Ураган судьбы подхватил меня в камышах незабвенной тихой Кодымы, что на Николаевщине, и перенес в типчаково-полынные шахтерские степи правого берега Дона.
На Кодыме я начал проходить свои первые охотничьи “университеты”: первая утка, первый заяц и первый лисовин; стал полноправным прихожанином храма великого таинства и открытий...
Каменисто-терновые балки бескрайней донской степи широко распахнулись навстречу моему необузданному, граничащему с помешательством, устремлению к познанию неведомого...
Была середина августа, и день грядущий сулил мне двойное открытие: собственно открытие летне-осеннего сезона и открытие в этом сезоне новой для меня охоты - охоты на перепела...
Чуть свет, с первым трамваем, была занята исходная позиция на выезде из Шахт, где я стал испытывать везение “автостопом”.
Остановился старенький бензовоз, громыхавший цепью-антистатиком.
- Я до первого отделения “Комсомольца”. Тебе куда? - бросил водитель бензовоза.
- Годится. Мне все равно, - ответил я, взбираясь на подножку.
Я не знал, где “Комсомолец”, меня манила и интриговала эта поездка в неизвестность, навстречу предстоящему великому открытию...
Глаза напряженно, боясь упустить что-то очень важное, пытливо и жадно цеплялись за незнакомый пейзаж.
Горьковато-терпкие запахи донской степи все усиливались, перебивая запах бензина в кабине...
“Подь-польвоть!” - росисто-чистое, неожиданное и столь желанное, словно поцелуй первого свидания, подчиняя и безраздельно властвуя, хлынуло в приоткрытое окно, объяло вдруг и в тот же миг ошеломило...
“Подь-польвоть! Подь-польвоть!” - качнуло ударной волной, припадая на второе колено, утренний степной покой...
Акустика придорожной лесополосы множила и усиливала этот неистово-страстный, предельно-напряженный “выхлест”, он отзывался в кронах деревьев, животворно ионизируя влажную прохладу...
- Притормозите, я здесь сойду, - поспешно обратился я к шоферу.
Словно влекомый приворотом, я буквально влетел в широкую лесополосу и остановился перед простиравшимся до горизонта перепелиным полем...
То было поле, засеянное смесью кукурузы и суданки, с обильным “подшерстком” из осота и спелого мышея, столь обожаемого перепелами. Кукуруза выдалась невысокая и редкая, с небольшими бурьянистыми плешинами и участками голой земли. “Классика!” - получит впоследствии определение подобное поле из уст состоявшегося искушенного перепелятника.
“Подь-польвоть! Подь-польвоть! Воть! Подь-польвоть-польвоть!” - забулькало будто густой клейкой похлебкой обширное поле, походя на исполинский плоский котел...
“Сколько же их тут, господи?!” - остолбенев, внимал я, невольно втянув голову в плечи, опасаясь помешать своим присутствием этому “кипению” вокруг, и - оцепенел: “Мя-а-вва, мя-а-вва”, - тенью наваждения - и опять: “Подь-польвоть!” - всего в каких-нибудь трех шагах, самозабвенно и откровенно-вызывающе!
Принимаю вызов: делаю резкий выпад навстречу “бойцу”. “Подь-польвоть!” - парирует он сбоку, ближе к лесополосе... “Польвоть!” - подвижное как ртуть, задиристое эхо водит меня краем поля вдоль лесополосы, играя в кошки-мышки... От этой игры на мгновенье “растеклись” мозги. “Ах, ты так?!” - останавливаюсь, унимая лихорадку, постигая на ходу правила игры...
“Пр-рр-р! Чак-чак-чак”, - пугая и обрывая пульс, шумно и стремительно-ускользающе явился моим разъехавшимся зрачкам долгожданный объект вожделения.
Разномастная дробь - десятка-самолейка шибко делает свое дело, тем самым отметая прочь навязчивое и суеверное: “Залог удачи - не промахнуться по первой же птице”. Не отводя глаз, спешу туда, где качнулся лист кукурузы, спешу словно к месту посадки НЛО...
“Так вот ты какой!” - восторженно выдохнул я, смятенно и трепетно удерживая в ладонях знакомого с детства незнакомца.
Обывательское: “Да что там того перепела? Пичуга!” - было оскорбительным и явно не о нем; даже хрестоматийное: “Перепел - это миниатюрная курочка”, - не говорило о нем ровным счетом ничего.
Трофей этого знаменательного утра был по-особому, символически и торжественно красив: в нем были красота и гармония приволья, это был прекрасный символ состоявшегося открытия. Иначе и быть не могло - в своем совершенстве он в значительной степени превзошел все мои ожидания!
Оставалось только изумляться: где в таком маленьком тельце умещается резонатор, посредством которого ему удается оглушить рассвет, утверждая свою значимость и неповторимость на этой земле?!
Благодарный, ликующий тамтам сердца возвещал: “Состоялось! Свершилось!” Сизая ледяная роса - “огнетушитель” жара разыгравшихся страстей - веско заявила о себе чавканьем в легких спортивных тапочках и едва терпимой ломотой в коленных суставах. К черту, однако, предрассудки!
