Я с малолетства мечтал завести западносибирскую лайку и непременно белого окраса, такую, какую держал мой дед Петр, известный на Смоленщине охотник.
Звали того пса Прибой, и был он знатной зверовой собакой: кабанов осаживал, а лосей-рогачей так просто заставлял заваливаться на бок, ухватив в прыжке за ляжку иль загривок…
Кажется, небылица, но нет, мой дед, прошедший войну, не склонен был к преувеличениям.
А доказательством тому служила пирамида лосиных черепов, возникшая в уголке его дорогобужской усадьбы.
Головы же, освежеванные, он отдавал на съедение Прибою.
Давно ушли те времена, и свободной охоты на лося в тех местах уже нет. Но что было, то было.
…Щенка такого окраса и породы удосужилось приобрести уже в зрелом возрасте, когда подрастали мои дети. И заплатил я за него почти всю месячную учительскую зарплату.
А каким он был, ну просто как игрушечный маленький белый медвежонок, уместившийся за пазухой куртки.
Но родословная его по отцовской линии была просто на загляденье: снимался его предок по кличке Тургай в одном документальном охотничьем фильме, где смело бросался на кабанов и выгонял из берлоги медведей.
Свои способности мой белоснежный любимец по прозвищу Прибой, названный в память о дедовской лайке, начал проявлять в полугодовалом возрасте.
Окруживал и сбивал в табунок пасущихся на лугу, поблизости от моего проживания, бычков и телок, и те навыки в дальнейшем помогли ему и при встрече с серьезным зверем.
Но не охоты, последовавшие с повзрослевшим Прибоем, я хочу описать. Да, осаживал он кабанов, клыков их не боялся, за ноги хватал и по команде отскакивал от выстрела.
Я-то с ним охотился не в загонных охотах, где стоят на номерах, а в погоне за зверем, найденным по следу. Но то все обыденно: погоня, выстрел, добыча…
В памяти остались какие-то курьезные, а порой и чудные моменты из жизни собаки. Не могу без улыбки вспомнить один случай.
Проходил я как-то со своей лайкой небольшой степной хуторок. Десяток-другой домов с мелким, заросшим тиной прудом посередине. И надо же так случиться, что плавали в том водоемчике утки, оперением похожие на своих диких сородичей.
Пес бросился в мутные воды и погнал стайку ко мне. Но, не услышав долгожданного выстрела, бросил ту затею, и продолжили мы свой путь в поисках уже диких пернатых.
Случилась как-то и непонятка в общении с Прибоем. Однажды не захотел он плыть за сбитой мною уткой. А я взял да и столкнул его с обрывчика в ледяную после снеготаяния воду.
Пес поплыл за добычей и бросил мокрого селезня у ног, обдав при отряхивании фонтаном брызг, а потом отскочил, подпрыгнул и ударом в грудь повалил меня на землю. Правда, поняв, что переборщил, облизал меня с головы до ладоней.
Тот урок я не забыл и в дальнейшем вольностей с Прибоем не позволял.
О его необычайной ловкости и охотничьей хватке запомнился еще один случай.
Пошел я проведать кроликов, которых в те времена содержал, а в одной клетке увидел, что все ушастые оказались мертвыми, да вдобавок с разгрызенными головами, а из маточного отделения резкий специфический запах исходил.
Подозвал пса, тот насторожился, а когда я открыл дверцу, на лету поймал крупного самца американской норки и придушил его.
Тот, пойманный лайкой пушной зверек, сбежавший из соседнего зверосовхоза и решивший полакомиться крольчатиной, обеспечил меня после выделки шкурки и пошива из нее престижной по тем временам норковой шапкой.
В память о Прибое осталась у меня картина, написанная рано ушедшим из жизни талантливым художником Алексеем Поповым-Магаданским, которого вдохновила наша совместная прогулка с лайкой по лесу.