В.В. Дежкин и В.Г. Сафонов представили в «РОГ» (№ 12; здесь и далее – номера выпусков 2007 г.) свое видение перспектив развития охотничьего хозяйства России, которое вызвало интересное обсуждение. Попытаюсь внести в него свой вклад, отметив сразу, что исходный посыл, разделяемый, видимо, всеми участниками дискуссии, – а именно, кризисное состояние отрасли – я считаю необоснованным.
Да, изменение внешних условий влияет на охотничье хозяйство, да, оно измотано хаотичными метаниями властей, да, некоторые его приспособительные реакции вызывают беспокойство (причем разных наблюдателей тревожат разные тенденции), но не более того. Отрасль разлажена, но не утратила эластичности; имеющие место воспаления – естественная физиологическая реакция на травмирующие внешние воздействия.
Представленная В.В. Дежкиным и В.Г. Сафоновым концепция двух различных путей – теоретического и практического – конструктивно слаба. Авторы сами признают безрадостность перспектив: по какому пути ни ступай – радости мало: научный хорош, да долог, практический быстр, да плох. Но, главное, концепция эта, по верному замечанию М.Д. Перовского (№ 19), навевает образ распутья – двух не параллельных, а расходящихся направлений.
Между тем, непосредственное управление и осмысление этого процесса – вещи неразрывные. Мы действуем и думаем одновременно; это придает действиям осмысленность, а мышлению – практичность. Известно, что теория без практики мертва, а практика без теории слепа (некоторые считают – и опасна). Психолог К. Юнг писал о шотландском крестьянине, который говорил: «Иногда я сижу и думаю, а иногда – просто сижу». Но способность такого отрешения – дар редкий.
Это, несомненно, учитывалось В.В. Дежкиным и В.Г. Сафоновым, и я понимаю их идею так: решение текущих практических проблем, возникающих «здесь и сейчас», не может быть долгосрочно успешным без развитой теории, отражающей общность разных секторов пользования ресурсами живой природы. Одним из следствий этой общности является необходимость создания единого органа управления.
Если В.В. Дежкин и В.Г. Сафонов ошибочно расщепили цельный процесс, то В.К. Мельников в своем ответе (№ 24, 25), напротив, попытался объединить несовместимое. То, что ему не удалось согласовать свои противоречивые впечатления и намерения, видно уже по обобщающим оценкам: в первых строках он говорит, что «в оригинальности авторам не откажешь», а затем изложение всякого их довода сопровождает фразами «как будто это неизвестно», «и без того ясно» и даже – «нет ничего оригинального». С одной стороны, он против объединения с другими природопользовательскими отраслями, с другой – оправдывает объединение с сельским хозяйством тем, что оно – тоже природопользование. Собственно, речь идет не об объединении, а о подчинении: В.К. Мельников еще в 1976 году («Организация охотничьего хозяйства», ч. 1, с. 18–24), когда Главохота РСФСР была независимым ведомством, доказывал, что охотничье хозяйство – отрасль сельскохозяйственного производства. Однако в 1991 году, когда Главохоту действительно подчинили Минсельхозпроду, В.К. Мельников стал настаивать на том, что Госкомприроде «должны быть переданы все контрольные функции, в том числе и Главохоты» (Охота и охотничье хозяйство, 1991, № 7, с. 13). Когда же и эта инициатива была реализована, автор вдруг обнаружил, что реорганизация Главохоты в департамент Минсельхоза и создание Минприроды–Госкомэкологии, «которому передан ряд функций Главохоты, существенно ослабили дееспособность и влияние федерального органа управления охотничьим хозяйством» (ОиОХ, 1998, № 3, с. 1). Забавно, что теперь в обсуждаемой статье В.К. Мельников вновь утверждает, что Минсельхоз – отличное место для этого органа, и присоединяется к тем, кто считает желательным изъять у него контрольные функции в сфере охоты в пользу другого ведомства (№ 25, с. 1).
