Куньих следов в лесу встречалось много, но видеть живого зверька даже случайно мне не приходилось, так что знал я о ней только по картинкам и рассказам опытных охотников. От них же узнал, что куницу можно добыть и без лайки, если уметь разбираться в следах не только низовых – на снегу, но и верховых. Когда куница идет верхом, перепрыгивая с дерева на дерево, она роняет вниз иголочки, кусочки коры и комочки снега. Вот эта «посорка», как говорят охотники, и называется верховым следом. В верховых следах я научился разбираться, охотясь на белку без собаки.
Одна из куниц поселилась в небольшом леске Зуиха. У деревенских жителей каждый лесок, пригорок или впадина носит свое название, чего требует повседневность деревенской жизни. Эти названия нынче уходят в прошлое, исчезают из общественной памяти по мере вымирания коренных жителей деревень. В охотничьей периодике по отношению к деревенским жителям нередко встречается выражение «абориген». Но если они «аборигены», то кто же тогда мы? Колонизаторы?
Зуиха – кусочек леса размером с километр в диаметре, окруженный с трех сторон полями и четвертой своей стороной примыкающий к колхозным постройкам деревни. Две болотинки, кочковатая и моховая, делают лес малопроходимым, только посередине имеется гривка с соснами и елями, поэтому люди обходят лесок стороной. В этот-то лесок и забежала через поле куница, да там и осталась, поскольку белки, мыши и птицы в леске водились в изобилии.
Взял разрешение, но погода для такой охоты неподходящая: нужен свежий снег, а тут оттепель, потом наст, так что даже низового следа не увидишь. А в лесу снег сплошь покрыт иголками – какой тут верховой след! Только накануне последнего выходного перед закрытием сезона выпал свежий снег. Ветра почти нет, так что иголки и снег с деревьев не сдувает, легкий морозец – словом, для охоты на куницу погода что надо. Куний след нашел довольно быстро – отпечатки лап меньше лисьих и всегда парочкой, от дерева к дереву, а то и под снег нырнет. Походила, походила куница понизу, а потом след пропал – значит, наверх, на деревья, поднялась. Хожу кругами, ориентируюсь на посорку и наверх поглядываю, нет ли на деревьях дупла или гнезда. Вот вроде бы и кончился верховой след – посорки дальше не видно. На самой вершине ели, тонкой, почти без сучков, увидел гнездо, внизу посорка. Так, думаю, куница в гнезде. Постучал топором по стволу – не выскакивает. Выстрелил по гнезду – не выскакивает. «Надо лезть, ведь куница может лежать в гнезде, убитая выстрелом», – думаю. Но как забраться на ель, если сучья у нее начинаются в трех с лишним метрах от земли? Обхватывая что есть силы ствол руками и ногами поочередно, до сучьев добрался, от напряжения в глазах потемнело, руки и ноги задрожали, ухватился за первый сук, повис, отдыхаю, да руки мерзнут. Полез выше – хоть сучья и мелкие, обламываются, но дело пошло быстрее. Ближе к вершине начала моя елочка качаться: чуть движение сделаешь, так и задрожит, того гляди сломается – страшновато. Добрался-таки до гнезда, а оно оказалось птичье, пустое. Куница обычно в беличьих на дневку остается, это же гнездо проверила и дальше верхом ушла.
Спустился не без труда, сделал круг побольше, нашел другое гнездо, внизу опять посорка. Вижу, снег на ветвях сосны кое-где стряхнут – прыгала по ней куница. Гнездо большое, похоже на беличье. Пальну! Пальнул, а от гнезда звук глухой, как будто дробь во что-то твердое ударила. И опять в гнезде ничто не шелохнулось. Надо лезть на дерево. Хорошо хоть у сосны ветки толстые и начинаются не так высоко. Залез. Да это же воронье гнездо! Ночью побывала здесь куница, на гнезде посидела и ушла. Интересно оно устроено: сначала на ветки сосны набросаны сучья, затем килограмма два глины в виде блюдца – в него-то и ударила дробь. Если бы куница на таком гнезде лежала, ее бы дробь не взяла – такое гнездо и пулей не пробьешь. Сверху оно открыто, в нем мягко, – ворона выложила его стекловатой. Не люблю я стекловату: пришлось как-то разгружать вагон с ней, так потом неделю тело чесалось. Каково, думаю, вороньим птенцам на этой стекловате! Гляжу, среди стекловаты – клок человеческих волос, как будто только что срезанный ножницами парикмахера. Задумался я. Этот клок волос, судя по всему, ворона принесла по весне из нашей деревни, а единственным человеком в ней, который мог постригать людей, был отец, которого я похоронил четыре месяца назад. Инвалид Великой Отечественной войны, дважды серьезно раненный (один раз в самом начале войны под Ленинградом, другой – в феврале 42-го под Москвой), он, несмотря на увечья, продолжал охотиться, и меня к охоте приучил.
