Для псины, что исправно сторожит хозяйский двор, три года — срок солидный. Для диванного пуделя и вовсе время огромное. Столько лет тереться о ковры не шутка! А для хорошего охотничьего пса-кабанятника три года — один длинный день без отдыха, яркий и неповторимый. И лишь лютая непогода или большие раны от кабаньего гнева, ну и летние каникулы держат таких охотников в вольерах и будках. Тогда они маются в непреодолимой тоске вместе с хозяевами, дожидаясь хорошего рассвета. И в этом вся их собачья жизнь. Не все доживают до собачьей пенсии. В Валеркином хозяйстве один лишь Байкал, черно-белый лохматый кобель, дожил до старости и заслуженно отдыхал и уже перед самой кончиной умудрился покрыть молодую сучку Дымку.
Этого лайчонка Валерка выбирал сам. Приехал, приглядел и увез, заплатив хозяину Дымки положенную от сглаза мизерную сумму. Собаки, что были в его большом охотничьем хозяйстве прежде, как-то не уживались. То бестолковые попадались, то пропадали и не возвращались, а то болезни прибирали. И сколько я помню, кроме Байкала, ни одной особенной, по которой стоило тужить, и не было. Всех их дарили, привозили за так, в благодарность за охоту и прочее. Теперь же Валерка, сам страстный охотник и бродяга каких поискать, решил все поправить. В таком хозяйстве, где основной заработок кабан, без путной собаки останешься нищим. Долго он приглядывался и вот, наконец, выбрал. Щенок так себе, средненький. И росточком невелик, и псовинка на нем неособенная. А только, наверное, чем-то глянулся ему этот, а не другой из шести собачат. Сама сука — охотница неплохая, с соображеньем, и породы хорошей, и стати неплохой. Правда, с кабанами у нее не совсем просто в жизни получалось. Первый опыт уж больно неудачен был. Подрал ее тогда секачишка сильно, зашивать пришлось. С тех пор только по крайней нужде, после уговоров и окриков кабана работает. А в остальном без изъяна. И с кличкой особенно не мудрили. Раз мать-Дымка, то и сынок пусть будет Дымком. Все щенки одной масти уродились. И началась у Дымка настоящая охотничья история на кордоне. Осенью он уже тявкал на добранных подранков и гонял шумовых зайцев, не выказывая особенных талантов. Но какое дитя недорого? Валерке все его маленькие победы казались подвигами не по возрасту. Тявкнет где-то в лесу его воспитанник, а хозяину кажется — кабана держит. Слово это “держит” для всех лайчатников одинаково по важности и волшебству значения. Держит — это высший пилотаж для лайки. Держит — это счастье добытчика перед поверженным вепрем. Дымок никого не держал и, наверное, в скором времени и не собирался. Бегал по лесу и оврагам вместе с загонщиками, срывающими свои голоса в порыве пригнать кабанов и косуль в номера, да тявкал иной раз от переизбытка чувств, увидев, как рогатый козел выпрыгивает из высокой травы и мчится прочь, завораживая грациозностью сильного тела. Но уже до снега случилось ему столкнуться с небольшим кабанчиком-подсвинком, затаившимся в густом кустарнике. Ушел зверь раненым назад в загон и затаился, а тут как раз ветерок принес его запахи Дымку в нос. Я был неподалеку и все видел сам. Видел, как кабанчик шмыгнул в заросли и притаился там, видел, как присел от волнения Дымок, ухватив волнующую весть. Сначала он потянул, как легавая по ветру, осторожно приседая на лапах, а потом вдруг встал, решая, что делать. И было в его любопытном покручивании головой столько щенячьего, детского, что мне в какой-то момент стало немного жаль его быстрого взросления. Пришла пора.
— Возьми его, возьми! — закричал я, приготовившись к выстрелу.
И случилось чудо. Собачка с поднятым загривком обежала куст и, встав под ветерок, отчаянно залаяла, пригибая голову по-боксерски. Как пружинка, скакал он у зарослей, упиваясь своей смелостью. Кабанчик затаился крепко. У него выбора мало. Бежать трудно — рана серьезная. А в куст — только попробуй полезь! Он хоть еще не секач, а зубки уже растут, и порвать щенка ему простое дело. Долго лаял Дымок, приплясывая от возбуждения и кабаньей пугающей близости. Но, видно, самому скоро надоело такое однообразие, и тогда он решил немножко заглянуть туда, откуда текут такие будоражащие запахи. И кобелек посунулся слегка в куст и тут же отлетел, получив тумака вскользь в шею и бок. Обиженно заскулив, он было хотел повернуться и бежать, да природный страх встретить смерть в спину удержал его, и тогда, оправившись, он снова закружил у кабаньего логова, призывая охотников подивиться его смелости.
