КАК Я ПОМЕШАЛ ВАРАНУ
Весна в пустыне наступает рано. В начале апреля сырые низинки уже пылают огнями маков.
Хорошо в такое время ранним утром бродить среди барханов. Солнце, прохладный ветерок. Разгадывать на песке витиеватые следы змей, пружинистые прыжки тушканчиков, тяжелую поступь черепах...
А это что вдали виднеется? Никак, пустынный «крокодил». Серый варан. Распластался на песке в неестественной позе: передние лапы вывернуты тыльной стороной кверху. Плоская голова плотно прижата к травинам.
Неужели передо мной мертвая ящерица? Смелее направляюсь к варану, чтобы узнать, в чем дело. Он совершенно не реагирует на мое приближение. Однако стоило мне подойти ближе, как рептилия мгновенно ожила, раскрыла зубастую пасть и в ту же секунду со смачным чмоканьем сомкнула на правой поле моей расстегнутой куртки. Это случилось так неожиданно, что я не на шутку испугался. Панически закричал:
– Отпусти, паршивец, куртку! Кому говорят, отпусти.
А «крокодил» никак не слушается меня. Знай, хлещет больно по ногам хвостом, будто пастушьей плеткой.
Я всячески стараюсь стряхнуть его челюсти с куртки и никак не могу. Вижу только, как зеленая слюна капает на песок. И тянет от нее помойным смрадом.
Наконец я соображаю, что надо делать: скидываю с плеч рюкзак, стягиваю куртку вместе с насмерть вцепившимся в нее страшным грузом.
Бросив все это на землю, отбегаю в сторонку. Сажусь на корточки и наблюдаю, что будет дальше.
Варан еще долго не отпускал куртку. Так она, видимо, ему понравилась...
Но вот он разомкнул челюсти, зыркнул на меня недобрыми глазками и не спеша закосолапил к соседнему бархану.
Уж там-то точно нет непрошеных гостей.
А то бродят тут всякие (в данном случае я) и мешают заниматься охотой...
МАРСИАНСКОЕ ДЕРЕВО
Самым главным деревом Кызыл-кумов считается черный саксаул. Красная пустыня и черные деревья... Чем не марсианский пейзаж?
«Черным» саксаул назвали ученые-ботаники. А вообще это кривоствольное деревце, несмотря на свирепствующее солнце, весной и летом имеет зеленоватую окраску. На его упругих, но очень хрупких ветках вместо листьев растут длинные тонкие жгутики. Толстые ветви саксаула невозможно разрубить топором. При каждом ударе лезвие отскакивает, как мячик, однако стоит ударить по ветке обухом, как она тут же рассыпается на мелкие кусочки. У саксаула нет, как у других деревьев, годовых колец. Если бросить саксауловое полено в воду, то оно моментально потонет.
Ранней весной на темно-салатном фоне саксауловых сучьев появляются цветы. Этакие желтые бутончики. У взрослых деревьев корни иногда уходят на глубину нескольких десятков метров. Так трудно им достается живительная влага.
Саксаул очень полезное дерево. Местные жители-туркмены, там, где нет угля и газа, отапливают им в лютые зимы свои жилища, а хозяйки пекут в тандырах – глиняных печах – румяные чуреки.
Чтобы пески не наступали дальше, каждую весну взрослые и дети сажают молодые деревца вокруг школ, поселков. Ветвями саксаула также обкладывают стенки колодцев.
В пустыне саксауловые рощи видны издалека. Для многих ее обитателей они настоящие оазисы.
В знойный полдень ртутный столбик в Кызыл-кумах иногда подскакивает аж к цифре 50°С. А песок накаляется до плюс 80–85°. При такой адской температуре мелкие животные не могут находиться на песке более одной минуты, погибают.
Поэтому в «самум» – самый жаркий месяц лета, спасаясь от горячего дыхания песка, ящерицы-агамы и стрелы-змеи стремятся расположиться на спасительных ветках саксаула. А у самых его корней под скудной тенью можно нередко встретить здешнего «крокодила» – серого варана.
Замерли Кызыл-кумы... От горизонта до горизонта текут пески красными гребешками, волнами, шелестят, движутся, шепчутся... Напоминают загадочную планету Марс. Такую же красную, безжизненную и безводную.
И только там, где растет саксаул, жизнь продолжается.
БЕЛКА ПЕСЧАНЫХ КЫЗЫЛ-КУМОВ
«Свись, свись!» – послышалось откуда-то сбоку.
Я заозирался по сторонам. И тут мой взгляд упал на крохотный столбик. Я пригляделся к нему внимательнее. Столбик оказался живой – с носом, с крохотными ушками, с темными пуговками глаз. С лапками. Передние лапки его были скрещены на груди, словно у правоверного перед утренней молитвой. Столбик явно с интересом изучал меня, впрочем, как и я его...
Я сделал шаг ему навстречу, но столбик вдруг ожил и моментально нырнул в норку, которая находилась рядом. И снова по невидимой цепочке прокатился беспокойный сигнал: «Свись, свись!»
Конечно же, это был никакой не столбик – это я понял сразу, а тонкопалый суслик. А еще его называют африканской земляной белкой. Потому что суслик очень похож на свою далекую родственницу, обитающую на другом континенте. И скачет зверек по песку совсем как наша лесная белка, подняв кверху пушистый хвост, высоко откидывая заднюю часть тела, и шубка у него до наступления жары золотисто-рыжая, густая, мягкая, длинная.
