Давило больше морально. Бег за призрачной звездой и осознание, что все напрасно и ее нет. Но его звезда все-таки существовала. Зимовье называлась!
* * *
С утра подмораживало – столбик термометра остановился на минус десяти.
До зажима, где следовало перейти Боронду, Сергей брел тяжело, но с надеждой, что скоро втянется. Там срубил и бросил через речку сухую елушку, которая легла поверх уже прихваченной ледком снежно-водяной каши. Опираясь на слегу, приступая ногой к ноге, перебрался на противоположную сторону, попав в неширокий прибрежный колок темного леса, по которому с интересом что-то вынюхивая и копошась в снегу, лазил Загря. Охотник опытным взглядом сразу заметил, что весь колок истоптан звериными следами. Загря что-то выкопал, бросил и начал копать еще. Даже издали было заметно, что весь снег, где толокся Загря, был в крови. Догадаться, что здесь произошло, было несложно — волки загрызли оленя. Судя по остаткам, это был прошлогодний лончак. И волков было не один и не два — от оленя мало что осталось. Набив свою утробу, они подались от этих снегов подальше — зимой в этих краях они были большой редкостью.
Загря с упоением грыз оставшуюся от волчьей трапезы «мосолыгу», а его хозяин повернул по речке вверх. Надежда на то, что снег за сутки осядет, не оправдалась. И даже, более того, из-за мороза снег подстыл и идти стало труднее. Скоро его догнал Загря. Проваливаясь по брюхо, добрался до чернолесья, к которому стремился Сергей, и сразу же залаял. Бельчонка сидела на березе, но пока Сергей подбегал, в два прыжка ушла на елку. Решив, что Юрий Николаевич из-за одной белки не обеднеет, тем более что сдаточная цена на них в то время была бросовой, а собаку кормить чем-то надо, он начал высматривать ее, шаря рукой под курткой, чтобы достать дробовой патрон.
Вот черт! — патронташа не было.
Третьим выстрелом из «мелкашки» он все-таки ее сбил.
* * *
Теперь перед ним стояла главная задача — лыжи. Нужно было найти подходящую ель. Сухую, диаметром в комле не меньше полуметра и обязательно прямослойную. Подходя к каждой сушине, он делал длинный затес и концом топора отковыривал длинную лучину. Та всегда рвется по направлению волокон, и можно увидеть, насколько эти волокна прямослойны или закручены. Протестировав таким образом полтора десятка елей, наконец остановился на одной, которая ему подходила, но ее диаметр в комле был около семидесяти сантиметров. Пилить такую одному — мало удовольствия.
Попив чаю и подправив напильником пилу, Сергей взялся за дело. Отпилив от комля двухметровый сутунок, приступил к его колке. При помощи двух топоров, клиньев и березовой колотушки бревнышко раскалывается надвое. Потом каждую половинку еще надвое. Четвертушки снова надвое, и так далее, пока не получим пластину нужной толщины.
Теперь из этого дранья выбираем пару подходящих заготовок. Сгодятся только те, которые находились ближе к коре, – они самые прочные. А дальше — топориком. Согнав подножное место до полутора сантиметров и сведя толщину заготовки к концам до одного, Сергей решил — «Все — хватит!». Затем следовало загнуть мыски лыж. В тамбуре зимовья лежал бак, который вскоре был наполнен водой и водружен на костер. Прокипятив торцы заготовок, он сначала загнул их через выступающие концы бревен сруба зимовья. Потом связал у загибов лыжи проволокой, вставив посередине между ними брусок, а у загнутых концов — распорный клин и два бруска...Последние мазки своего столярного произведения доделывал уже утром.
Можно ли идти на самодельных лыжах по полуметровому снегу, если к каждой ноге привязано по тридцатикилограммовой гире? Опыт показывал, что можно, но не более десяти шагов. Потом надо останавливаться, снимать с ног лыжи-«гири» и очищать их от налипшего снега. Вновь их надевать, снова делать десять шагов и опять очищать от снега. Так до бесконечности...
