Этот случай произошел примерно за год до объединения Германии. Автор в то время был собкором «Известий» в этой стране.
Гнилая берлинская осень с ее мутными дождями незаметно перешла в бесцветную, гнилую зиму; дни напролет моросило, туман мешался с вонючим из-за торфяных брикетов печным дымом, а то выпадал мокрый, недолгий снег. Но в окрестностях Пренцлау, где собирались охотиться, снегу навалило изрядно. Аккредитованных в ГДР московских корреспондентов, человек десять, пригласило местное отделение общества дружбы.
Из Берлина Бурков, Еремин и Карлов выезжали ранним промозглым утром. Выпавший накануне снег растаял, лишь местами на газонах призрачно белели не успевшие исчезнуть снежные пятна. Лоснился мокрый асфальт, но скоро «лада» затряслась по булыжной мостовой.
Один из троих, сидевших в машине, Виктор Карлов охотником не был, поддавоха и балагур, он поехал, говоря его словами, «с бутылкой вместо ружья». Охотники на переднем сидении морщились от заполнившего салон перегарного смрада и вглядывались в бледно-освещенную дорогу, обозначенную ржавыми фонарями – в их мутных колбах точно дотлевали спички. Появились первые прохожие, на ранцах семенящих школьников вспыхивали и переливались люминесцентные знаки.
Огни поредели. Вдоль дороги потянулись черные кусты, облитые под фонарями грязновато-желтым светом. Внезапно в лучах фар метнулась чья-то тень, раздался глухой удар, машина с шипением остановилась. Бурков от неожиданности матерно выругался.
– Стукнул косулю, чтоб ей... Как с неба свалилась! – Он сердито щелкнул пристяжным ремнем и выбрался из машины.
– Везет, – пробормотал Еремин, вылезая вслед на Бурковым. – Еще не выехали из Берлина, а уже добыча.
– Та еще картина маслом! Охота закончена, поздравляю с трофеем, господа!
– Юра, что там? – негромко крикнул Еремин.
– Наповал. Я бросил ее в кусты, кто-то идет. Не дай бог, увидят – тут же в полицию, у немцев железный порядок.
– А если самим обратиться?
– Волынка затянется до завтра: протокол, свидетели и все такое. Охота наша накроется большим... Возьмем с собой, а там решим. – Он вернулся к машине. – Ты станешь на стреме с одной стороны, Карлуша – с другой, чтобы никто не увидел нашего маневра. Надо спешить, народ вот-вот повалит на работу.
Лишь через десять минут наблюдатели подали разрешающий сигнал. Бурков метнулся в кусты, выволок косулю и свалил ее в багажник, в детскую пластмассовую ванночку, предназначенную для перевозки охотничьих трофеев.
– Ну, а дальше что? – сам себя спросил Еремин, когда машина, разгоняясь, зашуршала по мокрому камню. – Козочку в багажнике нельзя долго мариновать.
– Потрошить нет времени, и так опаздываем. Приедем на место, объясним немцам ситуацию, они поймут.
– А если не поймут? – крякнул Карлов. – Для них это все равно, что на человека наехать.
В деревню Мюккельдорф приехали с опозданием. На окраине под дубом в неопавшей, покоробленной листве толпились охотники, курили и недовольно глядели на опоздавших. Немец в зеленой шляпе с перьями что-то прокричал, сразу все задвигалось. Бурков отворил дверцу и опустил ногу на снег, но тут усатый верзила с трубкой в зубах замахал рукой: «Сиди, Юра, наформальности нет времени! Поехали!»
Мотоциклетными моторами затрещали «трабанты», у которых, как сострил Карлов, только одно ведущее колесо. Воздух посинел от дыма. Оставляя за собой мокрую колею, кавалькада машин поползла в лес.
Бурков проворчал себе под нос: «Не дали, блин, покаяться. Что теперь делать с тушей?» – «По обстоятельствам!» Еремин собирал ружье, направляя ствол в открытое окошко.
Остановились на покатой поляне. Руководитель охоты, краснолицый Манфред проинструктировал, кого можно стрелять. Он говорил на немецком охотничьем жаргоне, которого Еремин почти не понимал. Стоявший рядом Бурков шепнул: «Бей все подряд, разбираться будем потом».
Немцы, облаченные в зеленые расклешенные шинели, в шляпах с перьями, бодро зашагали по тропинке вниз к незамерзшему ручью.
«Все понятно?» – спросил Манфред. Русские охотники дружно закивали и двинулись вслед за руководителем, по узкому бревенчатому мостику перешли ручей и углубились в ельник. У края болота, среди шелестящей осоки Манфред остановил команду и, составив руки углом, определил порядок расстановки номеров.
Еремину указали место возле корневища поваленной ели. Загон был коротким. После нескольких выстрелов Манфред протрубил отбой.
