Звезды... Казалось, протяни руки, привстань на цыпочки, и вот они, в твоих ладонях. Звездное небо бескрайним шатром нависло над уснувшей Кемью. Низким кажется тут, на севере Карельского края, небо. Но сколько ни тяни руки, все одно: не достанешь, лишь взглядом преодолеешь даль небесную, отловив нужную звезду. От обильной россыпи звезд теряются созвездия. Лишь Большая Медведица, чей контур всегда узнаваем, развернув огромный ковш по руслу реки, ярко выделяется на фоне звездного хаоса ночного неба.
Было далеко за полночь, и время отсчитывало новые сутки. На дощатом столе, пристроенном распорками к бревенчатой стене, отражая мерцающие блики в черном от ночи стекле, играла свеча. Где-то в углу, под нарами, теребя и выбивая иссохшую мшанину, скреблась мышь. Непривычно было лежать на жестких деревянных настилах. Сперва ворочался с боку на бок, прислушиваясь к шорохам. Там, за стеной избушки, укутанной ночью, томился лес и шумела порогами река Кемь.
Иногда, словно отбрасывая прочь реальность происходящего, я думал: что это – сон или выдумка, превращенная мною в быль?
Утренний дождь, который сопровождал нас в течение всего дня, к вечеру прекратился. Вдруг ни с того ни с сего налетевший порывистый ветер освободил от туч небо и выкатил растущую луну.
Отчего-то я решил выйти. Осторожно нащупав в кромешной темноте болотники, шагнул из избушки. Откуда ни возьмись нагрянувший к ночи заморозок студил дыхание. Запахнувшись теплушкой, не спеша спустился по бревенчатому настилу в десяток ступеней вниз к реке, где стояла лодка. Подгоняемая течением волна омывала берег, ударяя в правый борт лодки, облизывая огромный валун, оставленный многие тысячелетия назад великим ледником. С вечера брошенная на мостке хариусная требуха была уже кем-то съедена. Хариусы! Именно они и привели нас сюда, в далекий, казалось, забытый людьми уголок Северной Кеми, чтобы остаться один на один с дикой природой, куда еще не дотянулась беспощадная рука цивилизации.
Мягкая с леденцой водица, зачерпнутая ладонью из реки, обожгла лицо, окончательно прогнав сон. Октябрьская ночь щедра на темень – сколько ни старайся, взгляд все одно притупляется на речной глади, не дотягивая до противоположного берега. Кем-то потревоженная, надрывно, словно пугая ночь, прокричала гагара. С реки донеслись всплески...
Сюда, до Бояровых островов, что на реке Кемь, добраться не просто. Вверх по течению река берет свое, преодолевая каменистые, порой скрытые пороги, пеня и взлохмачивая поток, и скатывается вниз, к Белому морю. Нет тут и хороших дорог, чтоб могли вывести в эти места. Да и селений здесь раз-два и обчелся.
С час наша моторная лодка, преодолевая бурное течение реки, старательно огибая пороги, мало-помалу тянулась к Боярам. На пути встречались большие и малые острова, русло реки то раздваивалось, уходя широкими лентами в стороны, то вновь собиралось в единое целое. Пороги выскальзывали то по левой, то по правой стороне русла, и мы, прижимаясь ближе к берегу, поглядывали со стороны на бурлящий речной поток. С воды, напуганные нашим приближением, поднимались стайки гоголят и, мелькая белыми щечками, стремительно улетали по руслу реки.
Случалось, мы натыкались и на стайки свиязей, и те, словно нехотя набирая высоту, уходили в сторону, выправляя полет по реке. С речного затона, скрытого густой травянистой растительностью, встревоженный шумом лодочного мотора, поднялся на крыло белый лебедь. Он пролетел низом речного затона, а затем, набрав высоту, скрылся за прибрежными, подступившими к самому берегу березами. Тяжелое дождевое небо отражалось в речном зеркале свинцовой серостью, и от этого казалось еще холоднее, чем было на самом деле. Наш путь лежал к «сотым» островам, на Боярье.
