Дремучие леса — сосновые боры с корабельными соснами, темные ельники. В них полно зверушек, птиц, ягод, грибов. Нескончаемые болота. Бесчисленное множество рек, речушек, ручейков.
Реки Беломорья славились нашим, исконно русским жемчугом. Невелик был жемчуг, с проседью, крепок и ясен. Ковырнешь ракушку — вот оно, зернышко, светится тускло. Подцепишь пальцами и кинешь скорее в рот, за щеку. Подержишь, обмоешь слюной — и засверкает зернышко матово, причудливыми переливами. Глаз не оторвать. Редкое теперь уже счастье! Брали промысел под контроль, потом отпустили на вольное освоение. Повыловили, повыбрали.
Своим изчезновением жемчуг обязан не столько бесконтрольности лова, сколько сокращению рыбы лососевых пород. Ведь личинки моллюска жемчужницы зацеплялись на жабрах рыб и поднимались с ними далеко в верховья рек. Так и расселялись. Поньгома, Кузема, Воньга, Кемь всегда славились красной рыбкой.
Кемь-река впадает с запада в море. В устье стоял город с одноименным названием. Много существовало баек по поводу названия города. Одна из них относится ко времени правления Петра Великого. Грозный был царь, беспощадный, но справедливый. Просто так люд не губил, из самых отъявленных смутьянов извлекал пользу до конца.
— Ну что, мерзавец? Обворовал казну? Молчишь, паскудник? А вот послужи-ка ты мне теперь на море Белом!
И Указ: «Сослать подлеца к е... матери!» (сокращенно — к е м ь). Правда это или нет, не знаю, но уж очень хочется верить смешной байке, да и место для города выбрано удачно...
К концу апреля сильно занастило. Снег метровой толщины промерз почти наполовину. Посидели с другом, охотоведом Володей Ивановым, пошептались и, побросав продуктов на несколько дней, прихватив ружья, спиннинги, ринулись путешествовать. Решили добежать по насту до верхних порогов на Кеми, к озерам Куйто. Была тайная мыслишка разведать к лету перекаты.
Переночевали в деревне Панозеро и утречком, прокатившись чуток на лесовозе, спрыгнули и побежали через лес на запад. Легко бежалось, вольно дышалось! Молодые, здоровые. Наст даже и следов не сохранял: твердо, гулко.
Болотами с редколесьем, через каменные гривки часа за четыре выскочили мы прямо к старым развалинам на излучине реки. Пара домиков никаких, один с дырами, но переночевать день-два можно, даже печка железная имелась. Запаслись дровами, натаскав гнилья от строений, на улице разложили костер, попили чаю и спустились к перекату.
Порог гремел. В воздухе висела хмарь тумана, расцвеченого радугой, вода наскакивала на валуны, перепрыгивала их, серебря пузырями неспокойную воду. Собрали снасти, разбрелись. Раскатав болотники, полезли в воду. Выбирали затишье после больших камней. Вода казалась спокойной, медленной, плотной. Блесенки выбрали самые легкие, пестренькие вертушки. Пустишь по течению, поддернешь, еще подспустишь. Коряг не было, одни камушки. Цокали по ним блесенки, куражились.
Боковым зрением заметил, что мой напарник неудобно согнулся, спиннинг напрягся и превратился в дугу. На конце снасти забилась рыбина. Прыгнула свечой. Ба, щука! Вот кого не ждали!
Набежало темно-синим цветом, обложило тучами, затемнело. Поклевок больше не было. Забрались в домушку, затопили печку, поставили чайник. Вскоре печка загудела ровно, пощелкивая, отдавая тепло. Щуку нарезали кусками и зажарили на деревянных шампурах. Быстро поужинали, закутались в спальники и, надеясь, что утро вечера мудренее, под скрипы разваливающегося строения заснули. Разбудил встревоженный голос:
— Валь, тебе не капает?
Продрал глаза. В печке играли краснотой угли прогоревших дров, по которым бегали голубоватые угарные огоньки. Глаза напарника блестели.
— Как не капает? Спальник мокрый, за шиворот затекло.
Дырявая крыша напоминала старый дуршлаг: лило во все дыры и щели. Сквозь пустые глазницы окон брезжил неуверенный свет.
— Давай-ка вставать!
Володя выбрался из мешка и засуетился около очага, подбросил дров. Пошипев, они подсохли и занялись пламенем, отодвигая темноту в углы.
— Давно льет? — спросил я.
— Да часа три уже. Сейчас потише стало, а то поливало здорово.
Пока грели чай, вскрывали банку сгущенки, разламывали батон и наскоро перекусывали, совсем рассвело. Вывалились за дверь. Заметно потеплело. Небо было обложено тучами, несло их низко, сеяло неугомонным дождем. Мой напарник вопросительно смотрел на меня.
— Что будем делать?
— Пойдем побросаем. Не сидеть же! — ответил я неуверенно.
Стали пробираться к воде. Под ногами замесило мокрым снегом, корка провалилась. Проложили тропу и спустились к воде, захлестали снастями. Минут через двадцать руки закоченели, с носа закапало. И тут опять отличился мой друган.
— Вот она! — заорал.
Его удилище согнулось. В реке сопротивлялась добыча. Поиграв с рыбиной, Володя подтащил ее к берегу и аккуратно выволок на рыхлый снег. Килограммовый лосось трепетал плавниками, красиво изгибался упругим телом, зарываясь в засеревшую снежную крупу. Начало положено.