Сзади повизгивал Загря. Переправа, сделанная из двух не очень толстых сухих пихтушек, явно не нравилась ему.
— Ну что, друг, тебе тоже несладко? — спокойно спросил Сергей, следя за быстрым помахиванием собачьего хвоста, и потрепал кобеля по загривку...
По времени шел уже двенадцатый час ночи. Костер весело горел, чай закипал, и Сергей стал постепенно согреваться. После сладкого чая стало совсем хорошо, он согрелся, только саднили мокрые, окоченевшие ноги.
Позже он поймет, что именно в этот момент совершил главную ошибку. Вместо того чтобы разуться, высушить сапоги, носки и портянки, Сергей просто согрел ноги в сапогах у костра. Разливающееся по всему телу тепло заглушило трезвость мышления, и он убедил себя в том, что идти до зимовья осталось недалеко, что полностью разуться и просушиться это потеря времени, и, немного восстановив силы, он спокойно дойдет.
А мороз давил уже под двадцать.
Весь путь от того костра до зимовья, к которому он вышел уже посветлу, к восьми часам утра слился в его голове в один нескончаемый полусон-полубред со строчками самой звучащей в тот год газмановской песни:
— Моск-ва — зво-нят колоко-ла;
— Моск-ва — зло-тые купо-ла...
Все! Стоп! Чистим лыжи!
И снова: «Москва…»
И снова… Стоп!
И снова были полые, бегущие тальцы, обходы и переправы. И брошенный рюкзак в призрачной надежде, что до зимовья осталось пятьсот метров, и возвращение к нему, когда оказалось, что до него еще шагать да шагать. С «Москвой» на пару.
* * *
Обледенелые портянки разворачивались с хрустом. Ступни были белые, но пальцы шевелились, они лишь потеряли чувствительность. Этими же портянками, чуть подогрев их над печкой, Сергей начал оттирать свои ноги. Отходили они быстро, стали пунцово-красными, и началась нестерпимая боль, деваться от которой было некуда. До самого вечера он скрипел зубами и готов был лезть на стены — не помогали ни еда, ни спирт, ни анальгин. Не спавший уже полтора суток, не мог уснуть, лишь время от времени впадая в забытье...
Утром он вышел рано — и все повторилось, и те же газмановские слова беспрестанно сверлили мозг. К подъему на седловину он подошел только в половине пятого вечера. Казалось, что потраченные им на преодоление двух с половиной километров восемь часов даже улитка смогла бы преодолеть это расстояние. Наготовив побольше дров, Сергей развел костер и сел перекусить. Самое главное, надо было принять решение. Сегодня уже было двадцать девятое — контрольный срок выхода на Полную, до которой оставалось около двадцати пяти километров... В том, что все слышавшие их с братом последний разговор по рации, когда он лично определил контрольный срок, волнуются за него, Сергей не сомневался. Прежде всего, это касалось его родных. Он знал, что отец с братом бьют дорогу ему навстречу. За движение вперед было и соображение, что с той стороны перевала идти будет легче, поскольку он шел на спуск. Ночью ожидалось полнолуние, на небе не было ни облачка, а значит, будет видно, как днем.
Главным противником его движения вперед выступал господин мороз, который уже перевалил температурную отметку в минус двадцать пять. А ночью должно быть еще холоднее. Но терять еще один день не хотелось, и Сергей решился идти...
* * *
Восемь вечера. Мороз под тридцать. Безоблачное небо с блеклыми звездами. Полная луна, освещающая уходящие вдаль белые шапки гольцов и черноту леса у их подножий. Впереди раскинулась двухкилометровая чаша истока их речки с круто спускающейся вправо вниз долиной, обрамленной слева сбегающими верхушками небольших гольчиков...
Сергей глядел на эту величественную картину, осознавая, что на сотни километров в округе нет ни одного человека, и чувствовал себя песчинкой в этом безбрежном море тайги. Приветствуя свой выход на высшую точку перевала, он традиционно поднял ружье и нажал на спуск дробового ствола. Сверкнул огонь, рука от отдачи дернулась, но звука почти не было — раздалось лишь едва слышное «бук». Звук ушел ввысь...
