Ранним морозным утром зерендинский егерь Калсабек говорил, расставляя нас по номерам в болотистом огромном колке: «Здесь водится нужная вам скотинка завсегда. Тут среди молодого осинника не один бешбармак прячется, ой бай (по-казахски это возглас удивления. — Авт.), рога какие огромные! — разводил он чуть ли ни на полтора метра руки. — Пули у всех есть? Коров не трогать, все уже стельные, стрелять только быков, и только наверняка, а то напаримся тут по кочкам добирать подранка. Все ноги на кочкарыгах сломаешь. А у меня маржа баурсаки сегодня жарит, наказывала пораньше приехать».
И словно по его заказу, в первом же загоне грохнул уверенный выстрел. Через пару минут радостный крик «Дошел! Идите ко мне!» мощными толчками загнал сердце куда-то к горлу. Все собрались у счастливого номера.
— Я у этого пенька стоял, слышу, сороки в глубине леса загомонили, — радостно гудел Серега. Ну, думаю, все, стронули. Смотрю, чистинкой между березками прет! Ноги высоко поднимает, ну, думаю, здравствуй, мой будешь. Выцелил спокойно, под лопатку, да как жахнул! Упал мордой в куст, как и не бежал будто, только треск пошел. Стал прикуривать, а руки трясутся, как на утро после свадьбы. А только вам покричал, слышу шорох, обернулся, а он уже подскочил и — ходу в кусты, я за ружьем, а он задницей мелькнул между деревьев, и нет его. Как черти из-под самого носа унесли. Только пыль снежная пошла!
— А где же, Сергей, мултук у тебя был? — спросил Калсабек, внимательно рассматривая место падения лося.
— Дак к березе прислонил, когда закуривал. Мертво ведь лег, даже не дрыгнулся.
— Чем стрелял?
— Картечью.
— У-уу, шайтан тебя загрызи, арбой пустой тебя задави! Говорил ведь, пулей бить их надо!
— Да не успел вчера зарядиться, поздно приехал, — оправдывался неловко Серега.
Коротко посовещались, и меня, как самого молодого и с пятизарядкой, послали по следу подранка, а сами поехали становиться в засады по вероятному ходу зверя. По мазкам крови на деревьях, по кровавым проталинам на лежках было видно, что рана в районе левой лопатки, но бороздил он почему-то по снегу задней правой ногой. Что это за притча такая, понять я никак не мог. Что за хитрый такой выстрел? Целился в лопатку, а упал как подкошенный и не дрыгнулся, это еще объяснить можно: одна картечина контузила мозг или позвоночник. А правую ногу, заднюю, почему тащит — непонятно, хоть затылок насквозь проскреби.
Целый день, тараня сугробы, мы пытались добрать подранка. Много матюгов досталось в тот день Сереге, как самому виноватому, а походить по следу досталось мне, как самому молодому. Раненный в переднюю лопатку лось почти до вечера таскал нас по таким болотистым казахстанским чертомелям, что нам не снились и в самом страшном сне. Отрываясь от погони, лось ложился отдыхать, оставляя на каждой следующей лежке все меньше и меньше крови, а нам все меньше и меньше надежды.
К вечеру мокрые от пота, уставшие, решили мы ехать домой, а утром продолжить преследование, если след не занесет за ночь снегом. Не знаю, тепло ли сейчас в новых УАЗах, когда на улице минус 17, но тогда, если снег идет на улице, то и в машине кружатся снежинки. И так же холодно, как на улице, ну, может, чуть теплее. Скребки для стекол тогда не продавались, и если прокладка между рулем и сиденьем безалаберно бестолкова, то едешь, как в танке. Вот и мы скребли стекла, кто чем может. Виталий Сергеевич, сидя рядом с водителем, тоже скреб стекло ногтями, матеря своего персонального шофера, во всем сегодня виноватого Серегу.
А тот в ответ так дал на газ, что мы ракетой понеслись, разметая снег по еле видной лесной дороге. «Стой, стой! Тормози! Задавишь!» — тонким фальцетом перекрывая шум мотора, закричал вдруг Виталий Сергеевич, увидев, что из придорожных кустов под колеса машины метнулось что-то мохнато-рогатое.
Сергей так засандалил по тормозам, что машина, крутанувшись на дороге, со всего маху ударилась носом в березу. Мотор заглох. Виталий Сергеевич ткнулся лбом в торчащий впереди механизм стеклоочистителя, какие были в ту пору над передними стеклами УАЗа. Я, «обдирая» уши, вклинился в потолок между двумя деревянными рейками, привернутыми еще старым заботливым водителем под утеплитель потолка.
— Ты зачем заорал «тормозить?» — забыв про субординацию, кричал на своего шефа разгоряченный Серега.
— Так коза же выскочила, а ты прешь, проткнула бы рогами радиатор!
— Да какая тебе коза? Протри глаза, не коза это была, а заяц!
— Заяц?! — изумился Виталий Сергеевич. Ну а рослый какой…
Мы хохотали так, что с берез посыпался иней, это же надо так невовремя перепутать зайца с козой! Хлынувшая у Виталия из-под шапки кровь вернула нас в печальную реальность. Когда, раздвинув волосы, осмотрели место удара, то содрогнулись, рассечение было сантиметра четыре, кровь заливала лицо. Водитель достал замурзанную аптечку, налили из пузырька йод ему на рану. Виталий зарычал, как раненый гладиатор. Бинта в аптечке не было, пришлось останавливать кровь большим куском ваты, ее примотали к голове изолентой.
