Первые сведения об охоте я получил в раннем детстве, а понять всю прелесть охоты на русака мне довелось много лет спустя.
Широкая и довольно протяженная балка, поросшая густым травостоем, заканчивалась. Я шел по самой низине правого склона и уже видел, как Федор Климентич, стоящий на самом краю, переломил ружье, сунул его под мышку и с безразличным видом дожидался подхода остальных.
– Такая балка и ничего, – сокрушенно поделился он со мной, когда я был уже рядом. Федор Климентич стоял на номере. Пятое или шестое поле, где мы основательно «били ноги» с раннего утра в надежде хоть что-то поднять, и эта балка, где, по утверждению бессменного спутника моих охот на русака Алексея Москаленко, заяц обязательно будет, увы, не оправдали ожиданий.
Цепь приближалась. Вдруг привычную тишину нарушила ружейная пальба. На вершину балки, прижав уши, несся огромных размеров русак, а вслед ему торопливо посылались очередные порции свинца. Наконец, лопоухий успешно завершил бег с препятствиями, миновал последнего стрелка, смотрящего долго ему вслед, и скрылся на самой верхотуре. Комичность происходящего усиливалась тем, что лежка, откуда сорвался заяц, была в нескольких метрах от Федора Климентича. Зверек залег в горловине балки, мы шли навстречу ветру, поэтому он и лежал до последнего.
– Нет, вы можете себе представить, я стоял рядом, а ему хоть бы что, – все еще не веря тому, что произошло, делился Федор Климентич со всеми подходившими, словно коря себя за растяпистость. Алексей шел в центре гузыря, замыкая цепь, он-то и подвел итог трагикомической сцены:
– Ну что, охотнички, пропукали зайчика! А я ведь вам что говорил: «Бу-де-т!».
Глубокая досада переполняет и мою душу. Охота на зайца здесь, в степных восточных районах, пожалуй, самая распространенная и любимая среди рядовых охотников. Каждому хочется блеснуть сметкой, точной стрельбой. Ждем остальных. Вот собираются почти все, о чем-то поговаривают. Кто-то достает термос, наливает крепко заваренный чай, делится с товарищем, тот, глотнув, предает крышку-стакан в другие руки, кто-то затягивается сигаретой. Заяц в «броневом жилете», о котором говорили минуту назад, – забыт. Яркое солнце слепит глаза, просвечивает стволы деревьев. Я отворачиваюсь от солнечных лучей и на другом краю неба вижу в половину диска луну. Надо же, два мощных светила и рядом, наверное, нам в помощь. Все шагают наверх балки. На тропинке, под ногами, остатки нестаявшего снега, а на нем след – не то собаки, не то волка, снег и грязь не сохранили четких отпечатков. Смотрю на поле, посередине чуть виднеются почерневшие от дождей неубранные валки, по сторонам многие участки, где некогда возделывались зерновые культуры, заросли травой.
Обычно мы ездим в Юрьевский район, но на этот раз что-то не сложилось. Хорошо еще, что наш общий знакомый, пользуясь особым доверием местного егеря, договорился об отстрелочных карточках. Егерь сколотил бригаду из селян в помощь нам, просил не ударить в грязь лицом перед городскими. И они стараются приветить нас, как хлебосольные хозяева. Главное – ходить любят и делают это мастерски, приучены сызмальства. Тем не менее, на таких огромных массивах полей «вытоптать» русака, даже при его обилии, требуются определенная сноровка, чувство локтя, умение хорошо стрелять. Наше построение напоминает не котел, а подкову. Фланги образуют, как правило, опытные, выносливые охотники. Центр подковы, так называемый гузырь, занимают люди степенные, неторопливые, я бы сказал, наделенные романтической жилкой. Хотя это не говорит о том, что успех им достается чисто случайно. Цепь порой растягивается на несколько километров, но при этом строго сохраняется четкость и стройность линий.
Но вот обирается вече, решается главный вопрос: куда идти дальше? Круг сжимается. Заброшенные сады прочесаны, на зеленях побывали, прошли два бывших зерновых массива. Так куда идти?
– Петрович, пора бы уже и глаз поправить, а то делов не будет, – слышится чей-то голос.
Анатолий Петрович, учитель местной школы, не замечает предложения и на правах руководителя охоты ненавязчиво излагает дальнейший план. Логика его понятна и проста. Слева простирается озимое поле, обрамленное с одной стороны лесопосадкой, а поодаль тянется убранное свекловичное, наполовину изрезанное бороздами отвальной вспашки. Пройти предлагается не вдоль, а поперек, захватив лесопосадки, а потом выйти по направлению к деревне.