Над степью вставало южное солнце. Пройдет пара-другая часов, и оно заставит с благодарностью вспомнить эту росу...
Я метался по полю, как в хмельном угаре: опьяненная изобилующим жизнью простором, ликующая душа была не в состоянии вместить всего нахлынувшего половодья счастья...
Эти милые ранние охоты самотопом! Как порой несправедливо, - по прошествии многих-многих лет охоты с подружейной собакой, я зачислял их в разряд бездарных и безликих, а ведь именно через охоты самотопом лежал мой долгий путь к блаженству, имя которому - охота с легавой!
Я с детской непосредственностью гонялся за перепелом-петушком, бросаясь раз за разом, очертя голову, на его зов. Птицу удавалось поднять далеко не всегда, и это распаляло, заводило все больше и больше. Я много стрелял и все реже метко - волнение брало свое. Но без неизбежных досадных промахов картина того памятного дня наверняка потеряла бы полноту впечатлений...
Меж тем, часа полтора спустя, в тороках на поясе уже занимал место “квартет” исполнителей одной из самых почитаемых и полюбившихся вокальных партий матушки-природы - перепелиного “боя”...
Я то и дело, поминутно оглаживая, притрагивался к ним рукой - все ли на месте? - боясь потерять даже маленькую часть осязаемого, зримого подтверждения того, что великое открытие состоялось!
Солнце держало свой путь к зениту, и уже заметно припекало; чудо-поле было обследовано по периметру, вдоль и поперек; была отпита часть дозволенного из еще хранившей прохладу алюминиевой солдатской фляги. Только в самых укромных местах оставались следы утренней росы...
Бравада даже самых ярких солистов сходила на нет по мере нарастания над степью власти палящего солнца. Невольно растерялся посреди “онемевшего” пространства: чему теперь равны мои шансы?!
Но перепелок было несметное количество. С наступлением жары они тяготели к прогалинам и плешинам на карте поля, где принимали пылевые ванны. Этим обстоятельством я незамедлительно и небезуспешно воспользовался: подъем птиц стал относительно предсказуемым, а стрельба более или менее результативной... Очередной подъем птицы, и незадача! - подранок: вот они, перышки, вот мазок крови на стебле суданки, а птицы - нет!
Ловля подранка без собаки должна напоминать стороннему наблюдателю азартную игру в “наперстки”: тщательно выверенный бросок ладонью - пусто! Еще бросок - опять пусто! Вместо перепела, заструившегося пестринами в траве, полная ладонь колючек загрубевшего стебля осота...
Усердие, наконец, приносит успех, и перепел становится пленником кармана гимнастерки. (Неосмотрительно: вместо живого сюрприза, он станет причиной негодования супруги и слез маленькой дочери...)
Остановился на дальнем краю поля, где чахлые стебли кукурузы передавали эстафету кустикам терна отлогой, выжженной солнцем глубокой балки - колоритной степной чаше изобилия! Теневая сторона большой скирды соломы дает, наконец, блаженный приют. Можно упасть навзничь, разложив на соломе еще утром немыслимые трофеи - девять жирных перепелок!
У больших почитателей перепелиной охоты свое, любовное отношение к этой птице. “Ох и перепел - ну одно са-а-ло! - жирно-протяжно смаковал богатое поле один мой донской приятель. - Воткни фитиль в клюв и подожги - сгорит без остатка!” Другой, остряк и шутник, после чистейшей воды промаха сокрушался: “В бронежилете... А спина - видал? - косая сажень!”
Тот незабываемый день навсегда оставил в моей памяти запах перепелиной охоты: в умопомрачительном букете преобладали крепкие тона пыльцы соцветий суданки, настоянные на соленом поту; гамма дополнялась пороховой гарью, теплой латунью гильз и приторным перепелиным жиром, а вокруг - благоухание степи...
Степь отдавала себя любящему сердцу, то украшаясь гирляндами тярко-зеленых щурок на электрических проводах, то нежно прильнув к лицу и рукам горячим дыханием и надоедливыми пастбищными мушками, по-женски коварно испытывала на преданность... Фляга с “НЗ”, несмотря на рачительность, рано опустела...
Охочий до беседы сторож - степняк-отшельник - стал моим спасителем, угостив спелым прохладным арбузом.
С тех самых пор угощение арбузом на перепелиной охоте переросло в своеобразную добрую традицию.
Открывались и закрывались охотничьи сезоны... Несколько тысяч перепелов добыто...
Предание гласит, что перепела пьют утреннюю росу. Может быть, именно поэтому воспоминания, связанные с тем далеким уже открытием, такие свежие и чистые.
Представляется, что свое “подь-польвоть!” перепел-петушок извлекает на божий свет, подняв вверх голову и катая в горле большую росинку, на манер заправляемого водой глиняного петушка-свистульки детства...
г. Крымск,
Краснодарский край
иллюстрация из архива Сергея ГУЛЯЕВА