Мои сотоварищи, люди в чинах, прыгали от окна к окну, изъявляя знаки ужаса от опасностей езды и восхищаясь водителем. Тувинцы, что в седле, что за рулем — непревзойденны. Наконец бездорожье уперлось в ущелье красных, с синеватыми врезками скал. Дальше до устья Тарса с час хода. Мои спутники остались ловить ленков и харьюзков, я же отправился к Мурену.
«И не страшно одному?» — спросил седовласый, со спокойным взором, чемпион СССР по самбо.
«А что бояться в стране родной? Лишь бы на шею колодку, как Темучину, не надели».
«А там и похлеще колодки случается», — сумрачно заметил бывший прокурор. К примеру, одного из рыбаков-любителей вызволяли из «заречной» тюрьмы: то ли сам пересек граничную реку, то ли с нашего берега прихватили. А в тамошних кутузках не евростандарты: если начнешь «права качать», то можешь оказаться привязанным к бревну, и каждый изъявивший (ая) желание — прудит в лицо. «От старухи еще как-то увернешься, а от молодой точно нахлебаешься», — усмехнулся один из рыбаков.
Воодушевленный такими напутствиями, я пробирался по теснине Тарса, прихватывая пригоршни голубики, в изобилии синеющей на южных склонах. На камешках перекатов река мелела, на подпирающих дно коренных породах становилась полноводной.
Сгущались сумерки. Вот и устье с нагроможденной ледником стеной из галечника и валунов. За уходящей в реку скалой вода бурлит, кружит, растекаясь дальше волнистым плесом. Цепляю большую, с тремя тройниками «мышь» — подарок рыбака с Бахты. Кидаю приманку ближе к монгольскому берегу, веду так, чтоб по воде за ней расходились «усики». Сразу за скалой — мощный «хлюп», рывок — и таймень бросает мышь. Один из тройников обломан. Зажимая луч фонарика в ладонях (кто его знает, что/кто там, на том берегу?), меняю тройник. Повторяю забросы вновь и вновь: но «наколотый» таймень потерял аппетит. Край неба за контуром горы засветлел в восходящей луне. Спускаюсь чуть ниже, где в воду уходит гранит утеса. Заброс, подтягиваю мышку — и сразу вода вздыбилась накрывшим мышь тайменем. Подсечка. Есть! Таймень делает «свечку», тянет вниз по течению. Стравливаю, не давая слабины, леску: в рывках даже не гигант способен порвать hi-tech (32 кг!) снасть. Борьба длится уже минут десять. Все реже мощный изгиб рыбины тускло сверкает под взошедшей луной, все слабее рывки. Подвожу рыбу к проему меж камней, кидаюсь в воду и обеими руками выбрасываю добычу на берег.
Красивый, темно-красного отлива пудовый таймень чуть шевелится на выщербленной плите, тяжело водя жабрами. Хрустнул под охотничьим, с изгибом, ножом хребет — и нет красавца. Однако хватит. Второй час ночи; «холодок бежит за ворот», коченеют пальцы. Пора и ночь коротать.
Устраиваю настил из веток под вековой лиственницей. На таганок из трех булыжников ставлю плоский тувинский котелок, кидаю таежных травок на заварку. Вокруг костра втыкаю рожны с таймешатиной. Жарко, не стреляя искрами, горит лиственница. И пока она горит — благодать. Но чуть осело пламя — и чувствуешь спиной морось таежного тумана. А подбросишь сучьев — и опять ловишь тепло костра в ожидании рассвета.
А поутру, пока туман не разошелся, порыбачил на «воблера» — блесну сложного хода. Вытащил еще трех тайменей. И отпустил: жалко эдакую красулю. Это вам не какая-нибудь щука...