Не меняют взглядов только дураки и мертвецы, но ввиду отсутствия обоснований этих двойных разворотов на 180 градусов нынешний выбор В.К. Мельникова следует, видимо, считать, скорее, очередным текущим мнением, чем научной позицией. Давняя аргументация, опирающаяся на сходство охотхозяйственных и сельскохозяйственных процессов, недостаточно убедительна: случка весьма напоминает секс, однако мы нечасто придаем последнему производительное (репродуктивное) значение.
Действительность состоит в том, что во всех международных и российских классификаторах экономической деятельности сельское хозяйство, лесное хозяйство и охота (именно охота, а не охотничье хозяйство) перечисляются как одноуровневые, не входящие в состав друг друга виды такой деятельности. Согласно исследованию Е.А. Высторобца («Охота и право», 2007, с. 44), проанализировавшего структуру современного законодательства 158 стран мира, лишь в одной из них охота регулируется сельскохозяйственным законодательством, и эта страна – Египет.
Структурное положение государственных органов управления охотой в зарубежных странах чрезвычайно разнообразно. Специальных исследований нет, но, насколько мне известно, подчинение охоты сельскому хозяйству – большая редкость. Это и понятно: животноводы и земледельцы – старинные враги охотничьего хозяйства. Библия напоминает нам о том, что именно кроткий житель шатров – скотовод Иаков лишил первородства и благословения своего старшего брата-охотника, человека полей Исава (Бытие, 25–27).
В тех случаях, когда В.К. Мельников ссылается на зарубежный опыт, сообщаемые им сведения по большей части неточны или просто неверны. То, что в Хорватии охотдепартамент, наряду с департаментами пищевой промышленности, лесоводства, рыболовства, ветеринарии и т.д. находится в составе Министерства сельского хозяйства, лесного хозяйства и управления водными объектами (то есть комплексного министерства, а не Минлесхоза, как пишет В.К. Мельников), – ошибка невеликая. Гораздо важнее заявление, будто «такого еще у нас никогда не было и нигде в мире нет», относящееся к тому, что наши охотхозяйства сейчас не могут эффективно охранять «охотживотных и охотугодья» (№ 25, с. 2). Проблема наделения должностных лиц охотпользователей правами составления протоколов – вопрос, горячо обсуждаемый.
Если говорить о мире, достаточно сказать, что подобных прав нет у охотпользователей в таких несомненно успешных охотничьих державах, как США и Канада. Их нет не только у землевладельцев, которые вправе вообще запретить вход в свои владения, но и у аутфиттеров на закрепленных за ними концессионных территориях, а равно у трапперов на их трапперских участках. А эти охотпользователи там защищаются законом куда сильнее, чем любые российские – концессии и трапперские участки в Канаде, например, наследуются. Если говорить о нас, нашей стране, то и в старой России нанятому обществом егерю бляха охотничьего сторожа выдавалась решением не правления, а государственных должностных лиц, и не автоматически, а согласно «порядку утверждения в сем звании» (Н.В. Туркин, Закон об охоте, 1892). Собственно, даже эта схема наделения государством полномочиями частных лиц действовала всего лишь четверть века – до 1917 года.
В советскую эпоху общественные организации стали официальными «приводными ремнями» партии и правительства, и наделение их карательными правами было естественным, но перестало быть таковым после перехода к демократическому государственному устройству. Придание частному лицу полицейских полномочий просто в силу занятия должности в частной же организации – нонсенс, иначе в той же Франции частных жандармов было бы как минимум столько же, сколько фермеров (представьте, насколько удобно общаться с прохожими).
Когда Б.Н. Ельцин в свое время налагал вето на закон об участии граждан в охране общественного порядка, основным доводом его отказа была неопределенность в вопросе о том, кто будет отвечать за злоупотребления общественника. С госслужащим все понятно, с наемным работником частного лица или неправительственной организации, которому приданы государственные полномочия, – отнюдь. В новом Кодексе об административных правонарушениях составление протокола означает возбуждение дела, и требовать дать такие права частным егерям по должности неразумно – тут дополнениями не обойдешься, нужно перетряхивать всю конструкцию современного административного правоприменения.