Один мой знакомый как-то недавно выдал афоризм: «Мужику всего дороже шрам на роже». Тут же вспомнился один случай из моих охотничьих скитаний, когда сам едва-едва избежал целой «пригоршни» таких украшений.
Я учился в Иркутске, на факультете охотоведения, и при каждом удобном случае отправлялся охотиться в дальневосточную тайгу. Вот и в тот раз долетел на «ИЛ»е до Хабаровска, перебрался в аэропорт местных авиалиний и через час с небольшим очутился в поселке Победа. Там уже ждали друг Юра Меньшенин, его жена Римма и целый выводок их дочек, мал мала меньше. За ужином обсудили план предстоящей охоты, причем Римма участвовала в разговоре на равных, подавая советы, иногда даже дельные. Дело в том, что Юра на ту пору был штатным охотником, так что его добыча кормила все многочисленное семейство. Осенью он ловил кету, засаливал в бочках и оставлял в тайге до зимы. Потом по льду вывозил на машине. Это было очень основательное подспорье в рационе его семейства. Икра тоже шла на стол — отборная, крупная, какого-то особого посола. Римма — наполовину китаянка, и отец научил ее всем тонкостям восточной кухни. После рыбной ловли Юрка добывал ондатру, а к зиме переключался на белку и соболя. Кабанов, изюбрей, косуль и медведей стрелял исключительно «на стол», так как сбыта мяса не было.
На нынешнем семейном совете решено было отправиться в верховья Хатанги, где по дубнякам осенью был урожай желудей и мог остаться кабан. Мясо в доме закончилось уже недели две назад, времени терять было нельзя, и уже следующим утром потянулась наша лыжня вдоль берега Кура. По пути частенько попадались остатки огромных кедров и лип. Полые внутри, они часто служили берлогами для черных медведей. Почти на каждом виднелись следы когтей — в большинстве старые, но на некоторых заметны и свежие царапины. Эти деревья мы осматривали особенно тщательно, но жилых что-то не попадалось. Дважды на пути оказывались исключительной красоты старые тисы — с красной корой, узловатыми буграми на стволе и короткими зелеными иголками на ветках.
К вечеру по вершинам сопок потянулись дубняки, мы перевалили водораздел и сразу же наткнулись на следы изюбрей. Здесь кормились две самки с оленятами и крупный самец. Солнце уже спустилось на самый краешек гор, первые вечерние тени от деревьев, ложась на снег, принесли с собой холод. Пора было позаботиться о ночлеге. Мы выбрали большой сухостойный ясень (дерево с исключительно твердой древесиной, дающее при горении равномерное, жаркое тепло), разрубили его на кряжи и соорудили нодью. По бокам развели дополнительные костры, чтобы прогреть землю для лежанки, а сзади установили экран из воткнутых в снег еловых веток.
Cварили в котелке добытого днем рябчика, приправив его горстью вермишели и перцем. После того как суп был съеден, заварили в том же котелке чай. Уже в кромешной темноте устроили себе на месте убранных костров постели из лапника и завалились спать.
Костра хватило как раз до шести утра. В небе еще горели звезды и шумел верхушками деревьев ветер, когда мы встали на лыжи, двигаясь по следам изюбрей, которые темной строчкой вились между стволами.
Часа через два разошлись. Следы вели в густой ельник у подножия сопки. Юрка стал обходить его с подветренной стороны, а я двинул к вершине. Через некоторое время в долине небольшого ключа наткнулся на кабанью траншею. Это стадо свиней протаптывает в глубоком снегу целую сеть «ходов сообщения» и потом всю зиму держатся в этом месте, постепенно расширяя участок в поисках корма. Сбросил с плеч рюкзак, рассовал по карманам запасные патроны и наискосок помчался по склону, потому что если ехать напрямик, непременно на пути попадется достаточно твердое дерево, об которое и остановишься.
До ближайшей траншеи оставалось метров тридцать, когда из нее рванули прямо вверх здоровенный черный секач, а по бокам, вздымая снег, — два подсвинка. Секач, остановленный моими выстрелами, застыл на месте. Вот тут-то и появилась жадность. Вместо того чтобы спокойно обдирать добычу, погнался за подсвинками. Уже почти догнал крайнего, прицелился и в этот момент споткнулся. Выстрел все равно прогремел, у подсвинка поредела на хвосте кисточка (кстати, до сих пор никто не может сказать, зачем кабанам это «украшение»), досталось и по окорокам. Лыжи запутались в сплетении дикого винограда, я полетел лицом в снег, ружье упало в стороне, а правая нога подвернулась и прочно застряла в ремнях крепления. Только-только привстал на одно колено, как прямо перед лицом появился рассвирепевший поросенок. Еще чуть-чуть, и он бы располосовал мне лицо на манер индейской маски, но я успел схватить его за уши и немного отодвинуться. Тот клацал зубами перед лицом и при этом отчаянно визжал. Я отпустил правую руку, чтобы достать висящий на поясе нож, не тут-то было. Нож при падении передвинулся за спину. Поросенок тем временем приблизился почти вплотную. Пришлось опять хватать его за оба уха. Такая борьба продолжалась достаточно долго, и я почувствовал, что силы уже на исходе. Последним усилием рванул кабанчика вбок (при этом лопнуло лыжное крепление), придавил его всем телом и прижал коленом. После этого достать нож было секундным делом. Лезвие, блеснув каким-то фиолетовым оттенком, решил исход поединка.
Во время сражения я слышал четыре отдаленных выстрела, значит, Юра спугнул изюбрей раньше времени и стрелял в угон. Пока он рассмотрит следы, не подранен ли зверь, пока доберет подранка, пройдет много времени, так что рассчитывать на его помощь не приходится. Так и оказалось. Он вышел на свет моего костра только поздним вечером. Действительно, стрелял вдогонку, подранил быка и добрал его только километров через пять. Пока разделывал, сооружал лабаз для мяса — прошла масса времени.
До ближайшей лесовозной дороги мы потом таскали мясо почти двое суток, без сна, с небольшими перекурами на отдых и чай.