– Давай откажемся от косули, которую нам предложат в качестве трофея, – сказал в спину Еремину шагавший позади Бурков.
– Конечно. Куда нам столько мяса!
В первом загоне завалили козу. Ее осмотрели, замерили, бросили в открытый прицеп – его буксировал замызганный «Трабант». Второй загон получился удачнее первого. Завалили трех косуль, одну из них – Бурков. Он волок зверя за передние ноги, повторяя: «Красавец, а?»
– Нужно поскорей разделать нашу косулю, иначе протухнет, – сказал Еремин.
– Надо, только как? Немцы все секут. Заметят – скандал на всю Европу.
– Вот что сделаем. Я пропущу следующий загон. Карлик мне поможет.
Загон начался. Выждав, когда охотники отойдут на приличное расстояние, Еремин с Карловым бегом поволокли тушу в кусты. Острым как бритва финским ножом Еремин вспорол косуле брюхо и вывалил на снег внутренности, от них расходился горьковатый пар, забросал их ветками и мокрыми листьями, снегом очистил от сгустков крови брюшную полость.
В плотном, сыром воздухе зачмокали выстрелы. Запиликал рожок, охотники потянулись к машинам. Первым подошел Бурков, вполголоса бросил: «Как?»
– Полный порядок.
Двое немцев с довольными, вспотевшими лицами волокли козу, подойдя к «Трабанту», опрокинули ее в тачку. «Ошень карашо», – улыбнулся один из них Буркову.
Предстояла дружеская попойка в деревенской «Вальдхаус» – «Лесной хижине». Машины и прицеп с трофеями поставили в тесном дворике. На каждую «русскую» машину полагалось по косуле и справка о трофее. Еремин и Бурков на удивление всем отказались от добычи. Загадочное поведение трех москвичей всех озадачило, особенно немцев.
Дубовые столы освещались свисавшими с потолка латунными светильниками. Одетая по-домашнему официантка с подчеркнутым радушием встречала мужчин. Манфред представил ее: «Наша Магда» и пригласил рассаживаться. Россияне выставили привезенную «Столичную». Забухали тяжелые стулья. «Пиво будут все? – прокричала Магда, стараясь, чтобы ее все услышали. – Что желаете есть: жареные сардельки или айсбайн?»
Первую чарку, как положено, опрокинули за дружбу. Ораторствовал Карлов, раскачивая в воздухе непривычную русской руке рюмочку, по-немецки говорил бойко, однако с варварским акцентом. Так и не уразумевшие появления на охоте безоружного русского «коллеги», немцы недоуменно переглядывались. Манфред теребил усы, скрадывая под ладонью досадливую гримасу – по традиции он возглавлял застолье, а тут ему и слова не дают сказать. Меж тем Карлов распалился и после безобидных шуток в адрес охотников без всякой связи перешел к политике. Это была деликатная тема. Руководство ГДР не поддержало горбачевскую перестройку, отношения с Москвой осложнились, что, естественно, отразилось на работе московских корреспондентов.
Вспотев от спиртного и горячих монологов, Карлов забыл об этом. «Партайгеноссе Хонеккер может плохо кончить!» – провозгласил он с пьяным пафосом, назидательно поднимая рюмку. Немцы сжались, смущенно заговорили о постороннем, показывая друг другу, что не слушают кощунственных речей тамады.
– Что ты мелешь, политический босяк! – в пивную кружку прошипел Бурков.
– А что такого? – встрепенулся Карлов, обращая к Буркову мутные глаза. – Тут все свои. В натуре!
Еремин склонился к жующему Буркову:
– У меня идея. Наша козочка такая махонькая.
– Так ведь не выбирал, – фыркнул Бурков.
– Я предлагаю тихо поменять ее на другую, к примеру, на ту, что ты завалил. Она поприличнее.
Бурков перестал жевать: «Трезвая идея!».
Их исчезновения никто не заметил. Ночь стояла безветренная, деревню накрыл туман. Бурков чиркнул зажигалкой, осветив заставленный машинами двор.
Поменяв туши, охотники вернулись в прокуренный ресторанчик.
– Закругляйся, приятель, – Бурков дернул Карлова за полу куртки, тот осекся и недоуменно оглянулся. – Предложи на посошок.
– Давайте по последней, товарищи!
Охотники вышли на воздух, округа огласилась веселым, пьяным гулом. Шумно попрощались. Бурков сел за руль, с трескучим шелестом машина покатила по обледенелой дороге. Карлова быстро сморил сон.
– Хорошее дельце, – сказал вслух, продолжая разговор сам с собой Бурков. – Утром немцы продерут глаза и очумеют – косуля была пожилой, стала юной. Но, главное, мы не подумали: у нее же нет ни входного, ни выходного отверстия, как полагается всякому, законно заваленному зверю.
