После удачного дня охоты на уток в пойме реки Узы, что впадает в Суру, мы с моим другом Германом сидели у небольшого костерка. Третьим был Петр Петрович, приютивший нас на своей бахче и просивший называть его просто Петровичем. Была середина августа, вечер выдался теплый и тихий. Уже стемнело, и таинственно мерцающие звезды украсили небосвод. Из-за горизонта начал подниматься желтый диск луны. Тишину нарушал своей нехитрой песней только коростель с недалекого луга.
Когда бутылка по случаю открытия охоты была опорожнена, а шулюм из уток с аппетитом съеден, настало время блаженного отдыха для уставшего тела и дружеской беседы для души.
Вспомнив, что днем видел на грязи крупные следы лап, спросил бахчевода, водятся ли здесь волки. Тогда я еще не умел отличать волчьи следы от следов крупных собак. Услышав слово волк, Петрович явно оживился, чувствовалось, что оно не оставило его равнодушным. Сначала ответил, что летом волков у них не видели уже много лет, но зимой бывают изредка проходные, совершающие обходы скотомогильников. Тут же добавил, что однажды волки его едва не съели. Конечно, мы в один голос попросили его рассказать об этом.
– Моя встреча с волками случилась давно, еще до организации колхозов, – начал свой рассказ Петрович, – когда у нас была лошадь – славный конек по имени Пегий. Потом-то пришлось свести его в колхоз, чтобы не попасть под раскулачивание. Мне исполнилось уже 12 лет, и с Пегим мы были большими друзьями. Особенно нравилось нам обоим, когда отец доверял мне вести Пегого на водопой и купанье. Хотя Пегий был норовистой лошадкой, но меня слушался.
Может быть, потому, что иногда получал от меня ломти хлеба с солью. Бить его кнутом необходимости не было, да и не потерпел бы он этого, но кнут мне отец смастерил. Отличный это был кнут, и владеть им я научился мастерски: громко щелкал и даже сшибал верхушки у бурьяна на большом расстоянии от себя. Возможно, это уменье и спасло мне жизнь.
Однажды зимой, незадолго до Рождества, зарезал отец кабанчика и решил поделиться мясом со своим младшим братом, который, женившись, жил в соседней деревне, что располагалась километрах в десяти от нашей. Сам он почему-то поехать не мог и поручил это дело мне. Задача, казалось бы, простая – санный путь один – ни свернуть, ни заблудиться негде. Запрягли в сани Пегого, положили в них сено, а под него – мешок с мясом. Хотя погонять Пегого и не нужно было, кнут я с собой взял. Провожая, мать сказала, чтобы возвращался побыстрее, по-светлому, так как по ночам шастают волки и уже не одну неосторожную собачонку утащили в нашей деревне, но я как-то пропустил ее слова мимо ушей.
Туда по легкому морозцу и накатанной дороге доехали быстро. Встретили меня радостно, Пегого распрягли, поставили в конюшню, задали ему сена, а меня повели в дом. У брата отца, моего дядьки, было два сына, не намного меня моложе. Они доводились мне двоюродными братьями, и поговорить нам было о чем. Вскоре позвали нас к столу. Помню, что во время обеда один из братьев за какую-то провинность получил разливной ложкой по лбу. Потом братья позвали меня кататься на санках с горки, и я с радостью согласился, хотя мне, правившему настоящими санями, это и казалось не очень солидным. Обрадовавшись возможности пообщаться с братьями, я почти забыл, что меня ждут дома, а хозяевам, видимо, было неудобно меня торопить, хотя зимний день короткий.
Выехал домой, когда уже начало смеркаться. А надо сказать, что хотя большая часть дороги проходила по полям, но был и немалый участок леса. К нему подъехали уже в густых сумерках. И здесь, чувствую, Пегий заволновался, всхрапнул и пошел рысью. Чтобы не вывалиться из саней, ухватился я покрепче за передок саней, но вожжи из рук не выпускаю.
Вижу, сзади преследуют нас какие-то серые тени. Присмотрелся: батюшки, да это же волки! Несколько зверей, у которых глаза недобрым огнем светятся, бегут сзади саней по дороге, но один, скорее всего, вожак, пытается обогнать сани, намереваясь, наверное, броситься на Пегого. Что делать?! Пытаюсь кричать, но голос перехватило, только сип какой-то раздается из горла. Тут вспомнил я про кнут, который лежал рядом, схватил его и изо всех сил хлестанул уже поровнявшегося с Пегим волка. Да так удачно получилось, что обвился кнут вокруг шеи волка, а я еще дернул его к себе, и угодил он под копыто Пегого – взвизгнул, отскочил в сторону и больше не пытался обогнать сани. Но сзади волки бегут, видимо, надеясь загнать лошадь и потом на нее напасть.
Слышал я от кого-то, что волки боятся огня, а у меня в кармане были спички. Решил попытаться отбиться от них огнем.
Скрутил жгут сена, поджег его и бросил назад. Полетели искры на волков, и они немного отстали. Стал я такими огненными жгутами в них бросать, следя за тем, чтобы не загорелось все сено в санях, но, конечно, не уследил, – полыхнуло огнем в санях. Хорошо, что ветер был встречный, огонь распространялся назад. Обжигая руки, сумел сбросить загоревшееся сено на дорогу, что еще больше напугало волков. Тут лес кончился, и выехали мы на поле. Но волки продолжают нас преследовать, а у Пегого, чувствую, уже силы кончаются, сбавил он ход. И вдруг невдалеке раздается выстрел. Волки тут же затормозили всеми четырьмя лапами и бросились к лесу. А через несколько минут к нам подлетели сани, в которых был мой отец и наш сосед Михайло. Он-то и стрелял из своей берданки.
Оказалось, что мать, обеспокоенная, что уже ночь, а меня все нет, настояла, чтобы отец с соседом поехали меня встречать. Когда они увидели всполохи от моих жгутов сена, то поняли, что дело серьезное и выстрелили. Задержись они немного, и неизвестно, чем бы дело обернулось.
По всей видимости, вечно голодные зимой волки учуяли запах мяса, когда я вез его дядьке, и вышли поближе к дороге да и попытались нас с Пегим перехватить, и им это только чуть-чуть не удалось.
С большим интересом выслушали мы с Германом рассказ Петровича и, взволнованные услышанным, не сразу уснули в отведенном нам роскошном шалаше, наполовину заполненном свежим сеном. А когда приехали туда через год, то на месте бахчи увидели один бурьян. Оказалось, что Петр Петрович умер, и никто больше не сажал там арбузы и дыни.