Кто из здешних посетителей дал такое название этой группе больших и малых островов, раскиданных по широкому руслу Кеми, – сказать трудно, но только закрепилось да прижилось оно за островами на долгие годы. А вот самый большой остров из них получил название Боярский.
Берега Кеми ровные, не захламленные, местами словно по линейке подрезанные. Нет деревьев, завалившихся в воду, – большое течение обязательно подхватит окончившее жизнь дерево, затопит, а то и вовсе унесет прочь. Иногда взгляд выхватывает из реки торчащий топляк – дерево в водице долго целехоньким остается. Салим, хозяин лодки, все эти топляки, что прибило круговоротом воды в омута, наперечет знает – издали замечая притоптыш, направляет лодку по безопасному месту.
Против течения лодка идет тяжело, словно груженный под гору извоз. Но вот какое дело – дороги почти не замечаем. На водном пути версты-мили как-то по-особому отмечаются. Вода словно сглаживает время, останавливает его.
Так час нашего пути пролетел незамеченным – кругом водная гладь и утопающий в разноцветье осени прибрежный лес. Преодолев добрые десятка два верст речного пути, лодка боязливо обогнула последний на пути порог и пристала к берегу. Избу, стоящую в окружении молодого ельника на высоком отвалистом берегу, конечно же, заприметили сразу, как только лодка приблизилась на должное расстояние к Боярам. На реке был отлив, и вода, заметно отступив от берега, оголила огромные валуны, покоящиеся на речной песчанке. Мелкий моросящий дождь не прекращался.
Было немного за полдень, и нам, приготовившимся к ночлегу, еще нужно было уйти к верхним порогам, где у подводных каменных гряд нас должны были ждать хариусы. Ждать! Это чисто условное для нас понятие того, что цель, ради которой мы преодолели трудный путь, будет все-таки достигнута. Хотя время стояло «не хариусное» – редко встретишь тут в хмуром октябре рыбаков, и лишь только самые отчаянные решаются подняться к порогам в надежде на пусть самый крохотный, но такой манящий улов.
У деревянного самодельного пирса, вырубленного из грубых елушен, подвязываем лодку, слегка подтащив ее с воды, и по катанке, выстланной по крутому берегу, поднимаемся к
избушке. Хоть и есть у этого кемского зимовья законный хозяин, тот, который добротно сладил его на этих северных широтах, но стало оно давно уже гостеприимным домом для всех, кто так или иначе оказывается в этих местах. Вот и нас словно давно поджидала избушка: дверь была попросту приперта еловым колышком – верный знак пустующего жилища. Последние постояльцы, видимо, съехали давно. В избушке зябко и сыро, но чисто. На полке запасы крупы, соль, упаковки с пряностями и другой всячиной, остатки восковых свечей. Из маленького оконца, что с видом на реку, далеко просматривалась Кемь.
Первоначальным делом было растопить печь. Колотые дрова есть – под крытым навесом их небольшая кладка. Это на всякий случай. А для костра непременно пришлось наколоть дров самим.
И вот в считаные минуты над избушкой повисает синеватый дымок от очнувшейся печи. Пока перетаскиваем из лодки на полати свой скарб, рубленная в угол избушка, как и положено быть дому, быстро набирает тепло. При моросящем за окном дожде вдруг возникает непреодолимое желание завалиться на деревянный настил, вытянуть занемевшие от долгого сидения в лодке ноги, закрыть глаза и задремать под убаюкивающее потрескивание дровец, охваченных пламенем.
Давно уже замечаю, при общении с природой, на охоте и рыбалке, усталость непременно отступает. Вот и мы, оставив скарб в избушке и взяв лишь необходимое, спускаемся к лодке. Дождь несколько притих, но пронизывающий ветер поднялся еще сильнее. Вскорости мы еще раз убедились, что карельская погода обманчива. Когда прошли немного на лодке, для нас вдруг неожиданно выглянуло солнце и его лучи яркими дорожками побежали по разгоряченной водной глади. Пара нырков, мелькая белыми подкрылками, торопливо пронеслась в сторону нашего пути...