Без десяти шесть Сергей подошел к избушке. Загря, как всегда, уже лежал на нарах. В этом зимовье он всегда поступал так, проникнув внутрь через низкое, открытое для просушки окно. Чем однажды чуть не до смерти напугал отца, вдруг нащупавшего рукой его в темноте...
Печка долго дымила и не разгоралась. Наконец тяга появилась, и избушка стала наполняться долгожданным теплом. Все время, пока носил воду, собирал дрова и разжигал печку, Сергей старался шевелить пальцами и даже ступнями ног в ставших колом сапогах. Пальцы вроде шевелились, но чувствительность отсутствовала.
Раздевшись до свитера, Сергей занялся ногами. Все попытки снять сапоги успехом не увенчались — сначала нужно было стянуть штаны. Но их гачи — от колена до самого низа — превратились в ледяные, негнущиеся трубы — результат перехода проток вброд... Разбив поленом лед на гачах, Сергей с трудом стянул их прямо через сапоги... После нескольких попыток стянуть левый сапог, поняв, что так можно тянуть еще долго, Сергей взял нож и аккуратно, точно посередине, отступив от мыска несколько сантиметров, распорол голенище почти до конца, ведя лезвие между двух пальцев, как это делал при вскрытии животного. С треском оторвав, словно шкуру зверя, резину сапога от мерзлого кокона ноги, он стянул его. Насильно развернув смерзшуюся льдистую портянку, с усилием и хрустом стащил такие же шерстяные носки, потом зацепил сверху пальцами тонкий носок и начал стаскивать его со ступни. Кожа от волдырей осталась примерзшей к ткани носка.
Паниковать и расстраиваться не приходилось — надо было спасать то, что еще можно было спасти... Испробовав все возможные для оживления средства, которые смог придумать, Сергей поел, выпил спирта и завалился страдать от боли, разрывающей его ноги...
[mkref=1187]
Утром погода была изумительной. Мороз спал, небо было голубым и ясным. Кругом щебетали таежные пичужки, весело барабанили дятлы, а где-то вдали беспрестанно орали кедровки. Жизнь продолжалась. Встав на хорошо просушенные в зимовье лыжи, Сергей пошел искать сушину, которую можно было бы завалить на дрова. Снега здесь было не больше трети метра. Загря, определив куда пошел хозяин, мгновенно скрылся из виду в том же направлении. Не пройдя и сотни метров от зимовья, Сергей услыхал его азартный лай, и пришлось возвращаться за ружьем. Отстреляв бельчонку, сел на валежину, чтобы переобуться. Пришлось отказаться от суконных портянок, которые затолкал за пазуху. А Загря снова лаял. Отстреляв и вторую белку, Сергей направился вниз по речке, имея целью дойти до места, где ее надо будет пересечь. Загря нашел третью белку. Вскоре и эта оказалась в сумке...
Вечером, раздевшись, он оценил состояние своих ног. На подушечках маленьких пальцев образовались только волдыри, большой же палец на две трети и второй снизу и спереди оплыли и начали чернеть. Сами ноги были в полтора раза толще обычного и приобрели розовый цвет. Это не предвещало ничего хорошего. Но завтра надо было уходить. На Полной было его спасение — рация, вертолетная площадка и продукты, которые уже кончались.
* * *
С утра он вышел затемно, не рассчитывая в этот день дойти до Полной, но решил уйти максимально далеко с намерением сюда вернуться...
Уже в темноте перебравшись через речку, увидел, что к его лыжне снизу подошла еще одна лыжня. Сердце радостно забилось, и он без остановок дошел до зимовья.
Заиндевелые отец с братом только сняли лыжи и еще толклись у избушки. Никто не заметил его подхода. Радостный вопль «Лю-ю-ди-и!» немного напугал их и завершил эпопею одиночества Сергея.
— Ну, слава Богу, живой! — вымолвил отец, и они обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
— Как ты? Не поморозился? — задал отец ожидаемый Сергеем вопрос.
