В период моей службы во ВНИИОЗ при проведении в дальневосточной тайге полевых работ, которые проводились ежегодно в октябре-ноябре и первых числах декабря, мне и моим спутникам, тоже охотоведам и научным работникам института, двум Сашам — Жаркову и Залесову, обычно приходилось жить в охотничьих избушках. В этом плане нам везло, пока мы работали в относительно хорошо обжитой зоне кедрово-широколиственных лесов. Трудности с жильем стали возникать, когда центр тяжести наших исследований переместился в более северные места, в частности горные среднетаежные лиственничники. Тогда-то три полевых сезона нам пришлось прозимовать в палатках. Все эти случаи оставили неизгладимое впечатление, но связаны они были с разными обстоятельствами. И одно из них — лютый холод, который нам пришлось пережить. О том полевом сезоне я и хочу рассказать
В тот год судьба забросила нас в южные отроги Станового хребта на реку Мульмуга, правый приток Зеи. В этом регионе уже работала амурская партия восточно-сибирской охотустроительной экспедиции, базировавшаяся в поселке Зея, и мы предполагали с ней контактировать. Целью нашей экспедиции было обследование высокогорных лиственничников для установления их биологической и хозяйственной продуктивности.
Еще будучи в Хабаровске, связались по телефону с начальником партии Ю.М.Зубковым и выяснили одну неприятную для себя деталь: на участке, куда нам предстояло прилететь, охотничьих избушек не было. Оставалось два выхода: строить избушку самим или брать палатку. В этой связи вспомнился рассказ охотоведа партии Саши Панкратова, который до этого работал на Сахалине. У него там проводником был коряк. Как-то в разговоре Саша пытался доказать ему преимущество палатки перед избушкой для жизни зимой в тайге. Проводник, не согласный с ним, но не желая обидеть начальника, проявил в ответе своеобразный такт: “Конечно, в избушке места больше и теплее, а т-а-а-к, — сказал он, растягивая последнее слово, — в палатке лучше”. Мы разделяли точку зрения коряка, однако пришлось остановиться на варианте, где “так лучше”,так как — времени на постройку избушки не было. В Зее нам дали десятиместную палатку размером 4 на 5 при высоте 2,2 метра.
После относительно теплой и бесснежной Зеи вертолет высадил нас 19 октября в тридцатисантиметровый снег на берег Мульмуги, где ночные температуры воздуха уже тогда приближались к минусовой отметке в десять градусов, а в конце месяца зашкаливали за сорок. Вот когда мы на себе ощутили недостатки зимней жизни в большой палатке. Наша стандартная железная печурка не справлялась с отоплением такого огромного объема даже после того, как мы перегородили палатку почти пополам полиэтиленовой пленкой, выделив “холодную” и “жилую” комнаты. Стенка из тонкой палаточной ткани без утеплителя не спасала от сильного мороза. Было холодно даже тогда, когда топилась печка. Усугублялось дело еще и тем, что была проблема с сухими дровами. Те, что были поблизости, мы быстро истопили, и теперь приходилось ходить, искать и таскать их уже издалека. А дров в сложившейся ситуации требовалось немало.
Напялив на себя все, что могли, мы вечерами стояли вокруг печки, и если еще она, раскаленная докрасна, как-то обогревала лицо и протянутые к ней руки, то за спиной уже была “Арктика” с ее минусовыми температурами. Поворачивались, чтобы согреть спину, и тут же холод сковывал лицо. Спали на нарах во всей одежде. Перед тем как лечь, подбрасывали сырых дров, чтобы дольше горели, и как в омут кидались в промерзшие спальники, накрываясь с головой.
О, как не хотелось утром вылезать из них к остывшей печке, на утренний лютый мороз! Каждый лежал и надеялся, что поднимется кто-нибудь до него и затопит печку. Ну уж тут была лотерея: смотря у кого какая “физиология” и кто сколько с вечера выпил чая. Замечу, кстати, что самый молодой из нас, Саша Жарков, был и самым устойчивым — вставал он всегда последним, несмотря на наши ежевечерние попытки “накачать” его чаем. Чай-то он пил, но... Мудрый все-таки человек был тот коряк!
Следует заметить, что перед отлетом из Зеи помимо палатки нас снабдили также рацией. И это было единственный раз за все годы полевых работ! Время для связи было установлено дважды в сутки: утром в 8 и вечером в 20 часов. Имели мы веселый и странный позывной — “Лилипут-6”! Сразу по прилете нацепили антенну на ближайшую лиственницу, метров на 15-17, и в первый же вечер попытались связаться с Зубковым. Увы, связь была односторонней: мы его слышали, он нас — нет. Подняли антенну выше, изменили ее угол наклона к земле и корреспонденту, наконец стали говорить не из палатки, а вне ее — ничего не помогло. Ежедневные попытки “Лилипута” связаться с “Ливнем” терялись где-то на огромных просторах тайги — Зубков нас не слышал.
По прошествии нескольких дней такой односторонней связи, когда это начало нас серьезно беспокоить, он сообщил, что в конце октября над нами будет кружить самолет и нужно, если слышим Зею, оставить на льду реки какой-нибудь понятный знак. С помощью поленьев мы выложили слово “слышим”. И самолет действительно прилетел, сделав круг и “сняв” информацию, в чем мы убедились во время очередного сеанса связи. Благодаря этому позже мы смогли получить сведения и о вертолете, который должен был вывезти нас обратно в Зею. Что позже и случилось. Так закончилась эта таежная эпопея.
Но до того, как это произошло, в начале ноября течение нашей довольно однообразной жизни было нарушено двумя неожиданными событиями. Об одном из них я ранее уже упоминал в рассказе “Таежная драма” (“РОГ” N№ 39, 1999 г.). Тогда речь шла об утонувшей лосихе, которую мы обнаружили в Мульмуге и мясом которой питались вплоть до отлета с полевых работ.
Другим событием было появление в нашем месте большого стада северных оленей. Вначале я обнаружил многочисленные следы оленей на льду реки, а позже подъехали и пригнавшие их пастухи, чем разрешили мои первоначальные сомнения о принадлежности стада к диким или домашним животным. Пастухи предложили нам мясо и попросили у нас... что-нибудь почитать! Чего-чего, а такую неожиданную просьбу мы от них никак не ожидали услышать. В мясе мы (благодаря лосихе) не нуждались, а “библиотека” наша состояла всего из одной тоненькой книжечки, которую мы и вручили эвенкам. Пастухи разбили свой лагерь неподалеку, и какое-то время мы жили в окружении оленьего стада. Вот тогда-то я наглядно убедился, что такое солевое голодание у животных! Все наши многочисленные “мочевые точки” были мгновенно ликвидированы оленями, и снег вокруг палатки приобрел свою первозданную чистоту. Но пребывание в соседстве оленей помимо положительного момента, связанного с санитарной очисткой территории, несло и некоторые неудобства. Достаточно было выйти из палатки, как сразу тебя окружало несколько животных, с надеждой ожидающих солевой подкормки. И тут уж возникали опасения, как бы они в своей конкурентной борьбе за будущую “мочевую точку” не нанесли “автору” подкормки какой-либо травмы — приходилось крутиться, отворачиваясь от наиболее назойливых и нахальных. Однако эти издержки нашего быта скрашивались возможностью общения с этими симпатичными животными, которые разрешали даже погладить себя. На такой оптимистической ноте и завершились наши полевые работы в отрогах Станового хребта.
Испытание холодом мы прошли. Впереди нас ждало другое испытание — голодом. Но об этом в другой раз...