— Давай, Дымок, возьми его! — закричал я снова, сам хмелея от азарта, топая ногами, держа ружье в вытянутых руках.
И кобелек снова сунулся к краю зарослей. Там словно граната разорвалась. Затрещали ветки, и с обратной стороны выскочил подсвинок, подволакивая заднюю ногу. Картечь опрокинула беглеца, и собака верно ухватила добычу за ухо. Полетела щетина во все стороны, а вместе с ней звуки собачьей радости от первой победы.
Так и пошло дело. Теперь не было у Дымка иной цели. Только в лес зайдем — он тут же давай кабанов искать. Победы пьянят. И однажды нарвался на злющую свинью, которой неопытный стрелок состриг пулей клок с загривка. Дымок кинулся было к павшей от удара свинье, да не вовремя. Та оправилась от шока да как двинет в первого врага. А первым оказалась собака, стрелок успел схорониться за вяз, забыв напрочь о ружье. Как ни уворачивался Дымок, а все же получил от разъяренного зверя сполна. Располосовала кабаниха ему заднюю ляжку и грудь. Как плакал, как жаловался раненый кобелек, напуганный неведомой доселе силищей! Мы даже немного запаниковали, когда он отказался преследовать убежавшего кабана. Настаивать не стали. Больше всех Валерка переживал: а ну как не пойдет собака больше на зверя?! Случаев хватает. Первая трепка — и все: никаких кабанов. Все мы, охотники, одинаковые. Нам обязательно надо, чтобы и собаку нашу хвалили, и ружье, и машину охотничью чтоб тоже хвалили. А уж Валерке это нужно больше других. Да что говорить! Щенок и на самом деле смышленым оказался. Через день он уже снова трепал поросенка, ушедшего от горе-стрелка подранком. Все вздохнули: выправился кобель. Теперь Дымок стал различать, что за зверь таится в терновнике — большая, злющая свинья или сам секач. Больше всего ему нравилось облаивать поросят, отбитых от стада. Уж тут он был на высоте. Млеет Валеркино сердце, видя, как виснет на сеголетке взрослеющий кобелек, выставляя зверя на выстрел. И потому каждый раз перед всякой охотой долго рассказывает стрелкам, как легко спутать собаку с дичью и как надо ждать до последнего и стрелять только уверенно по зверю, и всякое такое. Все дороже и дороже становилась ему собачка.
А ведь Валеркины наставленья и впрямь не напрасны. Осенью случай вышел со мной. Я собачник старый и потому всегда в загоне с лайками. В тот день в камышах охотились. Дождь с утра зарядил мелкий и скучный. Я сам весь вымок, и собаки мокрые. Но гляжу — стараются, мастерят вовсю. Стадо нашли в лежке и ну его облаивать. Я подходить начал. Тихо так иду. Шаг сделаю и замру, сделаю и снова затаюсь. Одна надежда на меня. В номера вряд ли в такую погоду зверь пойдет. Будет кружить дотемна. А мне подойти хочется. Устал уже порядком за день, да и добыть хочется. Места крепкие. Целая вереница прудов заброшенных и заросших. Такие крепи, словно в Казахстане. Когда-то рыбопитомник использовал все площади, а теперь вот работает на нескольких прудах, а остальное освоили кабаны нам на радость. Тростник, словно бамбук, дует с весны и к осени, стоит сплошной стеной, как частокол. Но я привык и потому, не торопясь, раздвигаю его руками и готовлю место под сапог, чтобы не хрустнуло, не треснуло. Собачки лают, а я иду. И дошел уже почти до кабаньего гайна. Только никак ничего не высмотрю. Вроде вот они, собаки, лают рядышком, а самого зверя не видать. Стою, замерев. Чуть зашелестело впереди и снова смолкло. И собачки смолкли. Значит, стронут зверь. Вот-вот побежит. Ружье на изготовку, а сам замер, не шевелюсь. И тут, как лодка подводная, из самых пахучих низов камышовых зверь показывается в метре от меня, я уже стволом повел по щетине к холке. Глядь, а это Дымок наш, это у него шерсть мокрая щетиной скаталась. Чуть не погубил малыша. Залаял он, и мои Кара с Радой вторить ему стали. Стронулся кабан (вернее, все стадо и один поросенок), левее меня стали забирать. Теперь я его хорошо видел, к тому же все собачки были при мне, и я выстрелил. Навалились лайки и подмяли поросенка. Так и было. И опыта не занимать, а все одно чуть не оплошал. Да и сказать правду, трудна в камышах охота. Нет маневра собакам. Моим почти всегда достается. Близко подходят, потому и получают. Дымок молодец, грамотно охотится. После того раза облаивает в меру и на рожон особенно не лезет. Получил разок — и ученье на пользу. Валерка не нарадуется, да и кому плохо? Кто ни приедет, почти всегда с трофеем. А сама охота? Что может быть лучше и красивее? Собаки стараются, кружат зверя. А какой он там, в камышах? Всегда кажется, что огромный, злой и клыкастый. Вот-вот пойдет, и пойдет обязательно на тебя. Стоишь и почти не живешь. Какой он? Как его стрелять? А вдруг обранишь? А если промажешь вовсе? Так и маешься в сомненьях. А тут как попрет стадо — не знаешь уже, в какого целить. Весь камыш ходуном ходит, того гляди с ног собьют. Одно мгновенье — и снова все стихло. Только собачки, такие ненасытные в охоте, рискуя всякий раз своей собачьей жизнью, снова лают, стараясь угодить охотнику, хозяину, господину.
