Борис Андреевич Пильняк (Борис Андреевич Вогау, 1894–1938) – крупный русский писатель, принявший на свои плечи всю трагедию тридцатых годов. Родился в Можайске Московской губернии в семье ветеринарного врача, происходящего из поволжских немцев. 1917 год застал Пильняка студентом и начинающим писателем.
Псевдоним возник в 1915 году, в основе его лежит украинское нарицательное «пильнянка», то есть место лесных разработок.
Борис Андреевич летом жил в деревне с таким названием, жителей ее именовали пильняками. Из этой деревни
писатель отсылал рассказы и впервые подписался псевдонимом.
Проникнутая горечью биография писателя сжата в своей интенсивности и творческой насыщенности. С 1916 по 1937 годы Пильняк создает множество рассказов, повестей, романы. В 1929 году выходит шеститомное собрание сочинений, готовилось к изданию восьмитомное. Большое дарование, тонкое чувство слова, творческая зоркость и зрелость, масштабность тем и самой личности писателя определили место Бориса Пильняка в первых рядах отечественной литературы.
На весь отпущенный недолгий век он оставался честен – перед собой, перед временем, перед страной и соотечественниками. Служение правде, считал писатель, есть и долг его, и право, и счастье, и крест. В рассказе «Расплеснутое время» (1924) есть исповедальные строки: «Мне выпала горькая слава быть человеком, который идет на рожон. И еще горькая слава мне выпала – долг мой – быть русским писателем, быть честным с собой и с Россией».
«Приказами литературу не создашь» – человеческое и писательское кредо Б.Пильняка. Идеологизированная критика постоянно была начеку. Пильняк находился под ее неусыпным вниманием, а позднее – под прицелом.
Каждое новое произведение воспринималось словно красная тряпка. Брызжа слюной и улюлюкая, верноподданные критики стремились разнести в пух и прах произведение, зачастую даже не прочитанное ими.
И верно, каково им было читать: «Беру газеты и книги, и первое, что в них поражает – ложь всюду, в труде, в общественной жизни, в семейных отношениях. Лгут все: и коммунисты, и буржуа, и рабочий, и даже враги революции, вся нация русская. Что это? – массовый психоз, болезнь, слепота?»
Борис Пильняк в числе первых подвергся яростной травле по команде Сталина. Ее жертвами стал цвет русской литературы – Михаил Булгаков, Осип Мандельштам, Андрей Платонов, Евгений Замятин... Их не только яростно громили – пошли аресты, ссылки, попытки предать забвению, расстрелы. В середине тридцатых Пильняка перестают печатать. Над писателем сгущаются грозные тучи. Система кроваво расправлялась с теми, кто смел говорить правду о ней, кто выражал протест. 21 апреля 1938 года приговор протесту Бориса Пильняка был приведен в исполнение...
В том же году Анна Ахматова напишет посвящение русскому писателю Борису Пильняку:
Я о тебе как о своем тужу
И каждому завидую, кто плачет,
Кто может плакать в этот страшный час
О тех, кто там лежит, на дне оврага...
Но выкипела, не дойдя до глаз,
Глаза мои не освежила влага.
Сцены рыбалки или упоминания о ней как составляющей жизни и творчества персонажей встречаются во многих произведениях Бориса Пильняка. Вниманию читателей предлагается отрывок из романа «Созревание плодов», вышедшего в свет в 1936 году и впервые переизданного в 1990. Действующие лица отрывка – знаменитые художники Палеха, бывшие иконописцы, стоявшие у истоков обновления этого старинного русского художественного центра. Люди и фамилии реальные.
В отрывке точно отражена духовная суть рыбалки, ее проникновенное значение для творческого начала в человеке. Рыбалка с ее действами и антуражем словно дополняла и продолжала творческое начало художников-палешан. Она дана им для полноты ощущений, для осознания гармонии окружающего мира во всем его природном многообразии. Она воплощала в себе душевное единение с собратьями по творчеству, каждый из которых обладал собственным художническим видением, но всех их объединяла мощная духовность, и она порождала это видение. Открытые на рыбалке, словно дети или святые, эти люди олицетворяли единение с природой, с самым важным, сущностным пониманием творчества – своего собственного и глобального. Им открывались без усилий вечные и тайные смыслы бытия и созидания. Одухотворенные люди, одухотворенный пейзаж, души, раскрытые чуду общения и рыбной ловли, глаза, умеющие зорко видеть, понимать, ответствовать и нести дальше – в искусство – увиденное, запечатленное, прочувствованное...
