Поселок «Звездный» в Пермской области, согласно позднесоветской традиции, опоясан цепью гаражей и садово-огородных участков. Гаражная жизнь и сегодня не потеряла своей привлекательной активности. Присутствует ремонт авто с элементами классического мужского отдыха, имеются различные домашние животные (между прочим, и охотничьи собаки). При всей моей любви к ним совершенно не могу понять, как можно содержать любимое существо в темном холодном ящике гаража. Нет, это совсем не мое!
Преодолев гаражно-садовый пояс, углубляюсь в липовый лес с островами берез и взрослых елей. Липовые леса и рощи в окрестностях Перми — это привет из далекого третичного периода, они обозначают северную границу природно-климатической Башкирии. Крутой спуск привел меня к истокам небольшой полевой речонки Мулянки, открыв поля, окружающие древнее башкирское поселение Тасимки (Кояновотож). Оглядевшись, поздравил себя с типичным пейзажем среднерусской равнины, каким он мне представляется. Широкие поля и покосные поляны переходят друг в друга, прерываясь березовыми перелесками.
Славная речонка Мулянка тихо журчит на глиняных переборах, напоминая рыбалку на ее берегах в моем уже очень далеком детстве. Сколько радости и пескарей подарила мне эта ласковая и светлая (тогда) речка! Пройдя по ее левому берегу, я вышел на край глубокого оврага, густо заросшего черемухой и ивняком. Поляна у оврага вся улежена лосями. Насчитал десять – двенадцать лежек разной временной свежести, тут же обнаружил хорошо протоптанную звериную тропу через овраг.
Призывно нависают над ним зрелые сосны в густой кроне, и кажется, что все готово для строительства балкона для засидки на лося. Но для себя я давно решил, что все это совсем не мое, т.к. усидеть без движения даже полчаса я совершенно не в состоянии. А этот рогатый заяц при всей своей подслеповатости очень хорошо слышит и движение охотника даже метров за сто прекрасно выявляет и немедленно слетает с тропы. Совсем другое дело в октябре, когда лось отъедается после осеннего гона и за полчаса до темноты встает с лежки, набрасываясь на свой любимый подсохший кипрей.
Хруст стоит на весь лес, и, наблюдая зверя с балкона с расстояния 150–200 метров, понимаешь, что будь в руках карабин, уложил бы бедолагу несколько десятков раз. Но лось как добыча меня уже давно не интересует. Ибо однажды, рисуясь перед дочками, я заявил: «А что девки, бахну я вам лося!» Они как запричитали, как замахали на меня руками, приговаривая: «Папа, да не нужен он нам, совсем не нужен! Мы прекрасно обойдемся курятиной и индюшатиной, лови нам побольше рыбы!»
От оврага повернул назад и пошел чрез поле. В июльском небе неподвижно висит ястреб и по-хулигански просвистывает окрест. Вдруг слышу знакомое квохтание, и у меня из-под ног вылетает глухарка с люлюкающим выводком из шести-семи глухарят. Глухарочка вся из золота, с черной искрой, небольшая и явно молодая. Только молодая дурища могла вытащить свой выводок в центр поля, над которым висит ястреб. Припомнилась мне другая глухарка, которая два лета подряд водила свой выводок в мою картошку. Отправляешься рано утром на покос и слышишь деловое квохтанье капалухи и писк глухарят в огороде. Да, все это было, было, да сплыло!
Следующим направлением ознакомительных путешествий стало северное. Проходя по берегу пруда, глянул на речку Юг, вытекающую через затвор плотины. На этой реке в 1735 году был устроен Юговский медеплавильный завод, и мой пращур Афоня уже в 1810 году плавил здесь медь для царских пушек. Как-то так получилось, что все мои предки миновали занесения в Бархатную книгу русского дворянства и были работягами из работяг, и мой дорогой папа 44 года клепал на своей фабрике ракеты назло и страх супостату. Были они мои кровные пра- пра- и просто деды обычными мужиками, грешниками, понятно, выпивали крепко и жен своих колотили (моих дорогих пра- и просто бабушек), ну все как положено. Но свято выполняли завет старого еврейского Бога и в поте лица добывали хлеб свой.
И здесь хотелось бы напомнить моим российским братьям-охотникам, что грозный рык русской артиллерии, рокот танков и тяжелая поступь лучшей в мире инфантерии оплачены трехсотлетним разгромом уральских гор, лесов и рек и каторжным трудом моих работяг-земляков. На этой речке я был крещен рыбаком в далеком 1959 году, когда таскал за отцом корзину с рыбой. Ох и устанешь, ох и наревешься да и отхватишь иной раз от папана за вопли и слезы. Другой бы навек зарекся да закаялся, а я вот уже 65 лет болею этим сладким рыбацким недугом.
За прудом углубился я в спелый осиновый лес с островками елей и сосен. И как-то сразу почувствовалось, что лес этот пустой и нет в нем ни зверя, ни птицы. Наступившая зима полностью подтвердила все мои осенние предположения. За всю зиму не видел здесь ни одной строчки следов рябчика, пробега зайчишки, и где-то только в марте прошло семейство лосей. Правда, нынешним летом с этим участком леса случилась помиловка. Такого количества белых грибов, что наросло в нем в лето 2024 года, я не видел лет шестьдесят!
