Рыбалка на Севере незамысловата и не настолько добычлива, как это представляется многим жителям средней полосы. Окунь и плотва – основная добыча любителей. Леща, судака, сига ловят преимущественно сетями. Карась и вовсе экзотическая рыба для этих мест. Семга, кумжа, форель, хариус всегда были предметом элитной рыбалки.
Летняя рыбалка на Севере вообще не прекращается, чему способствуют и белые ночи. Отец приезжает с работы, мы садимся в лодку и устремляемся к заветным местам, чтобы застать вечернюю зорьку. Плотва, окуни, иногда щука и язь покрывают дно лодки. Как фотография, этот вид навсегда отпечатался в памяти.
Но поймать леща. Среди юных рыболовов это почиталось за честь, как, впрочем, и у взрослых. Но, как известно, ловля леща требует специальных подходов и приемов, применять которые северному рыбаку накладно при наличии альтернативы другой ловли. Другое дело, когда «напрешься» где-нибудь на Сямозере на нерестовый косяк леща по последнему льду, вот уж отведешь душу.
О лещатниках я впервые услышал от отца и тогда же у меня сложился некий образ: это хмурый пожилой человек с неизменной цигаркой во рту, молчаливый и нелюдимый. До рассвета он приходит на извечно принадлежащее ему прикормленное место, забрасывает три удочки и терпеливо ждет поклевки. До обеда он «берет» двух-трех крупных лещей, сворачивается и неспешно идет домой.
Как ни странно, выдуманный мною образ почти совпал с действительным. Это было в Брянской области, где мы с братом проводили каникулы. Случай привел нас к притоку реки Ипуть – маленькой речки, почти ручья. Ивовые заросли обоих берегов почти касались, образовав своеобразный тоннель. Слегка мутноватая вода медленно текла к устью. В одной из прогалин, к нашему удивлению, сидел рыбак, попыхивая папиросой. На деревянной рогатке лежала бамбуковая удочка – редкая снасть по тому времени. Что можно поймать в этой луже? Любопытство пересилило другие чувства, и мы подошли к странному человеку. На вопрос «Что ловите?» он равнодушно махнул головой в сторону небольшой кучки из крапивы. Не видя возражений, мы раскрыли ее, взору предстали три крупных леща с бронзовым отливом чешуи. Изумлению нашему не было предела.
Долгие годы грезилось вернуться на это место. Но как утверждают философы, нельзя дважды войти в одну и ту же воду: места эти затопили для нужд местной картонной фабрики, навеки погубив заветную речушку.
В начале восьмидесятых я переехал в Москву. Столичная суета, семья, работа существенно изменили образ жизни. Мною овладела гордыня карельского рыбака. «Ну какая рыбалка может быть здесь», – думал я. Азарт медленно угасал во мне. Что-то такое возвышенное щекотало мне душу, подобно мыслям Андрея Болконского: «Вот и я, как тот дуб, никогда уже не расцвету…»
Все изменилось внезапно. Летом семьдесят девятого года мы с семьей отдыхали на даче в Подмосковье. В тридцати километрах от Москвы по Калужскому шоссе, на берегу Десны. Старые москвичи знают это место: тридцать минут на автобусе от метро «Беляево». Ежедневно на прогулках мне попадался рыбак, идущий от реки. В уловах его всегда были подлещики, иногда лещи и даже довольно крупные, плотва, а порой и щука. Это разбудило во мне рыбака. Мой новый знакомый, с которым мы подружились, приобщил меня к местной рыбалке.
В шесть утра я садился на пирсе в лодку и греб вниз по течению Десны. Течение было совсем не быстрым, поскольку река подперта плотиной. От этого здесь были довольно глубокие места, метров до пяти при ширине около тридцати метров. Высокие, увитые мощной растительностью берега предавали реке сказочный вид. Я приставал у старой затопленной ивы и привязывал к ней лодку. Минут через десять длинные гусиные поплавки уже колыхались почти на середине реки. Трехколенные бамбуковые удочки, с комлями под веслом, свешивались с заднего борта. Где теперь этот антиквариат? Не знаю.