«Да, вершина сосны – необычное место для того, чтобы помянуть покойника. Наверное, только отцу охотника выпадает такая честь!» – думаю я, спускаясь вниз.
Вновь делаю круг, нахожу низовой след. Как много следов куница накрутила! Вот пенек, снег примят, вокруг пух с кусочками кожицы. Пух серенький, ость наверху желтоватая – значит, куница белкой поужинала. Делаю еще круг, разбираюсь в следах дальше. В стороне слышу – вороны раскаркались. На филина, что ли? А может, лису увидели? Брошу-ка, думаю, на время куний след, пойду посмотрю, на кого они галдят. Ишь, штук 20 собралось, на деревьях сидят, каркают; временами то одна, то другая в воздух поднимаются и на кого-то пикирует. Ближние меня увидели, потихоньку разлетаются. На кого же они нападают? Вот ветка качнулась – куница! Бегу. Вороны разлетелись, куница меня последней заметила, на ветке замерла. Смотрит, что за чучело в белом халате с черным суком в руках? А у чучела руки дрожат от волнения – столько времени ходил, и так неожиданно – вот он, диковинный зверь, первый раз в жизни увиденный, сидит на ветке. Побежала. Выстрел. Падает вниз за кустами Бегу к ней, а ее нет! Вот ямка в снегу, где она упала, потом сделала несколько прыжков к сосне, поднялась на нее и верхом ушла. А может, не ушла? Осмотрел еще раз сосну повнимательнее. Нет, ушла!
Охотник поймет мое состояние. Положить столько трудов, мечтать, жизнью, можно сказать, рисковать! И вроде бы повезло, упорство вознаграждено (правда, не без помощи ворон), и – такая досада! Проклятое волнение! Не мог прицелиться как следует, уже куницу, мысленно убитую, видел, а за мушкой не смотрел, вот и промазал! Теперь по следам идти бесполезно – уйдет далеко, да и времени нет. И все-таки где-то теплилась надежда. Да, надежда на ворон: может, снова загалдят? Да они же постоянно галдят то тут, то там, ведь деревня рядом, и весна приближается. Но нет, в том направлении, куда ушла куница, такое же злое карканье, как в первом случае.
Скорее на лыжи и к месту вороньего гая! Метров за 200 снимаю лыжи и, скрываясь за деревьями, пытаюсь подойти поближе. Куница уже ученая: не допуская на выстрел, мелькнула на ветке, сразу же спрыгнула вниз, пошла низом. Я бегом за ней. Здесь болото – мох, снег глубокий, бежать тяжело. Куница мелькает впереди; стрелять далеко, а силы на исходе. Не могу больше бежать, встал. Куница из вида пропала – больше не мелькает на снегу, зато качнулась ветка ели. Еще двадцать метров пробежать, хорошенько прицелиться – выстрел. Вновь бегу – и откуда только силы взялись? – к тому месту, где после выстрела падает снег, ветки и еще что-то. Да вот же из сугроба торчит хвост! Вот она какая, куница! Гибкая, с крупными лапами, даже цвет необычный – не назовешь его ни серым, ни бурым, ни желтым. Кончики остевых волос черные и отливают на солнце синевой – мех будто искрит; мордочка узенькая, на горле желтое пятно. Ну и вороны, ну и помощники, не хуже лайки сработали! С тех пор я ворон не стреляю, а куниц добывать приходилось.
Бывалый охотник скажет: «Подумаешь, добыл куницу! Да я их добыл около сотни!» Мне кажется, охота интересна нам не количеством добычи, а постоянным узнаванием чего-то нового: будь то новые места, новые картины постоянно меняющейся природы или повадки зверей и птиц, их необычное поведение и удивительные поступки наших четвероногих помощников – все это пища для нашего ума и сердца. В детстве было интересно послушать рассказы старых охотников; в старости интересно вспомнить былое; а молодежь, может быть, почерпнет что-то для себя из увиденного и рассказанного нами.