А при подходе к широкой просеке ЛЭП выгнал из куста седого глухаря, я так и не понял, то ли он еще не перелинял, то ли поседел от старости. Здесь же в зарослях молодого липняка, прикрытого сверху старыми березами, наткнулся я на высыпки желтяков. Настоящие грузди в наших лесах большая редкость, а здесь я их находил, любовался ими и укладывал их в корзину. Будет ли еще в будущем году такая красота? Бог весть!
Подводя итог моей «звездной» хроники, с полным основанием нужно признать, что факт моего подселения в этот поселок оказался вполне удачным. Живи себе да радуйся! Понятно и то, что по части «живи» все в руках Божьих.
БАРСУЧЬЕ САЛО
Просыпаясь по утрам, я вижу перед собой фото моих дочерей пяти и трех лет (Господи, да когда ж это было!) и шкуру-коврик барсука, распластавшуюся по серой стене моей спальни.
Казалось бы, этот коврик — последнее, что надо было брать с собой из моей прошлой лесной жизни, ну а если и брать, то только в качестве памятной точки, единицы воспоминаний. И началом этой мемории является одно очень грустное происшествие, которое подстерегает каждого собаковладельца. Умерла моя любимая собака, моя дорогая лаечка Шельма. Близкий друг, спутница и верная помощница в тысячекилометровых блужданиях по лесам и рекам. Ушла она от меня в середине морозного ноября, и устроить ей достойное погребение было непросто. Завернул я тело моей любимицы в ковер и похоронил, дал над печальным холмиком традиционный дуплет и крепко выпил.
А в дальнейшем вступила в свои права суровая правда жизни. В марте следующего года меня посетила росомаха, раскидала замороженный грунт и съела почти всю мою собаку. В начале апреля на этот грустный погост повадился ходить еще один посетитель. Увидев его следы на берегу прудка-копанки, я не сразу понял, кому они принадлежат, но, оценив круглую пятку и звездочное расположение когтей, признал в посетителе еще одного хищника. Конечно, я знал, что где-то рядом со мной живут барсуки, но они меня как-то совсем не интересовали. А тут барсук сам ко мне пожаловал и, судя по следам, пребольшой. Собрал я останки своей собаки в мешочек и снова их захоронил, но для себя решил найти этого совсем не голливудского расхитителя могил.
Где-то в километре от меня разрезает тайгу глубоченный овраг в плиточно-песчаных берегах, по дну которого протекает лесная речка. Овраг обжит рябчиками, голубями, сама речка подпружена бобрами, а по ее болотистым берегам охотятся норки.
Обследование южного склона оврага по его среднему уровню выявил для меня две колонии проживания барсуков. Одна была базовая, и в ней я насчитал до десятка хорошо оформленных выходов, другая, по-видимому дочерняя, располагалась в 300–350 метрах от основной и была с тремя или четырьмя выходами.
Детальный осмотр базовой колонии выявил, что постоянно используются только три выхода; здесь были видны свежие выбросы плиток песчаника и отпечатки следов моего ночного мародера. От барсучьего жилья шли две тропки: одна к воде, другая к отхожему месту. Я закрыл еловыми ветками все десять выходов, и жизнь колонии замерла. На третий день осторожненько и тихонечко ветки были раздвинуты, и стало окончательно ясно, где и как передвигаются мои ночные соседи
Тогда еще горел во мне охотничий интерес, и решил я выловить этого лесного бандита. Установил рамочный капкан у основного входа и тщательно его замаскировал. Уже на следующий день обнаружил в капкане полусъеденного рябчика. Перезарядил капкан, и следующей добычей стал здоровенный самец норки. Только через неделю я не обнаружил капкана на месте, проволока указывала на отход зверя во внутреннюю камеру колонии. Сходил домой, взял лопату и ломик. Копать пришлось долго и тяжело, и я добыл зверя. Подробности опускаю, щадя нежную чувствительность диванных зоозащитников. Зверь весил где-то 13 килограммов и представлял собой точную копию бамбукового медведя, только в фотонегативе (все пятна наоборот).
Так называемого сала было в нем 3,5 килограмма. Попробовал его приготовить (читал о такой возможности), все-таки дело происходило в 97-м или 98-м году, но понял, что для аппетитного поглощения этой зажиревшей куницы надо опуститься на один-два уровня голода. Жена выделала шкуру зверя и сшила интересный коврик. Вот, собственно, и все. Больше я никогда не охотился на барсуков и, встречаясь с их следами перемещений и охот, всегда с удовольствием сознавал наше мирное сосуществование.
Как человек, который в течение многих и многих лет лечил от туберкулеза свободных и заключенных людей, заявляю, что барсучий жир и собачье мясо ни при каких обстоятельствах не являются средствами борьбы с этим очень серьезным и в полном смысле слова мистическим заболеванием.
ОТ РЕДАКЦИИ
Напомним читателям, что автор рассказа, пермский писатель и опытный охотник Игорь Степанович Карташев, 25 лет прожил в глухой тайге, в доме, построенном собственноручно. Жил охотой и натуральным хозяйством. Но годы взяли свое, и в 68 лет ему пришлось переехать поближе к цивилизации в поселок Звездный. Он по-прежнему занимается охотой, сбором грибов и рыбалкой и, конечно же, продолжает писать мемуары.