Я ходил по берегу Кандалакшского залива и давил сапогами фукусы – морские огурцы. Жалобным треском они подтверждали каждый мой шаг. Дул пронзительный холодный ветер, гнусаво кричали чайки, а из близко расположенного порта доносились печальные и тревожные звуки штормового предупреждения. Они запрещали выход в море всему маломерному флоту. Это был уже не первый день моей унылой прогулки в одиночестве по морскому берегу в ожидании хорошей погоды. К отъезду в район острова Великого давно уже было все готово, и только погода четвертый день цепко держала нас в приморском городке. Нас – это Васю, Аркадия и меня. Я приехал к ним в отпуск по старой охотустроительной дружбе в экспедиции, где я проработал более трех лет.
Дни уходили за днями, а погода не желала меняться. Но вот ветер сменился, штормовые в порту затихли, и пошла небольшая волна. В середине дня с помощью ребят охотустройки завели с сотого раза мотор, плеснув под клапана чистого бензина, и тронулись. Мы с Васей на пассажирской банке, Аркадий на корме за рулем. Все в полушубках, меховых шапках и в длинных резиновых сапогах, без которых там делать нечего.
Погода постепенно налаживалась. По поверхности воды шла небольшая рябь. Двигались мы через акваторию Кандалакшского заповедника, мотор работал устойчиво, был отлив и шли довольно ходко. Остановку решили сделать за территорией заповедника в Пеcьей губе в районе острова Великий.
Погода к тому времени вновь испортилась: то снег шел, а потом потеплело, он мокрым стал, и того гляди дождь пойдет. Нашли избушку, избушку-кувыркушку, стоит, в снегу еле видна, да еще в низинке. Крыша плоская, окошко меньше, чем в бане, бревна черные и сама как богом обиженная. Лачуга да и только. Еле втроем в нее втиснулись, кое-как разместились, печь-каменку начали топить. Позже потолок прогрелся, снег начал таять, и потекла изба, как решето.
Выползли среди ночи на улицу, а там вместо снега давно дождь идет. Аврал пришлось устраивать: остатки снега с крыши счищать, а потом брезентом ее накрывать.
Это мало помогло, и до утра все равно с потолка лило и капало, и мочило нас нещадно. Хуже этой избушки я еще не видал. Да какая без сна ночевка.
– Нет, в этой халабуде мы больше не останемся. Уж лучше в лодке под брезентом дрожать или у костра ночь вертеться, чем в этом мокрощелье пребывать, – сказал Аркадий и стер рукой сырость с небритых щек. – Здесь километрах в пяти еще должна быть одна изба. Она у нас на промхозовской карте обозначена. Поехали, – предложил он.
Легко сказать, да трудно сделать. Опять началось сто одно дерганье мотора, и, кажется, на двести втором он завелся. Тронулись. Погода пасмурная, но тихо, а потом возле берегов да по заливчикам какая может быть волна. Да вот и еще избушка в тихом месте стоит, окошком на море целится. Осмотрелись – все в порядке, разгрузились, а я, взяв ружье, отошел недалеко по берегу. Поднялись рябчики всем выводком – восемь птиц, уселись по сосенкам на виду, метрах в двадцати, и стрекочут меж собой, переговариваются. Я как стоял во мху, так и с места не сдвинулся. Перезарядил ружье пятеркой, мельче не было, и давай стрелять: один, два, три, четыре рябчика под деревьями лежат, а остальные улетать не собираются. И только когда я зарядил ружье на третий дуплет и громко щелкнул замками, оставшиеся четыре рябца что-то сообразили и улетели. Буквально через сто метров пара тетеревов с вороники поднялись, и после дуплета вылинявший молодой петушок кувырнулся в мох. Птица непуганая совершенно, то ли человека забыла, то ли в этот сезон вообще его не видела. Такая смирная дичь как-то быстро утолила охотничью страсть. Я вернулся к избушке и выложил добычу. Аркадий и Вася с постными лицами глянули на нее и поморщились:
– Щипать сам будешь. Надо на настоящего зверя идти, а не мелочовкой развлекаться.
