей Симонова. Наш оказался чистым, хоть и старым.