Тенистая, неспешная, вразвалочку тропинка уходила прямо от дома под покров густого ельника и, извиваясь, бежала к лесной речушке, от нее, мало-помалу забирая светлым сосновым бором, тянулась в глубь лесной чащи к Иорданке. Иорданка – небольшая подзарастающая, но еще хорошо приметная полянка среди бора, с краю которой вот уже не одно столетие пробивает землю ключ...
Говорят, что давным-давно на этом самом месте стояла часовенка-светелка, смастеренная неизвестным плотником, жившем в старинном селе Остров, что было совсем недалеко от этого лесного родника. Теперь уж давно нет того села, и над тем местом привольно шумит раскидистыми кронами могучий сосновый бор.
Из детства помню, как напару с бабушкой, добравшись по этой самой лесной тропке до лесной речки, переправлялись мы по скатанному из добротного кругляка мосту на противоположный берег и шли к Иорданке за ключевой водой. К роднику всегда уходили во второй половине дня. И было в этом что-то необычное, притягательное...
Я весело шагал по широкой лесной аллее, побрякивая пустым бидоном, приготовленным для родниковой водицы. Встречающиеся нам селяне, уже успевшие побывать на роднике до нас, добродушно здоровались, перебрасывались с нами быстрым путевым приветствием. Обычно такие встречи случались на какой-нибудь Великий праздник: на Троицу или Спас, или же на Престольный день. Бывало, подойдешь к Иорданскому ключу, а возле него уже людно – толпится народ, суетится. Кто уже набрал воды, остановился в стороне, бережно придерживая наполненную водицей тару, поджидая тех, с кем пришел сюда, а кто-то, склонившись на корточках над родником, только набирал воду. Родниковая вода полезная, добрая. Начнешь пить – не остановишься, не оторвешься, хоть и губы от холода жжет и зубы сдавливает, а все одно напиться не можешь – все до последней капли доберешь да еще и в кружечку на дорогу светлый, словно стеклянный, пульсирующий омуток направишь – не отпускает тебя родник.
Не помню, чтобы приходили мы к роднику в хмурый, непогожий, дождливый день. Всегда деньки были отменные, солнечные, как на подбор. Набрав родниковой воды, мы не спеша шли обратно домой по уже знакомой дороге, разговаривая меж собой, а то и просто молча, думая каждый о своем.
А когда повзрослее стал, то и один к роднику бегал – тянула к себе ровная аллея с деревьями-великанами, полянка при роднике с двумя мохнатыми сосенками – моими ровесницами. Припоминаю, как любил деревенский люд на Троицу хаживать на эту самую полянку отметить Великий День. Прихватывали и нас, ребятишек.
И теперь, как только стаивает снег, пробивая на свет лесную тропку, спешу я к своему роднику. А вокруг него в эту пору бронзовеет, впитывая багрянец зари, верба, распуская нежные соцветия-барашки, по которым еще не прошелся трудяга мохнатый шмель и не тронули вездесущие подружки пчелы.
* * *
Тихо. Ни ветерка. Лес словно застыл, притаился – веточка не шелохнется в прибрежном ольшанике, что растет по обе стороны Святого ручья, лишь непоседа дятел отбивает весеннюю дробь на дальней, обломанной ветром и временем сушине, да неугомонно, почти не переставая, воркует в кроне огромной сосны вяхирь. Жмутся у лесной опушки молодые елочки, словно выбежав на лесную окрайку и увидев меня, пугаются, пятятся назад, сторонясь людского взора. Молоденькие, с пяток годков – не боле. Когда последний раз тут был, не видел их – знать уж очень малы были. Без меня повзрослели – приметными стали.