– Что-то мы не продумали, – устало хмыкнул Еремин. – У нас еще одна проблема: без свидетелей разделать тушу. Справку не получили.
Еремин жил на Вальдоваллее, в особнячке с подземным гаражом. Фруктово-сиреневый сад окружал дом. Въезд в гараж освещал фонарь, так что перенос туши требовал осторожности. По соседству с Ереминым проживала вездесущая пенсионерка фрау Митвох, которую Еремин за глаза называл «Die alte Schrulle» – старой каргой. Она неусыпно следила за многослойной жизнью Карловки. Окно из ее квартиры выходило в сад Еремина. Митвох добровольно сотрудничала с полицией (кстати, это не скрывалось). Ее-то больше всего и остерегался Еремин – донесет про убитого зверя, волынки не оберешься: откуда, да по какому праву?
Тушу вынесли в ванночке. В этот самый момент по неосвещенному тюлю в окне фрау Митвох скользнула легкая тень. Еремин торопил – вот-вот явится истопник Xopcт, который в котельную проходит через гараж; он тоже добровольно сотрудничает с полицией, его хлебом не корми, дай принести в полицай-ревир какую-нибудь полезную информацию о соседях.
В гараже включили лампу без плафона, на полу расстелили газеты. Зевающему Карлову велели стоять на стреме и дать сигнал, как только из-за угла появится увалень в пожарно-красной куртке.
Работали споро, минут через двадцать косуля была освежевана и расчленена, мясо разделили на три равные части, шкуру и голову с вырезанным языком бросили в полиэтиленовый пакет. Едва управились, как с улицы донеслась разудалая «калинка-малинка» – знак опасности. Торопливо покидали мясо в сумки, скомкали, запрятали под ящик с песком пропитанные кровью газеты и с беззаботным посвистыванием вышли навстречу истопнику. «Как поживаешь, Хорст? – спросил Еремин. – Что-то похолодало». Истопник кивнул: «Gut» – и, подозрительно покосившись на сумки, косолапо зашагал в гараж.
Предстояла последняя операция: избавиться от полиэтиленового мешка с потрохами. Не могло быть и речи о том, чтобы бросить его в мусорный контейнер, – фрау Митвох обнаружит останки зверя и всех поставит на ноги. Что делать?
– Закопаем в саду, – заявил Еремин. Было полнолуние. С пакетом и заступом Еремин и Бурков подошли к кирпичной стене, бросающей в сад зловещую тень.
– Копать будем здесь, – сказал Еремин и оглянулся. Окно в спальне фрау Митвох не светилось. Он с лязгом вонзил заступ в прихваченную морозцем землю. Скоро дело было сделано.
Измученный охотой и приключениями истекшего дня Еремин повалился спать и мгновенно уснул. А утром, выйдя за газетами к почтовому ящику, заметил семенящую к нему фрау Митвох в наброшенном на плечи пальто с плешивым лисьим воротником.
– Гутен морген! – она лукаво заглянула в глаза соседу. – Что это вы вчера ночью тайком закапывали в саду? Уж не клад ли?
Еремин выпучил глаза, старуха теребила сухую лисью голову с единственным стеклянным глазом.
– Вот мы с Хорстом возьмем да раскопаем!
– Понимаете, – Еремин соврал первое, что пришло на ум. – У русских есть поверье: если в полнолуние закопать старые вещи, то... короче, это к добру, например, к деньгам.
Старуха шутливо погрозила пальцем, мол, знаем мы ваши русские поверья.
Дождавшись ухода фрау Митвох в магазин, Еремин впопыхах эксгумировал остатки косули и перезахоронил их под той же стеной метрах в десяти от первоначальной могилы, в старую же бросил стоптанные ботинки и кое-какое тряпье. В тот же день, откопав их, фрау Митвох и Хорст изумленно переглянулись: ну и русские! Верят в сущую химеру!
В понедельник советский посол был проинформирован о безобразных заявлениях корреспондента Карлова в местечке Мюккельдорф. Посол рвал и метал: немедленно отправить наглеца в Москву, на родину! Посмел осложнить и без того хрупкие отношения с ГДР!
Немецкие охотники, обнаружив косулю без пулевых отверстий, не поверили своим глазам, осмотрели и ощупали каждый клочок ее шкуры. Изумление было велико. Такого не может быть, говорили они, кто ее завалил без выстрела? Советские товарищи? Кто-то даже предложил вызвать из соседнего морга для вскрытия косули патологоанатома.
О таинственно погибшем звере толковала вся округа. Гуляли версии одна причудливее другой. Вплоть до того, что московские охотники разделали живого зверя. И, конечно, вспоминали загадочную славянскую душу, в которой устроено все шиворот-навыворот.