— Да есть немного, — скупо ответил тот.
В зимовье, уже раздевшись, Сергей проговорил:
— Ты, пап, сильно только не пугайся. Я думаю, все пройдет, — и начал стягивать с себя исподние штаны. Почерневшие пальцы произвели на отца меньшее впечатление, чем красные слоновьи ноги.
— Ой-е-е-ей! — как всегда в таких случаях, страдальчески сморщившись, вымолвил отец и, приоткрыв дверь, крикнул в темноту:
— Витя! Иди посмотри, что здесь с Сергеем!
Скоро они уже вдвоем рассматривали его болячки.
— Ну, все понятно. Будем лечить, я все принес, — спокойно сказал брат, осторожно надавливая пальцем на черноту обморожения.
Кроме большой аптечки они принесли и рацию, по которой связались с домом и сообщили, что Сергей нашелся и что у него все нормально. После ужина, немного отметив спиртом встречу, отец, разглядывая его расшитые сапоги, сказал:
— Там же у Юрки войлок есть. Я думал, что ты догадаешься сшить себе носки и расклинить сапоги, раз уж мороз такой — за тридцать давило.
Он был прав — Сергей чувствовал себя мальчишкой, пренебрегшим здравым смыслом и теперь создавшим проблему всем. Так и следовало сделать, но он понадеялся на авось, и теперь его ждала расплата...
Вечером при перевязке выяснилось, что чернота превратилась в сплошную гнойную рану, и в ноге появился тукающий метроном тупой, ноющей боли. Метроном с нарастающей амплитудой и гнетущей силой стучал всю ночь и не прекратился на следующий день. Присыпки антибиотиками и мази-заживлялки явно не помогали...
Ночью, когда все уснули, Сергей лежал и размышлял о том, как поступить, ясно понимая, что это уже гангрена и ничего другого быть не может. Адская боль, отзывающаяся в сердце отбойным молотком, как звоном колокола, предвещала скорую гибель. Он чувствовал, что сепсис и общее заражение крови могут начаться с минуты на минуту, не оставив шансов на выживание, и боялся сказать об этом брату и отцу.
«Что же делать? Что, черт побери, делать?» — было главным вопросом, на пару с метрономом бьющимся в его голове. Можно было вызвать вертолет. Но в поселке своей «вертушки» больше не имелось, и что она сможет прийти из ближайшего города, вероятности было немного.
Самым надежным путем к спасению была операция, проведенная прямо здесь, в зимовье. «Пусть брат с отцом отрежут пальцы, а боль я вытерплю», — принял он окончательное решение.
Но было еще одно средство, которое следовало попробовать...
* * *
С утра, когда отец с братом ушли сторожить ловушки, он свалил «Дружбой» пару не очень толстых пихт, нарезал их на чурки, которые расколол напополам, и, разогревая эти получурки у печки, начал из полостей в пихтовой коре маленькой ложечкой извлекать живицу. С двух деревьев набрался почти полный флакончик из-под витаминов «Ревит».
Перед сном, густо намазав марлевые тампоны смолой, брат перевязал его «гнилушки». Погасив лампу, они улеглись спать. Сергею не спалось. Сначала несильно, а потом все больше в ноге появилось жжение. Через час у него было такое впечатление, что его пальцы жарят паяльной лампой. Вытерпев еще какое-то время, он разбудил брата. Тот размотал повязку.
Эффект был потрясающим! На обмороженных пальцах вся омертвелая, гнойная плоть была съедена, лохмотьями свисала еще живая кожа, и на большом, в обрамлении красного мяса, на треть своей длины торчала чистенькая беленькая кость. Не удержавшись от соблазна, Сергей несильно постукал ее ногтем указательного пальца правой руки. Кому еще приходилось вот так потрогать свой скелет? Вскоре традиционная повязка с мазью-заживлялкой была наложена, метроном вместе с адской болью из ноги куда-то пропал, и Сергей первый раз за последнюю неделю спокойно уснул...
С того дня началась нормальная промысловая работа без скидки на полученные травмы.