Ну что ж. Я ведь тоже не лыком шит. Вы собрались бить лосей, а я чем хуже. Проверил патронташ, пересчитал пулевые патроны. Десяток есть. Нормально. Натянул сапоги на все отвороты, и все пошли по сторонам. Местами снег, местами серо-зеленые проплешины. Сосняк то мелкий, то крупный, то густой, то редкий беломошник и жуткое количество вороники-водяники. Ягода безвкусная, ни сладкая, ни кислая. Очень меткое название. Ее еще шикшей зовут. Жажду утоляет хорошо. Иду сторожко, оглядываюсь. Рябчиков, глухарей не стреляю. Патроны-то заложены пулевые. Минут через сорок слышу винтовочные выстрелы. Ну, это Аркадий отмечается. Свернул на них и через четверть часа вышел прямо на стрелка. Гляжу, а он уже ножом орудует над здоровенной лосихой. Услышал мои шаги, карабин схватил и в мою сторону смотрит. Я свистнул, он опустил оружие. Подхожу, спрашиваю:
– Тебе чего, одного зверя мало?
– Да она в паре с крупным телком была. Оставлять его не следует. Он где-то здесь мотается.
Я думал, что это лосенок вернулся. Бери нож, помогай.
Ладно. Дело известное. Достал нож и принялся за работу. Через полчаса Вася подошел и тоже подключился. (Когда мясо в промхоз сдали, почти два центнера потянуло). Разделали, а потом решили, что к избушке мясо таскать не будем. Далеко. Тут метров пятьсот до берега будет, к берегу и вынесем, а там на лодке подъедем. Так и сделали. Провозились до темноты. На месте только внутренности оставили. В полной темноте пришли к избушке. От усталости качаемся. Умотала нас зверина. А тут опять дрова, ужин и посушиться надо. После прошлой «неспящей» ночи мы так волглые и ходили. Да и погода не солнышко, только в одежду сырости добавляла. Однако слуг нет, все в те же руки. Взбодрились шутками, да и день не пустой, и на втором дыхании принялись за дела. Грудиночку заварили, печеночку пожарили.
Утром выспавшиеся, обсушенные и сытые решили счастья попытать на вторую бумагу. Ночью опять снег выпал, но немного. Перед выходом Вася предложил:
– Пошли проверим, цело ли мясо? Здесь медведи разбойничают. Они еще не легли.
Приходим к месту разделки – точно, медведь побывал. И быстро эти потроха косолапый нанюхал. Поел немного, видно, сытый был, а остальное мхом и валежником прикрыл. И чихал он на стреляные гильзы, которые мы специально вокруг навешали и разбросали. Пошли мясо смотреть, но там было все в порядке. Медведь по нашей тропе не пошел. Видно, уж шибко человеком пахло. Через полкилометра я следы лосиные прихватил и начал тропить. Снег пошел, но следы пока хорошо видны, тороплюсь и по сторонам не смотрю. Вдруг метрах в сорока справа от меня три лосиных силуэта шарахнулись в сосновый подрост, только я их и видел. Ружья вскинуть не успел, исчезли; расстроенный, продолжаю идти дальше. Время идет, лосей не вижу, только слышу, как уходят от меня метрах в ста пятидесяти. Вася на мой след вышел и догнал. Остановились, поговорили, обсудили. Не подпустят, решили мы, и с нашими гладкостволками делать нечего. Надо других искать, стемнеет скоро. Разошлись.
Отошел я недалеко, и начали глухари срываться один за одним. Я про все забыл – и про выволочку за тетеревов и рябчиков; думаю, ну хоть под вечер одного глухарика ссажу. Вложил в ствол патрон с единицей и вижу – перелетел глухарь метров сто, уселся на вершину сосны и вместе с ней покачивается, норовит поустойчивей сесть в такой ветер и снег. Ну, думаю, долго он так не просидит, и давай торопиться скрадывать. Внизу полог чистый, нет кустов и подроста. С одной стороны, хорошо, идти легко, а с другой – открыто слишком, не спрячешься, не загородишься.