Друзья уговаривались о рыбной ловле.
...До четырех художники работали. В четыре товарищи двинулись в Дягилево, в соседнюю деревню к художнику-философу и другу Николаю Михайловичу Зиновьеву, ушедшему к себе загодя, чтобы приготовить невод. По дороге до Дягилева встречались лошади явно голиковско-буторинско-дадыкинского рисунка, с такими же головами и шеями, так же изогнутыми. Рыбу ловили на Люлехе, поросшим камышом и купавами. Люлех был не больше Талки.(...)
Люлех тек тихими лугами в перелесках к темному лесу. Сначала художники оберегались воды, а затем, в чем пришли, полезли в воду, таскали невод, вытаскивали тони и в каждой тоне вылавливали по щуренку, по два окунька, а то и ничего не вылавливали. Улова не было, но пыл художников не пропадал, и мокрые художники над неводом, на зеленом берегу реки, поросшей купавами и камышами, были совершенно точными копиями тех тонконогих рыбаков, которые написаны насмешником, стихотворцем и палехским французом, другом Иваном Ивановичем Зубковым в его истории о «Рыбаке и рыбке», а также многими другими мастерами.
Художники тянули тоню к темному лесу. Солнце шло к закату, сделавшись и бакановским, и зубовским, и вакуровским. И у темного леса лов был закончен. Были пойманы три щуренка, восемь окуньков, штук пятнадцать плотвиц. Под сосны темного леса принесены были – сковорода, льняное масло, хлеб, соленые огурцы – и водка, конечно. Началось питание по принципам христианских трех хлебов.
Первое место командира занял заготовщик, друг Александр Васильевич Маркичев, Пистон. Он оказался человеком прекрасного юмора, артистом порядка и качества народного артиста Ивана Михайловича Москвина.
Он послал художников за сушняком, и он разжег костер, и он принялся чистить рыбу, и жарил рыбу самолично он, артистически, на льняном масле, круто посолив.
Солнце село на землю, в лесу затих зеленый полумрак. Мокрые художники поснимали штаны и рубашки, превратившись в голых святых, и сушили штаны и рубашки над костром. Рыба поспела. Солнце зашло за землю. Лес потемнел. Искры от костра уходили к бледным звездам. Лес повторял ночь на безымянном озере. Друг Александр Васильевич налил первую чару.
...Художники обнесли друг друга песней и водкой. Сосны и ели на светлом небе казались и опрокинутыми в небо, и корягами со дна берендеева моря. Лица и голые тела людей были зеленоваты. Чарочка была повторена, от реки потек туман, алкоголь дополнял неясные очертания темного леса.
...Художники стали в круг, взяли друг друга за руки, художники пошли по кругу.
Два молодчика, два холостеньких,
Они вместе шли поклонилися!..
Ай, люли, люли, поклонилися!..
...Лес стоял древностью. Костер бросал в небо искры, дымил хвоей, разгонял комаров, спутывал дым с туманом, уходил во мрак, в берендеевы закоулки сосен и елей, к волкам и лосям, попрятавшимся в этих лесах.
(...) Перебив песнь, художники ходили за хворостом, костер бросал пламя и искры до вершин, трещал, пахнул горящей хвоей. Пламя костра всегда таинственно. Художники стояли у костра. В костре сгорели мечи, разбойники и рыцари сотен сказок, написанных этими художниками. В июне заря с зарею сходится.
...Костер отгорел, тлели лишь пни. В десяти шагах от костра, за соснами и елями, проходила зеленая ночь. Туман подбирался холодком, пахнул лес еловою смолою, прелью, грибами. Деревья стояли неподвижны и безмолвны. Перекликались в лесу ночные птицы и ныли около березок комары.
Светало.
Все это: рыбная ловля, ночь у костра, хороводы, песни – все это сотни раз написано и Буториным, и Зиновьевым, и Зубковым, и Бакановым, и Маркевичем, и Вакуровым, и Котухиным, и Чекуриным, всеми, золотая вязь костров и восходов солнца, темень лесов, разбойников и рыцарей, золотой рыбки и золотого петушка, темень и золото тоски, точно травка зеленой, зари туманной юности, красной девицы, ай, люли, люли, красной девицы... Пьяных не было. Были счастливые люди.