Добыли мы тогда поросенка и успокоились. Все довольны. Вроде и зверь взят, и урона собакам никакого…
Кончились дожди, призадумалась осень. И в одну из тихих ночей упал снег, первый, чуть влажный. Пришла зима. Собаки купаются в снеговой белизне, оставляя на тропе печатные оттиски лап. Самая рабочая пора. Дымок не знает устали. Каждый день кабаны и кабаны. Иной раз достанет кобеля какой секачишка, порежет слегка. Но как без того! А в основном без особенного ущерба. Бегут дни и месяцы, складываясь в года. Дымок заматерел, стал настоящим мастером. Много взяли зверя из-под собаки. А потому в благодарность всякий охотник норовит погладить его, приласкать, подкормить. А уж Валерка души в нем не чает. Однажды какой-то приезжий стрелок все же прострелил картечью собаке заднюю ногу. Прострелил случайно. Не справился с мандражем, когда стадо поднялось в зарослях, и выпалил на шум. Так впервые Дымок попал к собачьему доктору. Через пару недель, прихрамывая, он уже вовсю гнал зверя. Да что говорить! Хороши у меня собачки, но и этот ничем не уступит, даже завидно по-хорошему. И что особенно мне нравилось, никогда, ни одного раза он с моими не разодрался. С понятием кобель.
Много всякого случилось за эти годы. Еще раз попал Дымок под выстрел, и опять тот же доктор вытаскивал картечинки, зашивал, лечил. Снова Валерка ходил сам не свой, потом опять радовался деловитому лаю в самых непроходимых крепях.
— Держит! — поворачивает он ко мне счастливое лицо.
— Часа полтора крутит, — подтверждаю я уже для всех правдивость его слов.
И нет большего счастья для хозяина. Его собака на высоте, не то что вон та, которая так и ищет ссоры с моими суками. Те, бедные, и так выходят из камышей в кровавых подтеках, с разодранными боками и ногами, а тут эта забияка. Очередной гость привез с собой поднатаскать, а ее, видно, кабаны мало тревожат. Понятное дело, наши самые лучшие, потому что наши. Но, правды ради сказать, так оно и есть. Сколько их всяких тут было — не счесть. Да настоящих охотников — единицы.
Один раз Дымок уплыл через реку за секачем, там и крутил его дотемна. Утром мы его искать, а он бедняга кровью исходит. Порезал его кабан, да еще так нехорошо — шею поранил. Еле выходили кобелька.
Но опять пришла осень. Какая же по счету? Поди, третья у Дымка. Настоящий работник вышел из собаки. Трофеям уж и счета нет. Иной раз задумаешься и запереживаешь, боясь спугнуть удачу, охотничий фарт, накликать беды. А ее только помяни. Нарвался кобель на кабана, свирепого и бесстрашного. Как уж вышло — неведомо. Не успел отскочить из-за камышовой тесноты, а может быть, даже был специально подкараулен на узенькой тропочке, где сразу не повернуться. Только порвал его кабаняра жестоко. Лежал наш Дымок бесформенным кровавым куском, и жизнь покидала его неумолимо. Одно утешало — погиб по-охотничьи. Но Валерка никак не желал мириться и утешаться. Он сграбастал этот кровавый беззвучный кусок и со слезами понес к машине и потом мчался к городу, словно спасая самого дорогого человека, любимую или дитя, не помня себя и времени. Операция была сложной и долгой. Удалили Дымку часть кишечника и желудка. На что надеялся Валерка? Ну каким работником будет собака после такого? Что говорить! Жалко! Но, ежели смотреть правде в глаза, то все старания только продлят животине мученья. Так считали все. Но Валерку надо знать. Таких упрямцев надо поискать. И что же? Прошло сколько-то времени, и Дымок, худой, с поблекшим ворсом, лаял деловито все в той же крепи и, может быть даже на того же вепря-обидчика. Увидел я его — чуть не расплакался от жалости. Что сделалось с красавцем? Ребра хоть считай, псовинка уже не лоснится, хвост опущен. Но сколько желания жить и охотиться! И вроде бы устали не ведает. Целый день в камыше, и результат есть. Стреляют охотнички, как и прежде, то подсвинка, а то и секача. И откуда только силы берутся? Мне сдается, что со мной и моими двумя суками ему нравится прочесывать камышовые крепи. Нет-нет да и покажется на глаза, на доклад. Мол, вот я и вон туда побегу, обследую, а ты уж будь начеку. Потом слышишь — и впрямь обследовал и нашел первым. И вон уж лает по-деловому, призывая остальных собачек на помощь. А когда кабан, спасаясь от надоедливых собак, упадет от охотничьей пули, две мои лайки, сытые и сильные, начнут оспаривать долю добычи, он, худой и незлобивый, уляжется возле, тоже немного претендуя на кусочек своего собачьего счастья, и никакой агрессии, только хвостом метет. Тогда и вовсе такая жалость накатывает, что и впрямь расплакаться.