Прыгаю, за редкие стволы маскируюсь, и уж с полсотни метров до глухаря осталось. Но я ружье свое знаю, не оленебой и на таком расстоянии глухаря, да еще сквозь ветки, не возьмет. И тут невольно я под полог глаза опустил, и мое внимание привлекло какое-то движение на земле. Опустился на колено и смотрю: лежат две нетолстые сосны, одна над другой, бокфлинтом. На нижнем комле сидит куница и оправляется, видно, перед охотой. Хвост трубой, лапы по-кошачьи раздвинуты и занята делом. Закончила и, как кошка, задними лапами поскребла по стволу поочередно и потихоньку, опустив голову, по нижнему стволу к вершине пошла. Ждать я больше не стал, расстояние было нормальное, приложился и стукнул. Смотрю, кот мой, а это был самец, ляп с нижней лесины и свалился на снежок.
Одна дробина попала ему в ухо, а вторая в бедро. Чисто битый. Начал смотреть, почему этот зверек здесь оказался и туалетом занимался. Пригляделся, а в торце комля верхней сосны распрекрасное дупло. В нем и обосновалась зверюшка. Хорош был самец, чистый, перелинявший полностью и больше полуметра длиной.
Опять потемну собрались в избушке. Трофей мой облупили по всем правилам: хвостик подклеили бумагой, чтобы в трубочку не сворачивался, и лапки с коготками оставили и тоже подклеили, носик всенепременно к шкурке отошел, из ушей аккуратно хрящи вынули и на правилочку посадили. Первый сорт – и волосом темно-бурая, и пух голубой. Ай да куница! У Васи с Аркадием с лосями нелады вышли. Птицу они не стреляли, а куница – это не рябчик, не сразу встретишь.
Отпуск заканчивался, пора было возвращаться обратно. Утром покинули гостеприимную избушку и вышли в обратный путь. Пока шли за островами, море было довольно спокойное. Прошли километра три, но, как всегда, в Заполярье погода меняется мгновенно, а особенно на море и крупных озерах. Подул северный порывистый ветер, и море буквально превратилось в кромешный ад. Острова остались далеко, за ними не спрячешься.
И вот пошла болтанка, качка, водная карусель, что хотите, то и придумывайте. Вдоль волны не сунешься – пикнуть не успеешь, опрокинет или зальет мгновенно. Но Аркадий – старый моряк, недаром на торпедных катерах служил. Сразу вывернул лодку и носом на волну поставил. Но страху от этого не меньше. Вот летим куда-то вниз, в светло-зеленую бездну проваливаемся, и лодка, кажется, уж дно достала, а сверху крутой вал с гребнем накатывается и вот-вот прихлопнет тебя, и булькнуть не успеешь. Но наша славная поморочка на воде держится как ласточка, будто ее не касается, и взлетает на гребень, только брызнет слегка и снова в водяную яму устремляется. Ладно бы пять минут такого счастья и страха, чтобы адреналин прокачать. Ан нет. Вцепилось в нас Белое море и только одну волну страшней другой наваливает. Сердце в пятках давно сидит, а в голове одно свербит: к какому берегу лучше плыть, если что. А уж куда там плыть при нашей одеже, воде в четыре градуса и сумасшедшей волне.
Минут через двадцать попривыкли чуть, начали с Васей переговариваться, а Аркадий на руле сидит как истукан деревянный и вперед смотрит не отрываясь. Мотор, слава тебе господи, урчит без остановки, и в нем все наше спасение. Какие там весла! Пока за них схватишься – два раза утонешь, взмахнуть не успеешь. Тут нерпа откуда-то взялась и прямо возле моего борта вынырнула, морду свою усатую с прозрачными малахитовыми глазами по плечи показала и в пучине исчезла. Я про все забыл, за ружье схватился, а Аркашка как заорет на меня:
– Не шевелись!