От своих сородичей тонкопалый суслик отличается тем, что он не залегает в зимнюю спячку. К началу лета в пустыне растительность, которой питаются суслики, начисто выгорает. Вот они и вынуждены уходить в преждевременную спячку до будущей весны, как черепахи. А тонкопалый суслик и зимой продолжает бодрствовать. Забирается на низкие деревца, кустарники. Поедает веточки саксаула, песчаной акации, кандыма...
Свистят в пустыне желтые суслики – его сородичи. Они предупреждают друг друга об опасности.
Их обеспокоенный крик сопровождал меня до самой Амударьи.
СУХОЙ ДОЖДЬ
Знойным летним днем в Кызыл-кумах словно возле доменной печи. И тут вдруг в небе показывается длинный серый бурдюк. Дождевая туча?
– Она самая, – говорит Рустам.
– Здорово! – ликую я.
– Напрасно радуешься, туча не про нас, – вздыхает мой провожатый.
Между тем бурдюк поравнялся с солнцем, и над нами брызнули тысячи светлых стрел дождя. Будто Мамаево войско выпустило их на нас. Но вот какая странность... Дождик сыплет, но совсем не достает верхушек барханов. Не говоря уже о нас... Он высыхает прямо в небе.
Я недоуменно смотрю на Рустама. Он понимает мое огорчение.
– Это редкий дождь, – говорит Рустам. – Сухой дождь...
И тут моя досада рассеивается. Видел я и слепой дождик, и грибной... А вот теперь и сухой дождик – кому рассказать, не поверят!
УМНИЦА
Лодочка моя тихо скользила вдоль узкой протоки Амударьи. Шуршали верхушками камыши, над головой вились тучами мошки, в зарослях верещала камышевка... И солнце било в глаза.
На повороте лодочку подхватило сильное течение и понесло к берегу. От сильного удара в старый тростник из густой кроны раскидистого турангила с шумом вылетела кряковая утка. Сделав широкий круг надо мной, она с тревожным криком скрылась за камышами.
Редкий случай, подумал я, чтобы утка, тем более кряковая, гнездилась на дереве.
Это меня заинтересовало, причалив к песчаному мыску, я легко поднялся по склонившемуся над водой стволу. В старом гнезде, когда-то принадлежавшем вороне, я увидел шесть утиных яиц. Они были оливкового окраса. Под цвет листьев, воды, неба... Такие издалека не сразу и разглядишь.
Умница, – мысленно похвалил я крякву. – Догадалась же, как уберечь свое будущее потомство от возможной беды.
Ведь по ночам здесь, в тугаях, постоянно рыщут шакалы, лисы, дикий кот сабанча...
ОКТЯБРЬ В ДЕЛЬТЕ АМУДАРЬИ
Тростники, деревья, кусты охвачены индиговым, лимонно-золотым пламенем. На лесных полянах среди этого пиршества красок не сразу и разглядишь франтов-фазанов. Грудь – колесом, хвост – шпагой. Этакие гвардейцы-мушкетеры. Разрывают лапками камушки и довольно токуют: «Цок, цок, цок!» Далеко слышно.
Замрет пустынный кот-хаус на барсучьей тропе – он всегда по чужим тропам ходит, прислушается. Да только облизнется.
Нелегко пробраться даже ему, коту, сквозь колючие заросли к фазанам.
Над кустами облепихи, густо облепленными желтыми водянистыми ягодками, огромными грохочущими стаями кружатся дрозды. Их рябые грудки мелькают тут и там.
Птицы набираются сил перед долгой дорогой. Наедаются вволю терпкими плодами. Сыто квохчут, словно курочки-несушки. Некоторые так переедают, что не могут взлететь. Одного такого дрозда-обжору мой сеттер Джой выгнал на песчаную косу и поймал, мне с трудом удалось вызволить птицу из его цепких лап.
Иногда, когда мы с Джоем гуляли но чащам, нам встречались на пожухлой траве нечаянные подарки – рога оленей-хангулов. Хангул с тюркского языка переводится как «Королевский цветок».
В такие дни над тугайным лесом и неоглядными просторами Амударьи, песками и барханами раздается приглушенный первобытный рев быков. Рев любви, продолжения рода, от которого цепенеют птицы и мелкие звери.
Широкие плесы постепенно замирают. Всё реже раздаются тревожные голоса пернатых. Не слыхать в камнях сверчков.
По ночам в непроходимых камышовых крепях, словно плакальщицы, начинают голосить шакалы. Их жалостный плач раздается то здесь, то там... Будоражит округу.
Зори заметно становятся прохладнее, на верхушках тростников выступает колкий иней.
Только брызнут из-за барханов солнечные лучи, на перекатах реки начинает бить жерех. Сильный, крупный, серебристый. И тут же отдается ревностным эхом в душе спиннингиста, забывшего дома снасти.
Ближе к берегу за молодью гоняется судак, забывающий о всякой осторожности. А золотобокие сазаны и пудовые сомы, нагуляв жирку на богатых придонных харчах, уже скатились в ямы на зимнюю спячку. И никакой искусный рыболов не выманит их оттуда даже на самую волшебную наживку...
А вокруг дельта, и тугаи продолжают сиять и сверкать буйством фантастических красок.
Но случается и такое: ночью крупными хлопьями может выпасть снег. Утром, как всегда, выглянет ласковое солнышко. И тугайный лес станет еще краше, нежнее, однако в полдень нагретый солнцем снег осыплется вместе с листьями с ветвей, и вся краса осеннего леса исчезнет. Тогда в Кызыл-кумах и дельте Амударьи ощутится близкое дыхание зимы.