Дело, как мне кажется, в том, что для любого продуктивного диалога, профессионального или общественного, необходимо соблюдение или хотя бы стремление к соблюдению по меньшей мере двух критериев – достоверности информации и логичности заключений. Речь не о тонких материях, а об элементарной дисциплине рассуждения. Люди соглашаются, например, с тем, что Волга пока впадает в Каспийское море, а дважды два, обычно, – четыре; эта договоренность позволяет переходить к обсуждению вещей более спорных.
Например, задаваясь вопросом, что такое охота, В. Арамилев приводит лишь потребительский (продукция), спортивный (состязание между людьми) и эмоциональный (общение с природой) аспекты, заключая: «вот, собственно, и весь перечень». Куда же делась охота в целях охраны людей, стад и посевов? Охота в научных целях – для получения биоматериала, сбора коллекций и т.д.? Охота как неотъемлемый элемент образа жизни, причем не только коренных народов окраин? И охотоведческие учебники, и нормативные акты, и простое наблюдение дают перечни еще более широкие.
Принятое В. Арамилевым понятие охоты узко ему самому, он добавляет после трофейную охоту и охоту ради престижа, но, очевидно, будь охота взята им в рассмотрение во всем ее охвате, ему не пришлось бы в конце статьи, выбирая головное ведомство для нашей отрасли, ограничиваться Минсельхозом и МПР. Искусственное сужение исходных фактов приводит с неизбежностью к обеднению конечных предположений.
В некоторых случаях, например, когда В. Арамилев ограничивает потребительскую ценность охотничьей добычи мясом и шкурой, такое сужение вообще способно поставить под сомнение начальную компетентность автора – не только дальневосточники знают о жире, желчи, струе и т.д. Это то охотничье «дважды два», которое известно и «городским теоретикам», и «реальным практикам», которых В. Арамилев зачем-то выделяет и противопоставляет.
Очень характерно и обсуждение зарубежного опыта, его применимости в нашей стране. Посмотрим опять же на качество приводимых фактов.
Есть среди них спорные. «Мы знаем примеры, – пишет В.Арамилев, – когда целые государства (надо отметить далеко не самые развитые) закрывали на своей территории охоту». Если говорить о «целых государствах», то широко известно лишь одно – Индия (Кения запретила только трофейную охоту), если о государственных образованиях вообще, то женевский кантон, субъект швейцарской федерации, слаборазвитым не назовешь.
Но некоторые аргументы В. Арамилева очевидно нелепы, как, скажем, заявление, что «в подавляющем большинстве своем американцы не охотники, а скотоводы». Ясно, что ни те, ни другие даже простого большинства населения США не составляют, как и в Германии, относительно которой автор сообщает, что немцы «в большинстве своем не охотники», и в других странах, где ведется подобная статистика. В том же ряду – мнение, что для ремесел использовались только несъедобные остатки растений (как будто полностью несъедобные растения вовсе не использовались), или что человек за все свое развитие ничего больше не придумал, кроме «охоты, растениеводства, животноводства и ремесла (от лаптя до компьютера)». А как же остальное природопользование (шахты и плотины), а как же искусство или государство? О рыболовстве не говорю: автор считает выясненным, что «рыба – тоже объект охоты».
Некоторые доводы автора взаимопротиворечивы. Так, В. Арамилев пишет одновременно и о законопослушности американцев, и о том, что отнюдь не все там по закону, а раскрываемость охотничьих нарушений – около 3%. Он утверждает, что «ведением охотничьего хозяйства в США занимается государство», и тут же рассказывает об охотхозяйствах частных землевладельцев.
