На моих коленях вертелся толстенький, любопытный ко всему на свете щенок – этакая лохматая прелесть – ушки торчком, хвостик тугим колечком, сам весь черный, а на шее беленький галстучек.
ЛЕЧУ К ДРУЗЬЯМ
Др-рр-рр-рр – трещал пропеллером крошечный самолетик, так знакомый прошлому да и части нынешнего поколения «кукурузник». Я устроился в самом хвосте у иллюминатора, рядом с наваленной грудой поклажи остальных пассажиров. На моих коленях вертелся толстенький, любопытный ко всему на свете щенок – этакая лохматая прелесть – ушки торчком, хвостик тугим колечком, сам весь черный, а на шее беленький галстучек. Элитных, можно прямо сказать, королевских кровей лайчонок из глухого эвенкийского поселка Байкит.
Поселок настолько изолирован от внешнего мира, что лайки там уцелели в первозданном виде еще, наверное, с тех пор, как в эти края пришли со своими псами смуглые поджарые охотники на мамонтов, да так и осели, пережив свою исконную добычу. Мамонты вымерли, люди и собаки сохранились.
Я только что закончил пятый курс иркутского охотфака и должен был писать диплом по птицам Уссурийского края, а для начала отправился навестить своих таежных друзей – Юрку и Римму. Им в подарок и вез доставшегося по бартеру щенка. Бартер был очень неплохой. Мой сокурсник, уроженец того самого Байкита, женился на девчонке из моего города и приискивал себе место работы. А я уже неплохо зарекомендовался в местных охотничьих кругах, мне прочили место главного охотоведа. Поскольку особой привязанности к городу детства не имел, то и сосватал туда приятеля.
Самолетик меж тем довольно быстро выбрался за городскую черту, пересек Амур, и внизу замелькало что-то вроде карты – озера, заливы, протоки, извивающиеся самым причудливым образом. Лететь было недалеко – минут сорок. Сели. Дождался, пока выберутся все пассажиры, переложил спящего песика на свободное сиденье, закинул на спину тяжеленный рюкзак и, взяв «их величество» на руки, спустился вниз по лесенке из трех ступенек. У небольшого приземистого домика ждала кучка встречающих и среди них невысокий парень в камуфляжных брюках и тельняшке-безрукавке, из-под которой выпирали бугры мускулов, – мой тезка, бывший десантник, а теперь местный охотовед – Юрка Меньшенин. Я придержал щенка левой, поздоровался правой, а потом бережно передал все еще спящего щенка новому хозяину. Имени у него еще не было, и вечером на семейном совете его обозвали без лишних изысков Деком – от декабря, в котором песик родился.
По дороге обсудили кое-какие новости и через полчаса ходьбы уже были в домике барачного типа на две семьи. Советская власть не баловала своих подданных изысками, но дома строились теплые и крепкие. На крыльце показалась смуглая, похожая на китаянку Римма, а из-за ее спины выглядывали две веселые мордашки – Инга и Света. Восторгам от встречи не было конца. «Их королевскому величеству» повязали на шею пышный бант, тискали, гладили, под занавес напоили парным молоком и уложили спать в будке на матрасике, набитом душистым сеном. Юрка, заранее извещенный о приезде помощника, соорудил ему «замок» и просторный вольер. Потрещали часок-другой о разных новостях.
Римма собрала нам полотенца, мочалки, затолкала в сумку пару березовых веничков и вытолкала за порог – как раз сегодня в деревне был мужской банный день. После баньки попили на крыльце холодного, привезенного из города пива марки «Таежное» с лосиной головой на этикетке. Вернулись домой уже в полной темноте. Юрка с Риммой – удивительные люди. По нынешним меркам бедные, но работящие и веселые. Шутки, подначки, смех – этим всегда был полон дом. Часам к одиннадцати я уже спал на веранде на белоснежных простынях, укрытый для верности бушлатом.
ВВЕРХ ПО РЕКЕ
На рассвете следующего дня наша узкая длинная плоскодонка пошла вверх по течению реки. По берегам только-только начали распускаться листья черемухи, и первые два час нас окружало бледно-зеленое марево. Прибрежная полоса реки была практически голой, только редко-редко небольшие купы ивняка опускали ветви прямо в воду. И почти из-под каждого такого укрытия взлетала пара шилохвостей. У меня было разрешение на отстрел птиц в научных целях – собирал коллекцию для институтского музея. Первую пару я прозевал, из второй дуплетом взял селезня. Тот, кувыркнувшись, упал посредине реки, и Юрка подхватил его свободной от мотора рукой, слегка сбавив ход. Потом я сбил еще утку, и на этом стрельба по шилохвостям закончилась. Взять можно было еще десятка три – они либо подымались на выстрел, либо вообще оставались сидеть в своих укрытиях, распластавшись по воде, но нам было достаточно.
Во время остановки на прибрежной косе для чаепития я быстренько снял с уток шкурки, засолил и сложил в бумажные кульки, специально приготовленные для этих целей. Тушки выпотрошили, немного поварили, чтобы мясо не портилось, и помчались дальше. В одной из заводей сбили маленькую зеленую цаплю, как позже выяснилось, ее научное название – зеленая кваква, до сих пор в этих краях их не встречал ни один орнитолог.