Вид у нас был мама не горюй! Володя Олейник ойкал, сломившись пополам и держась за спину. Осмотрели машину, попинали баллоны: бампер погнут, остальное все вроде в порядке. Решили первым делом в ближайшем поселке показать рану Виталия врачу.
Стали заводить верного «проходимца», но он только чихал, стрелял дымом, но не хотел заводиться. Мы стояли холодные, голодные, покалеченные у трясущейся от стартера машины. Рослый заяц убежал невредимым. А из нас цел и здоровехонький был, конечно, только Серега! Подняли капот, Володя с Серегой, знатоки-автомобилисты, заспорили чуть ли не до драки, но быстро вычислили беду, случившуюся с машиной. Ливанули в карбюратор бензина напрямую, УАЗ исправно завелся. Мы тут же радостно расправили продрогшие плечи, и в лесу вроде тоже стало теплее. Но, чуть поработав, мотор снова заглох и на все Серегины усилия отвечал гробовым молчанием. Снова налили бензин напрямую, с первого рывка стартером мотор отозвался ровным гудом, но, поработав немного, заглох.
— Ясно! — загомонили два наших спеца, — это соринка где-то дремала в карбюраторе, а от удара в березу заскочила в жиклер и перекрыла питание. Сняли карбюратор, при морозе 17–20 градусов это такое, я вам доложу, поганое занятие… Занесли его в машину, разобрали и насосом стали выдувать эту зловредную соринку. Все замученные, пропотевшие во время погони за зверем стали крепко замерзать. Посадки были молодые, сушняка, как мы ни бегали, ни разгребали снег, нигде не было, топора тоже. Собрали продутый карбюратор и с любовью прикрутили его на место, но мотор зловредно молчал.
До ближайшего жилья километров двадцать, и все лесами, полями. В мокрой от пота одежде в такой мороз, в темноте, по проселочной заснеженной дороге идти в деревню было верным самоубийством. Это сейчас у всех мобильники, а в те времена со связью было плохо. Володя предложил перерубить березы выстрелами и жечь костер. Начали стрелять березы. Настреляли немного дров, но только зря потратили патроны. Разгораться сырые стволы никак не хотели. Ветер пронизывал насквозь.
Тут меня, как самого мокрого, осенила идея: «Давайте подымем капот, откроем крышку воздушного фильтра, капот закрывать не станем, один будет стоять на бампере и заливать с помощью лампы бензин напрямую, минуя жиклеры». Кто знает, что бы было с нами, если бы не эта мысль. Так и ехали. Капот привязали, чтобы не падал, один из нас на бампере тонкой струйкой заливал бензин в открытый карбюратор.
Таким образом доехали до Казанки, Виталия завезли сразу в больницу. Пока ему зашивали рану, Серега с Володей снова сняли карбюратор, отнесли его в сторожку, там, в тепле, снова терли, дули. Поставили, не изменилось ничего. Тогда отрезали шланг от насоса, надели его на сосок лампы и уже с кабины через шланг лили бензин с помощью паяльной лампы напрямую в карбюратор. Так и доехали до дому, изрядно замерзшие, но живые, с помощью русской смекалки и паяльной лампы.
Дружно решили завтра утром встать пораньше и добрать раненого зверя. Ночью Сережа сменил карбюратор. Утром еще толком не рассвело, а мы уже неслись к местам вчерашних злоключений. Нашли след. Виталий и я пошли по еще хорошо видимым следам. Еще километров пять лось пер болотистыми колками, время потянуло уже за полдень.
Следы лося вышли из леса, крови на них уже не было; лось шел, также волоча заднюю правую ногу, неспешным шагом двигаясь точно на север. На его пути раскинулся подковой березовый лесок, за ним метров через двести асфальтовый грейдер, а дальше почти сплошные леса и болота. Решили за асфальтом зверя больше не тропить, там его уже нам наверняка не догнать. Перед заходом в лес договорились, что один идет по следу, а другой смотрит по сторонам, чтобы не прозевать раненого, а потому опасного зверя.
В средине леса след запетлял по замерзшему болоту с большими кочками. Мы с Виталием обменялись бесшумными знаками: надо быть настороже, очень удобное место для лежки.
Белыми шапками кочек и тишиной стелилась перед нами застывшая марь, березы искрились инеем.
Лось черным бесшумным призраком вдруг возник среди снежных берез. Первым выстрелом сгоряча и впопыхах я точно обзадил, но после второго лося словно вожжами потянуло к земле, но он справился и вне досягаемости под грохот моих и Виталькиных выстрелов замелькал далеко между берез. Выскочив из лесу, мы видели, как лось шагом зашел в недалекий реденький лесок. Идти за ним уже не было сил.
На выстрелы подъехал наш УАЗ, поехали к лесу. Лось лежал на самом краю. На правой задней ноге на нижнем суставе был большой нарост, сантиметров пятнадцать в диаметре, видимо, старая травма. Лось был громадным, таких я больше никогда не видел.
Прошло уже лет тридцать пять с той охоты, и я уже двадцать лет как переехал из Казахстана в Россию, но и сейчас легко найду тот лесок с болотом посредине. Дорого я дал бы, чтобы вернуть те дни, тех друзей, тот лес, ту тишину, иней на белых березах. Но года три, как не стало Володи Олейника, Виталий Сергеич прижился в Омске, я живу в Волгоградской области. Сережа и егерь Колсабек остались в Казахстане. Много славных охот еще было, многие помню, точно это было вчера. Но почему-то та вспоминается, как одна из самых лучших.