– Там и пообедаем, и глаз поправим, кому надо, – заключает он.
План подкупает тем, что путь пролегает через раннюю и глубокую пахоту, на которой мы еще не были. А тут еще погода. Небольшие морозы сменяются оттепелями, с дождями и мокрым снегом. Это накладывает отпечаток на поведение зверьков. Места его лежки должны быть скрытными, сухими, затишными, а главное – предоставлять хороший обзор для отхода. Увы, поведенческая психология русаков часто меняется. Вспомнил, как однажды с приятелем выехали на вечернюю зорьку за село Вербки. Шел перелет северной утки. Места здесь низкие, заболоченные небольшие водоемы, русла старой речки, заросшие камышом, другой растительностью. Пока мы шли до водоема, один за другим, как мыши, срывались русаки с возвышенных мест и, шлепая по воде, на всех махах проносились мимо нас. А ведь рядом пролегала автомобильная трасса. Места лежки зайцев явно противоречили устоявшимся их же правилам, но, как говорится, и правила не бывают без исключения. Вот почему иной раз на охоте приходит на ум решение отказаться от обоснованных предположений, «топтать» все подряд наобум Лазаря: авось, повезет.
Анатолий Петрович дает последние наставления. Я решаюсь идти слева и непременно фланговым. Каковы шансы – известно одному Богу. Поперек полей, обрамленных посадкой, проходит дорога, а перед ней – широкая полоса густой травы. В таких местах заяц обычно ложится недалеко от углов полей и края дороги. Но это теоретически. Машины уехали на номера. Тороплюсь и уже ушел довольно далеко от «гузыря». Я уже миновал лесопосадку и приближаюсь к глубокому рву, непонятно зачем вырытому вдоль поля. Скорее всего, строители готовятся проложить трубопровод.
Впереди, за рвом, чернеет зябевый клин. Ухает один выстрел, затем другой, а затем доносится целая канонада.
Озираюсь на выстрелы – ничего не вижу. Справа едва заметной точкой обозначилась фигура флангового с противоположной стороны, мы идем почти параллельно друг другу. И это радует. Наша сторона в низине, на фоне свинцового неба выделяются идущие охотники. Поворачиваюсь назад и вдруг вижу, как по открытому полю ко рву катит заяц. Он останавливается, приседает столбиком, затем вновь пускается вскачь, подкидывая зад. Я уже нахожусь у рва, еле дышу, упал на траву и наблюдаю за приближающимся русаком, стараясь отгадать дальнейший ход его действий: пробежит ли через ров, повернет направо или... Изо рва заяц не выскочил, я бы увидел. Примостился на колено, положил на него ружье и жду. Наконец по рву замелькали заячьи уши, вот он сбавил ход, но с каждым движением становится ближе и ближе. Не добежав метров двадцати, глубина рва пошла на убыль, косой заподозрил неладное, шарахнулся вверх, а после выстрела растянулся на оттаявшей земляной насыпи.
Сколько радости доставляют минуты, когда долгожданный трофей в твоих руках! Провожу по темной русачьей спине. Хорош! Заматерелый, вылинявший, в белых гачах, как говорят бывалые охотники, – заяц одел штаны. Отдаю должное серому зверьку за сметливость, ум и прочее другое. Что получилось так, не его вина, он сделал все, что смог.
– «С полем!» – кричит догоняющий меня сосед, он широко улыбается, но в голосе слышится нескрываемое чувство легкой зависти, и я его понимаю. Привычным движением стягиваю удавкой лапы и шею зайца переносным ремнем, забрасываю его через плечо, хватаю ружье и выхожу на глубокую пахоту, миновав ров. Поле растянулось на несколько километров. Идти тяжело. Сапоги тотчас утяжеляются в несколько раз, густо обрастая черноземом. «Дни поздней осени бранят обыкновенно, но мне она мила, читатель дорогой», – декламирую про себя, растягивая в такт шагам стихи.
Настроение моментально поднимается, подхожу к краю. Смотрю впереди себя и не могу найти Федора Климентича. А-а, вот он встает с корточек, вскидывает ружье и стреляет, чуть ли не себе под ноги. Вверх поднимается столб чернозема, и только тут замечаю русака, убегающего вправо. У Федора Климентича в запасе еще один выстрел. На этот раз он сознательно, или допустив умелую нерасторопность, отпустил зайца на несколько метров и нажал на спусковой крючок. После выстрела косой тыкается мордой в черную землю.