Первая рыбалка на Десне состоялась на удивление успешно: ловил с лодки на месте, где неизменно швартовался в последующем несколько лет. Наживкой служили мякиш белого хлеба и червь. Место я прикормил, теперь уж не помню чем. Первый подлещик классически уронил поплавок и после подсечки устремился к противоположному берегу. Снасть натянулась, давая почувствовать силу рыбы. Я подвел подлещика к правому борту лодки, двумя пальцами взялся за поводок и перетащил рыбу в лодку. В ней было граммов триста. «Всего делов-то, – торжествовал я в душе, – а то учат всякие мастера: дай ему глотнуть воздуха, он ляжет плашмя и тогда он твой».
Клев продолжался и дальше, одного за другим я втаскивал подлещиков в лодку. Кругом на резиновых лодках шныряли рыбаки. Здесь, как я потом узнал, был распространен способ ловли на свободно тонущую наживку. Видовое разнообразие такой ловли впечатляет: лещ, плотва, голавль, елец, окунь, густера. Но сегодня был не их день.
После очередной поклевки руки почувствовали серьезную тяжесть. Да, это был настоящий лещ. Но я не мудрствовал и по привычке стал подводить его к правому борту. Вот здесь-то он и показал себя. Он бился, уводил в сторону, не давая схватить поводок, но все-таки сдался. Я приподнял его над водой, и тут случилось то, что и должно было случиться: он рванулся и плюхнулся в воду. А ведь счастье было так близко.
Время перевалило за десять утра. Но поклевок не было. Утомительно более трех часов провести в лодке, если в подсознании не присутствует мысль, что ты лещатник, который в ожидании единственной поклевки может провести много часов, не испытывая ни малейшей усталости, а напротив, невиданный прилив сил. Не правда ли, глупая теория, лукавство. Ведь чего еще желать человеку, находящемуся в сердце живой природы и ощущающему себя ее частью.
И все-таки ощущение себя лещатником – выстраданная годами заслуга. Без стремления к этому добиться восхождения на эту вершину невозможно. В своем пафосе попробую не перейти грани бахвальства и истинного ощущения. Признаюсь, я уже знал, что первая поклевка состоится в одиннадцать часов, почти зрительно ощущал, как работает моя прикормка, и не сомневался, что мельчайший крючок второго номера с насаженной на него перловкой – это то, что надо двухкилограммовому лещу. Образовавшаяся внезапно дорожка из воздушных пузырьков подтвердила мои чаяния.
Ровно в одиннадцать поплавок правой удочки дрогнул. Дрогнуло и мое сердце. Вот оно, ради чего готов на все! Поплавок приподнялся и медленно пошел в сторону. Подсечка, и крупная рыба натянула леску. Совсем короткая борьба и, лежа на боку, лещ плавно входит в подсачек.
Минут через десять следующий лещ становится добычей.
Так я ловил несколько лет подряд. Почти всегда удачно и, главное, на одном и том же месте. Возможно, в первую рыбалку я случайно попал на ход рыбы, что и определило дальнейшие события. Или, как говорят философы: «Оказался в нужном месте в нужное время». Возможно.
К пирсу подплыла еще одна лодка. Рыбак в ней был другом лодочника.
– Как дела, – спросил он у друга.
Хмурый друг в ответ досадно махнул рукой.
Я выложил из лодки на пирс удочки и садок с тремя килограммовыми лещами и с удовольствием потянулся, расправляя затекшую поясницу. Друзья с удивлением посмотрели на улов и на меня.
– Ты понял, – после некоторой паузы обратился лодочник к другу, – говорил тебе надо дальше ехать. Вы же за мысом ловили, – спросил он у меня с досадой.
– Да, там, – отвечал я, неопределенно махнув рукой, сознавая, что на извилистой Десне сотни мысов.
По лесной тропинке я возвращался с добычей к дому и с удовольствием предвосхищал, как порадую уловом близких и прежде всего отца. Он, карельский рыбак, как никто оценит мой успех.
– А говорят, «Поймал – отпусти!», – в душе смеялся я.
Нет, этот принцип не для нас, у русских такое никогда не приживется, а вот «Поймал – пропусти стопку…» – это куда ни шло.