Замер я, оглянулся и вижу, что дурак я совсем вместе со своей чумной страстью. В лодке и так воды по щиколотку нахлестало, качнешь борт и привет.
Шли мы так часа полтора. То ли шли, то ли на месте толклись, не поймешь. Но видим, мысок появился, а за ним будто масло разлито: тишь да гладь. Аркадий аккуратно лодку на мысок вывел, да перед этим так лихо на волне развернулся, что мы сразу дружно воздух спертый, от страха в груди набравшийся, выдохнули. Отпустило. Оглянулись друг на друга. Мы с Васей как две старые мокрые ондатры: с шапок течет, с полушубков течет, задницы мокрые, но ноги сухие. Полушубки хоть и намокли, но воду не пропустили. Ну а потом шерсть она и есть шерсть, даже мокрая греет. Руки как гусиные лапы, красные, но не стылые. С перепугу сердце кровь здорово гоняло, не замерзнешь.
Отряхнулись, усмехнулись, со дна лодки воду отчерпали и тронулись дальше в заветрии. Смотрим, пеньки какие-то из воды торчат. Что такое? Море не водохранилище, и лес на дне его не растет. Пригляделись: ба! полсотни нерп в затишке жирует. Подплыли мы, они, конечно, нырять начали, ну а потом из любопытства выглядывать. Мы с Васей подняли свои двустволки, а Аркадий из карабина грохает. Раз пятнадцать пулями выстрелили, а результатов ноль.
Смотрю, метрах в двадцати пяти нерпа вынырнула и спиной. Головой вертит и нас не видит. Подвел мушку аккуратненько и с правого ствола, цилиндра, стук. Заполоскалась моя нерпа на воде, как бочонок с жиром. Еле в лодку втянули. Такой мешок – сала пудов на пять. Скоро тюлени рассеялись, мы завели мотор, благо он остыть не успел, и тронулись дальше.
– Ночевать в Нищевой губе будем, – заявил Аркадий.
Да уж и темнеть стало. Идем на малой скорости, и темнота не темнота, а что-то на молочно-голубое сияние похоже.
Один из нас на нос лодки лег, в глубину смотрит, как бы шпонку о камень не сбить, винт не изуродовать на мелководье. Тут и скалы подошли, и вода заглубела. Красота сказочная. Тьма серебристая, скалы серые и черные из моря выступают, вода зелено-свинцовая и тишина оглушительная. Сосны кое-где по скалам разбросаны, а стволы – как медные подсвечники. В заливчик зачалили, вышли, вот и избушка на каменистом берегу стоит, почти новая и с печкой-плитой. То-то мы хорошо устроились и растаяли как мороженое. Принялись все отжимать и сушить, на плите суп из крохаля варить. По дороге одного на шулюм прихватили.
– Рыбой будет пахнуть, – говорю Аркадию.
– А ты свежего не ел, – отвечает он. – Ему нельзя давать лежать. Ночь полежит, а потом не отмочишь, ворвань ворванью будет. А вот с теплого шкурку с жиром снимешь и сразу в котел. Посмотришь, какой супчик будет.
Так и сделали, да в котелок картофель с луком репчатым добавили и лаврового листа с черным перцем не пожалели. И что был за супец, я вам скажу! На утро ничего не оставили. Утром тушенку с картошкой ели. Не тот смак. Так вот, собрались, дальше тронулись. Как водится, с мотором около часа провозились. Надо было его снять и на ночь на плиту положить. Да уж не до того. Так в шторм умаялись, так наадреналинились, что спали как убитые, без всяких сновидений. Ну и супчик нас разморил.
Утром загрузили бачки, рюкзачки и при ясной погоде в благословенной тишине вернулись в Кандалакшу. Море было настолько тихим, что бескрайний простор его казался выпуклым. Через день разразился шторм, но мы были уже дома.