Притомился я за дорогу – к самому Барскому лугу ходил. Так находился за день, что на обратном пути вовсе из сил выбился, чуть-чуть до родника не дошел, самую малость – присел на выпирающую из земли кочку, плотно поросшую кукушкиным мхом. Глаза сами собой закрываются. Пересиливаю себя, задерживаю взгляд на лесной тропке, что выбегает из молодого сосняка. Напротив меня, у дороги молодая ель в охвате двух берез, корни их плотно переплелись меж собой – комель стал общим для троицы. Укрылись нежные березовые стволы под мохнатыми еловыми лапами, отклонились в стороны пестрые березы, словно уступая богатырской мощи молодой ели. Вроде бы и молодые деревца, а уже жизнь видавшие. Помнится, как я мальчишкой спрашивал у бабушки: «Кто их так посадил? Разве так бывает!?» – «Бывает, – отвечала она. – Видишь, как ель березки обняла! Оберегает красавиц!» Когда бываю у родника, всегда вспоминаю эти слова, дивлюсь чуду природы. А деревья словно замерли в росте, будто бы такими и были всегда, только я один и вырос. Стремительна человеческая жизнь, словно родниковая водица, – бежит не догонишь...
Лесные шорохи пытается заглушить полая вода. Разлилась река, приперев бурлящей, пенящейся водой омытые с годами береговые отвалы: ишь, как играет вешняя водица, закручивая водоворотом говорливые омутки – издали слышна весенняя песнь речки.
Сквозь шум воды едва пробиваются людские голоса – кто-то по ту сторону дороги к роднику пришел. Лика не видно, а голоса все чаще и чаще до слуха долетают.
Пригубил пластмассовый стаканчик – складень, наполненный под самые бровки березовым соком. На вкус слегка пресноватый, словно вызревший сок замороженных антоновских яблок. Выпил, не торопясь. Закрыл глаза от блаженной дремы и вдруг слышу сквозь набежавший сон детский голосок. Открыл глаза, огляделся – никого. Прислушался – тишина. Только весенний суетной рябчик посвистывает в кроне придорожной ели, да по-прежнему дятел с вяхирем не унимаются, будоражат лес.
А что к роднику пришел в этот вечер, то есть на то причина: приметно мне тут одно местечко – островок-бочажок среди мшистой болотины. Сырое место, но уж больно хорошо над этой болотинкой апрельскими вечерами вальдшнепы тянут: один за другим, один за другим, словно из мешка высыпанные.
А вот когда иду к этому вальдшнепиному месту мимо лесного родника, одной-одинехонькой тропкой, словно время останавливается и вспять поворачивается: что сейчас, что несколько десятилетий тому назад с виду ничего не меняется, и сосны такие же, и ели свои мохнатые лапы в стороны пораскидывали, да и тропка не зарастает, хоть и хаживать по ней стали намного реже. Шумит вдалеке бобровая плотина, пересвистываются рябчики – и тогда также было. А сколько тут у родника, вон на той поднявшейся теперь лесной вырубке в мои младые годы маслят было – крепких, смолянистых! По той вырубке тогда едва сосняк в рост пошел.
Однажды, придя сюда за последними маслятами по октябрьскому заморозку, наткнулся на медвежий след: прибитый ночным морозцем мох крепко держал отпечаток могучих лап. Увидел и дал деру со всех ног! Да, точно тут это было – чуть правее от родника... Сподобились несколько лет тому назад освятить лесной родник.
Появилась у кого-то к этому действу огромная страсть. Батюшку привезли. Но стояла самая комариная пора – середина июня месяца. А место болотистое, несмотря, что бор рядом. Одним словом, едва не провалили все дело – комары весь молебен сбили, заставив накоротке родник освятить...
Еще совсем немного и тронет нежно малиновым заревом-закатом запад, приблизит время к вальдшнепиной тяге. Белесый, едва народившийся месяц-молочник, высветился тонкой нитью на вечереющем небе, ближе к ночи зазолотиться. И вновь слышу детский голосок у родника – тоненький, звонкий, словно колокольчик.
И подумалось мне, будто сам я за водицей пришел. Только не сейчас, а тогда – давным-давно. Приоткрыло время прошлое на секунду – другую, потревожило память. Вот так в жизни пути-дороги сходятся, переплетаются – сегодняшняя и та далекая тропка-стежка, проторенная в детстве к лесному роднику. Словно сошлись два человека, глянули друг на друга, а дальше у каждого свой путь. И когда еще свидятся? И свидятся ли...