Я подхожу и радуюсь за старшего товарища. А на нем нет лица. С морщин по лицу ручьями стекает пот, широченная фуражка едва держится на макушке головы. Думаю, может «поправил глаз», но отгоняю от себя эту мысль. Все очень просто, как говорят спортсмены, «перегорел» Федор Климентич, возраст-то его – уже за семьдесят, отсюда и всплески напряженности.
– Нет, ты можешь себе представить, – говорит он, часто дыша, и начинает рассказывать, как у его ног оказался заяц.
Но вот пройдено последнее поле. Толпятся мужички у машин, что-то достают, укладывают в рюкзаки добытую дичь. Зачехлены ружья, спрятаны патронташи. Привал! Не на скорую руку, основательно. Место «засидки» выбирается с особой тщательностью. Под ветвистым кустарником, где стелется густая, почерневшая от дождей, свалявшаяся трава. На большое покрывало, припасенное хозяйскими руками, как на Маланьину свадьбу, выкладывается снедь. Чего тут только нет, разве что заморских продуктов! Но нет, ошибаюсь, рядом с высыпанными из пакета яблоками, желтеют бананы, чернеют картофелинами киви. Рассаживаются охотники. Вот негде приткнуться зазевавшемуся мужичку, колыхнулся, теснясь, нестройный ряд полусидящих, полулежащих и... трапеза начинается. По традиции, предлагается выпить «на крови».
– Мне не наливайте, я не буду.
– Как?! «На крови» и не выпить! Это же традиция! В старину как говорили: «Нет денег, продай последнюю рубашку, а «на крови выпей». Нет, братец, так не пойдет! Налить Василичу!
Вот уже выпито и по второй. Отмякли души, искрятся глаза охотников.
– А помнишь, как в прошлом году... отца и сына помнишь? Сын зайца подранил. Заяц пробежит и садится. Парень к нему, а тот снова срывается. Надоело парнишке бегать и только ружье к плечу, а отец кричит: «Вова, смотри, шкурку испортишь!» Вова опять вдогонку за зайцем. А тот опять срывается. Парень хочет стрелять, а папа: «Вова, шкурку испортишь!» Короче, заяц очухался, да такого стрекача дал, что поминай, как звали. Парнишка подходит к отцу и его голосом: «Ну что, папа? Вова, смотри, шкурку испортишь! Догоняй теперь».
– А-а, какие у нас охоты? Заяц и тот в диковинку становится. Были б деньги, поехал бы в Африку, вот там охоты...
– Ну поедешь, а Маню кто будет обихаживать? На тот случай, если крокодил тебя сожрет.
– Говоришь, Африка! Я тебе, братец Гриша, вот что скажу. Поверь моему жизненному опыту. В Африке я, конечно, не был, а вот в Корее, на Дальнем Востоке охотиться приходилось. Да, есть там чего интересного, но поверь, лучше нашей охоты по зайцу ничего нет. Пусть толстосумы себя тешат, а по мне так...
– Стрелять не умеем, вот в чем беда. Сегодня сколько выпустили?
– Причем, здесь стрелять, Петрович, ты сам заячий след увидишь, сознание теряешь. Попридержать бы тех, кто по ночам на джипах, а-а... где живем?
И снова слышится: «А помнишь?» Шум стихает, веселые, озаренные лица охотников, словно по команде, поворачиваются в сторону очередного рассказчика. Но всех не переслушать.
Я встаю, медленно иду к оврагу. Он пологий, заросший по краям кустарником, а чуть ниже – камышом. По дну протекает вода, возможно, это русло старой речки, сейчас края скованы льдом, на котором лежит потемневший, ноздреватый снег. Порыв ветра, завихряясь несет, переворачивает на снегу единственный сухой дубовый листок. Еще дуновение, лист пересекает несвежий лисий след, строчкой убегающий в прогалину камыша, и продолжает свой путь к противоположному краю, где зияет черная полынья.
В стане оживление. Видимо, пора собираться. В последний раз окидываю взглядом дремлющие поля, овраг, сиротливо примостившееся на его склоне деревце яблони-дички, почему-то вызывающее у меня слабую, щемящую боль.
...А было это недалеко от села Осадчего, что в среднем Приднепровье, в чудную пору.