Ближе к вечеру, порядком одуревшие от рева мотора, пристали к высокому крутому берегу рядом со стоявшей уже здесь алюминиевой «казанкой», поднялись по земляным ступеням к уютному домику. Тут нас встретил Сашка Пушкин, полный тезка знаменитого поэта, начальник пасеки и два его подручных – по виду и разговорам совершенные бомжи, но чистые и опрятные: пчелы не переносят запаха пота и перегара, кроме запаха медовухи – бражки из отходов пчелиного производства. Бражку хозяин никогда не готовил в большом количестве, так что подручные его всегда были на высоте. Штатные охотники, каковым Пушкин и являлся на тот момент, летом занимались пчеловодством, а по осени большую часть их забрасывали в отдаленные угодья вертолетами, возвращаться приходилось уже ближе к весне своим ходом – на лыжах.
Сашка далеко от дома не отходил – так, отрывался на несколько дней. Все лето он собирал везде, где попадались, бродячих собак и с этой разношерстной сворой выходил на промысел. Собаки загоняли на отстой изюбров, ставили кабанов и, по возможности, если находилась в стае пара-тройка смелых псов, «крутили» медведей. Тощий, поджарый, возрастом между пятьюдесятью и шестьюдесятью, Сашка в погоне за зверем иногда обгонял собак, особенно по глубокому снегу. На месте разделки добытого зверя расставлял капканы, в которые попадали колонки и соболя.
На длинном столе уже дымился казан с ухой, мы добавили туда же своих припасов, Сашка притащил горсть вяленых чебаков (та же самая плотва, только из Амурских речек), и начался пир горой. Вода меж тем заметно прибывала, и к вечеру мы свободно прошли в ближайший залив по наполнившейся водой канаве. Поставили три сети, вытолкались шестами к большой воде. У дома все еще горел костер, бомжи (тогда их называли бичами) храпели в сенях на нарах, Сашка слушал по приемнику «Голос Америки».
В ОБРАТНЫЙ ПУТЬ
Утречком бичи еле вытащили поставленную рядом с причалом сетку, всего-то метров двенадцати длиной. Почти в каждой ее ячейке сидел толстенький чебак.
Рыбу выбирали и бросали в оцинкованное корыто, пока выбрали всю, корыто заполнилось до краев. Сашка засолит рыбу крупной солью, потом промоет, пересолит по новой и, нанизанную на ивовые прутики, повесит вялиться на чердаке. Окрыленные таким изобилием, мы быстренько попрыгали в лодку и на моторе влетели в свой залив. Ожидали изрядную добычу, но сетки так забило приносимым течением мусором, что для рыбы в них места не нашлось. Выбрали сетки и, весьма огорченные, уселись перекурить. С досады я взял лежащий на дне лодки спиннинг с большой желтой блесной и, широко размахнувшись, швырнул блесну без всякой надежды к середине залива. Только-только начал подмотку, как почувствовал резкий толчок, пластиковое удилище согнулось дугой. Рыба на том конце прицепилась изрядная и, пока подматывал леску, ходила из стороны в сторону. Леска была 0,6, так что обрыва я не боялся и тащил напропалую. У лодки замелькала темная спина, еще немного усилий и в воздух взлетела и упала на дно крупная пятнистая рыба – ленок килограмма на два. Окрыленный удачей, сделал второй заброс – тот же результат. Руки затряслись, я снял рыбу с крючка и начал раз за разом стегать воду. Изловив еще трех ленков, переместились подальше к центру залива. Бросок – поклевка – подтяжка – сиг. Летом такая рыба здесь не водится – проходит из Амура в самые верховья, где живет до осени в мелководных чистых речушках. За сигом попались две щуки, а под занавес ухватился за блесну таймень килограммов на пять. Он изрядно поборолся и, возможно, так бы и ушел, оборвав леску, если бы Юрка не попал ему шестом точно по башке – вот что значит десантская выучка. После тайменя клев как обрезало, но нам и этого было достаточно – в лодке лежало 17 рыбин от килограмма и выше. В общем, надо было пробираться к дому, чтобы рыба не испортилась, и после обеда, попрощавшись с хозяевами, мы двинулись в обратный путь. Слегка подремывая, я пропустил первую птицу, о существовании которой в здешних местах я знал только из литературы, но за четыре сезона регулярных поисков ни разу не видел даже мельком. Торпеда промчалась над головой, часто-часто взмахивая крыльями. Этот реликт очень редок и обитает почти исключительно в Уссурийском крае – эндемик, чтоб ему и дальше так летать. Гнездится в дуплах, клюв имеет с зубами и питается рыбой. Зато следующего я высмотрел, еще когда он поднимался за поворотом. Сделал знак кормчему, чтобы сбавил газ и срезал птицу «в штык» чисто и аккуратно. Почти черная с белыми пятнами на крыльях птица подняла тучу брызг и закачалась на волне. Таким вот образом в Иркутский музей попал чешуйчатый крохаль. На удивление, пока добирались до поселка, прошло на выстрел еще два, но колотить эту редчайшую птицу почем зря рука не поднималась – хватит одного. Больше ничего интересного на пути не произошло, если не считать прошмыгнувшего почти под самым носом лодки небольшого медведя, которому зачем-то понадобилось на другой берег реки, да ошалевшего козла (косули), выпорхнувшего из прибрежных кочек и стремглав умчавшегося в том направлении, куда глядели глаза.
Следующим утром самолетик натружено тарахтел пропеллером, унося меня назад, «в цивилизацию», в последний, как оказалось, раз из этих благодатных краев.