* * *
Темная, бездонная ночь плыла над Кемью. Вода повторяла звездное небо, и река, терявшаяся в ночи, была словно продолжением этого звездного неба. Где-то там, далеко в глубине острова, кричала неизвестная птица. Над рекой проносились стайки уток, и посвист их крыл то и дело заставлял обращать на себя внимание. В избушке уже была потушена свеча, и мрак ночи заполнил гостеприимный дом. С воды доносились всхлипы, словно река, уснувшая в ночи, тяжело вздыхала в предчувствии близкой зимы. Ночная зябь давно подсказывала, что пора ближе к теплу, поторапливая вернуться в избушку. У костровища прилаженный к высокому столбу висел наш котелок с оставленной на утро хариусной ушицей.
* * *
Ловить хариусов оказалось не так-то просто. Привередливая рыба – как никакая другая чувствует изменения в погоде. Бессильны были спиннинг и донные снасти со всевозможными мушками и другими рыбацкими ухищрениями. Забрасываемые непременно там, где явственно выделялись на водной глади порожистые уступы, они раз за разом беспощадно цеплялись за камни, а то подтаскивали за собой зацепившуюся донную зелень. Не помогала и ловля с лодки на разбрасываемые по реке мушки – хариус дремал и ни за что не хотел себя выдавать. Помогла выловленная в круговороте омутка плотвичка. Запах свежего мяса оживил хищника, и вскоре первый хариус, добытый Салимом на шумном каменистом пороге, положил начало улову.
Там, где река оголила прибрежные камни порогов и дно было высоким, от берега можно было отойти на значительное расстояние. Я несколько раз, осторожно переступая по сырым камням, пробирался к самому центру русла, захватывая блесной почти его середину, но быстрая вода снова и снова сносила течением лесу, прибивая ее к берегу. На «гуляющей» воде особый навык нужен.
Помнится, как в детстве карасей удили в придорожном пруду – забросишь удочку поближе к коряжине, торчащей из воды, и зыришь во все очи на заснувший на порябленной ряской водице поплавок, ожидая поклевки. Можно даже удочку из рук выпустить, положив на рожок. На порожистой реке леска спать не будет! Оттого и рыбалка тут особливая.
До сумерек оставалось недолго – всего-то два-три часа, и нужно было скорее наверстывать упущенное время. Но и после того как хариус выдал свои вкусовые запросы в этот день, ловля с берега по-прежнему не принесла никаких успехов. И только Салим, бросив цепной якорь на круговороте порога, подцепил к первому еще тройку серебристых хариусов, ставших для нас рыбацким успехом всего дня. Хариус – не плотва и даже не карась, в ловле на него не разгонишься. На то она и красная рыбина, чтоб хоть и одна пойманная – все равно большая утеха и гордость рыбаку.
До поздна пробыли мы на Бояровых порогах, надеясь на повторение хариусной поклевки, но все тщетно. Наступала ночь, и пора было возвращаться в избушку.
Вернулись к месту ночлега в густых сумерках. Пока «привели» в дело хариусов, на Бояры сошла глухая осенняя ночь. В неспешных хозяйских делах выручал лишь мерцающий свет разведенного костра да неровный огонек восковой свечи.
Словно забытые кем-то в ночи, мы, мирно сидя в избушке, ели свою хариусную ушицу, пили горячий чай и разговаривали о былом и о том, что еще нас ждет предстоящим утром, определяли дальнейший маршрут по Кеми, лелея в душе надежду о новых хариусных победах на холодных водах северной реки.
Не единожды доводилось мне за свою охотничью бытность сиживать у костерка, где-нибудь в глубине соснового бора, у березовой опушки или, скажем, на берегу лесной речушки. И столько же раз задаюсь одним и тем же вопросом: «В чем охотничье-рыбацкое счастье? Где оно? Где его искать?» А оно, наверное, в самом главном и самом простом – в возможности встречать рассветы и закаты, видеть то, что для многих, измотанных цивилизацией, остается неведомым и непостижимым, скрытым за гранью реального мира.