Он говорит, что ни один охотник «не может зайти на частную землю для добычи животного, на которое у него есть разрешение», забывая добавить – «без разрешения землевладельца», а широкие обследования показывают, что многие из землевладельцев такие разрешения дают легко и бесплатно. В. Арамилев говорит, что «в настоящее время предприимчивые американцы покупают заброшенное ранчо, проводят там комплекс охотхозяйственных мероприятий и организуют там охоту для желающих», хотя волна таких предприятий пошла еще в 1920 годы, а настоящий бум – с 1970-х, после принятия законов, уполномочивших землевладельцев на жесткое ограничение доступа к своим участкам. «В настоящее время» ведение частного охотничьего хозяйства связано не с покупкой земель, а с оценкой его текущей выгодности для давних владельцев. Более того, именно наличие налаженного охотхозяйства в конкретных владениях повышает капитализацию этих земельных участков, что увеличивает их продажную цену и в любом случае удешевляет кредит.
На этом фоне уже не удивляет представление В. Арамилева об американской системе охотничьего хозяйства как бесконтрольной охоте без оглядки на охотинспектора или охотпользователя, которое, конечно, грубо противоречит действительности.
Иногда неосновательность представлений В. Арамилева об американских реалиях можно оценить и количественно. Например, он говорит, что «в разных штатах доля частных земель составляет от 30–40 до 70–80%». Бюро переписей США дает совершенно иные сведения. В четырех штатах эта доля меньше 30%, в тридцати четырех – больше 80% (в 18 из них – более 90%). То есть лишь 12 из 50 штатов США находятся в указанном В. Арамилевым диапазоне, а реальный разброс доли частных земель – от 4,2% (Аляска) до 98,5% (Род-Айленд).
Вряд ли такой уровень достоверности, при котором все сказанное нужно делить самое малое на семь или умножать на полтора (причем не зная, что именно нужно сделать в каждом конкретном случае – не всегда сверка так легка), достаточен для суждений относительно зарубежного опыта организации охотничьего хозяйства. Тем более, когда он накладывается на другие фактические и логические несообразности.
Например, В. Арамилев, настаивая на уникальности России, на оптимальности сложившейся у нас системы, которую следует просто узаконить, возражает тем, кто якобы предлагает «тщательно скопировать» «модели ведения охотничьего хозяйства в других странах». В охотничьем хозяйстве России работают разные люди, но безумцев, способных призывать к «тщательному копированию», я ни разу не встречал. Да и скопировать возможно изделия, единичные вещи, даже общественные институты, модели же по определению концептуальны, они могут лишь восприниматься с неизбежным приспособлением к реалиям «принимающей стороны». Конечно, предварительное оглупление В. Арамилевым позиции оппонента облегчает победу над ним, но какова ценность такой победы?
Германия, как сообщает автор, богата дичью, и охота там только для богатых. Польша привлекательна, по его мнению, тем, что главным охотпользователем там является общественная организация охотников. Отчего же тогда разработанный «грамотными авторами» новый закон об охоте, продвигающий «немецкий (европейский) вариант охотничьего хозяйства для богатых», «снизит численность популяций охотничьих животных в разы», а «охотничьи хозяйства общественных организаций и клубов охотников будут разрушены»? Нет ответа.
Статья В. Арамилева типична по невысокому уровню, качеству допущенных в ней ошибок (ошибки бывают и плодотворными) для многих устных и печатных рассуждений об истории, состоянии и перспективах российского охотничьего хозяйства, сравнений с зарубежным опытом. Вместе с тем, статья эта содержит такие ошибки в редкостном разнообразии и плотности, предоставляя возможность ограничиться в анализе одной публикацией, не требуя широкого обзора. Конструктивный потенциал подобных рассуждений равен нулю, после исправления ошибок в них не остается ничего, кроме противоречивых безосновательных мнений.
Да, наши знания неполны. Да, наше мышление неидеально. Да, мы не застрахованы от ошибок. Но мы можем (а охотоведы, я считаю, обязаны) стараться отделять факты от фантазий, сведения – от мнений, прогнозы – от пророчеств. Достоверность и логичность равно необходимы и теоретизирующим практикам, и прикладным теоретикам. Жизнеспособные идеи обычно прорастают и укореняются на почве прочного знания. Всем нам стоит прислушаться к совету великого сатирика-современника – быть тщательнее.