Февраль согнал ветрами снежную пыль в овраги и речки, леса и камыши. Трудно и зверю и собакам. Старая, но еще сильная свинья, пробивая снежную долобу, ночью водила большое семейство на подсолнечное поле. Потом этой же тропой спешат среди ночи подкормиться лисы и зайцы и все секачи-отшельники. К утру вся живность спешит занять свои теплые лежки среди куги. Тут утоптан снег, раскопаны до самых мучнистых сладких корней кусты рогоза, а набитые тропы, словно лучи, тянутся во все концы большого чека. Иногда эти дороги идут под камышовыми завалами, и тогда таинственный темный лабиринт пугает неизвестностью и меня и собак. Как туда пролезть? Собаки немного принюхиваются и заныривают в эту самую неизвестность навстречу опасности. Трудно им удержать свирепого зверя, желающего расквитаться с надоедливыми лайками немедленно. Секач только и ждет, как бы поближе подошла та или другая, и тогда страшной мощью он сомнет и собаку, и все преграды. Тогда я стреляю в воздух, стараясь выгнать зверя в номера. Так безопаснее.
Последние охоты. Стреляем только сеголеток, будущих секачишек. Всё строго, и потому все охотники медлят с выстрелом, стараясь не оплошать. А ну как свинью положишь? Не каждый лезет в крепь, дело опасное и не из легких. Продираешься по камышу, а он стеной, как бамбук, да еще снегу выше сапог. А впереди, где-то в самой непролазности, затаился раненый секач. Ему своя жизнь дороже, от старых ран он стал раздражительным и неукротимо злым, и в последнюю секунду он протаранит камыш, сметая все на свете. Опасно. Только собаки могут подстраховать и предупредить.
Слава Богу, сезон заканчивается, как раз наступил последний день охоты, пора и честь знать. Зверю тоже отдыхать, плодиться надобно. Да и собачкам раны зализывать еще долго придется.
Последний день, закрытие охоты. Гостей понаехало много. Не столько за трофеем, сколько порядок соблюсти, закрыть такую захватывающую забаву. Все как всегда. Стрелки уже ждут на местах желанного лая Дымка. Загонщик, вроде бы опытный стрелок и охотник, уже добывший в этом сезоне прямо в камышах пару кабанов, трещит сухим от мороза тростником в чеке. Все как всегда. Дымок вмиг прихватил по легкому ветру кабаний запах и вовсю мастерит в самой чаще. Кабаны трогаться не спешат. Стоят под собакой и десять минут, и час. Хоть и томительно ожидание, зато как интересно. Зверь-то точно есть и вот-вот сорвется, а там — кому повезет. Повисла на миг тишина… Все! Кабаны пошли, и треск от их бега долетает даже до заснеженной плотины, где охотники перестали дышать от волнения и ожидания. Выстрел! Опять повезло тому самому мужику, охотнику, что не побоялся лезть в такую опасную густель, — выстрел оттуда. Но потревоженное стадо теперь обязательно помчится в другой чек, аккурат через номера, и все еще может быть. Но тишина зловеще повисла над всей охотой, а в воздухе, морозном и сухом, запахло бедой. Стрелок, которому только что завидовали все без исключения, бледный и мокрый от волнения и усталости, вынес на руках застреленного боевого пса, лайку по кличке Дымок. Увидел его Валерка, и тягучая, космическая тоска сразу поселилась в его глазах. Так и закрылась та последняя охота, и хорошо, что там не было меня.