Еще минут пятнадцать — и у Иванова опять поклевка. Вторая рыбина, помельче, забилась рядом с первой. В азарте до обеда мы излазили весь перекат, измучились, промокли насквозь. Мне повезло: попалась крупная форель, больше килограмма. И все. А другу посчастливилось: еще четыре лосося и форель украсили наш улов.
— Давай-ка собираться! А то нам не вылезти отсюда, — предложил Володя.
— Снег раскис, а мы без лыж. Может быть, ночью или под утро подморозит, тогда и двинем? — спросил я.
— А давай! Первый раз, что ли?
Дождик перестал, но температура явно была плюсовая. Решили дождаться утра, а там как получится. До вечера выспались и, к великому нашему сожалению, констатировали, что надежды на мороз нет. Над рекой и по берегам лег плотный туман, который быстро разъедал толщу снега. Делать было нечего, и мы залезли в спальники досматривать сны.
Утром чуть свет побросали в рюкзаки скарб и двинулись в обратный путь. Позавтракать решили на первом привале.
Попеременно, сменяя друг друга, мы лезли по проваливающемуся снегу, прокладывали борозду, чертыхаясь, падая, проклиная всех и вся, и были готовы на подвиги. Но, отойдя от реки с километр, поняли, что все не так-то просто. Вымотались, промокли до пояса, употели. Сердечки бились, в голове звенели колокольчики, мышцы ног отказывались работать. Володька неожиданно завалился на бок и заорал:
— Ногу свело!
Еле стащил с него сапог и, обхватив левой рукой пятку, правой нажал на ступню. Иванов взвыл. Ногу отпустило.Обтоптали снег, наломали сухих еловых веток, развели костер, набили чайник снегом и приспособили его над огнем. Пока отдыхали и пили чай, решали, что делать дальше. Первым предложением было соорудить из лапника снегоступы. Этим и занялись. Нарубили подходящего материала и принялись за дело. Изготовили четыре овала сантиметров по семьдесят в длину и тридцать в ширину.
Переплели поперек веточками, связывая в перекрестьях бинтами. Трудились часа два. И вот все готово. Привязали снегоступы к ногам и пошли. Нет, пошли — громко сказано. Потащились, с трудом вытаскивая из снежной каши сразу потяжелевшие плетенки. Метров через двести я опрокинулся на спину.
— А ну их в баню!
Иванов лег рядом, и мы захохотали на весь лес, распугав стайку поползней, обследующих еловые заросли.
— Ну что, Вовка? Вовращаемся? Куда нам торопиться? Завтра Первое мая, у нас есть непочатая бутылка кубинского рома. Поживем, побомжуем, дождемся проталин, тогда и выйдем. Как ты? — я повернулся лицом к другу.
— А давай!
Хорошо, когда тебя понимают и поддерживают! Сразу стало спокойнее на душе. Проблемы отодвинулись на неопределенный срок. Народная мудрость гласит: «Никогда не делай сегодня то, что можно сделать послезавтра!»
Впереди нас ждал отдых минимум на неделю. По своей тропе мы вернулись к пристанищу, натопили печку, обустроились, наварили рыбы и вылезли на волю любоваться природой. Туман не пропал.
Громко разговаривал перекат, иногда играя отблесками набегающих на валуны волн. Воздух был пропитан влагой. Звуки слышались чистые, ясные. Тяжелые, ватные тучи цеплялись за крышу нашего ненадежного убежища. Уже заполночь, в дреме, я вскинул голову. Послышалось? Нет! Где-то над Нижним Куйто гакнуло. Гуси! Я толкнул притулившегося к моему плечу напарника:
— Послушай!
— Ну вот! Полетели! — Иванов проснулся, завертел головой. — Утьё тоже должно пойти.
И в подтверждение его слов вдоль реки прошумела, проскрипела чиротня. Природа оживала. Было не до сна. Мы спустились к воде и долго стояли, вслушиваясь в новые весенние звуки. Под утро нас сморило: сказалась неудачная вылазка. Завалились спать с надеждами на завтра….
Проснулся я от дуплета. Володьки не было. Вот подлец, один ушел! Глянул в амбразуру окна. Иванов шел по воде, что-то пытаясь в ней выловить. Потянулся рукой и подцепил птицу за крыло.
Блеснуло зеленью отраженное в воде зеркало крякаша.
— Нахал! Чё меня не поднял?
— Да не злись! Я́́ сегодня угощаю! Пара налетела. Валь, он окольцованный! — и Володька, загребая воду сапогами, бросился к берегу.
Я, прихватив ружье, поспешил за ним. Осмотрели селезня. На левой ноге тускло блестело кольцо белого металла.
— Бритиш музеум, — прочел добытчик.
— О как! С Туманного Альбиона прислали! — удивился я. — Ща супу из нее наварим.
Иванов пошел растапливать печку, а я у воды, пристроив ружье на валуне, стал щипать птицу. Подошел Иванов, зачерпнул котелком воды, сказал:
— Посмотри, я там в домике заправку нашел. Пойдет?
В бумажном пакете обнаружился комок мелкой, слипшейся, подернутой зеленым налетом плесени вермишели.
— Ну и что? Пенициллин как никак...
— Не шевелись! — прошипел я, уловив знакомый звук и увидав третьим глазом идущий на нас одинокий дредноут — силуэт приближающегося гуся.
Птица тянула от леса, издавая призывный трубный звук. Мы с напарником застыли в неудобных позах, дыхание перехватило, тело затрясло, сознание отключилось. Когда гусь поравнялся с нами, я резко обернулся, схватил ружье, сдвинул предохранитель. Птица рванулась ввысь — я аккуратно выцелил и выстрелил с чока под перо.
Гусь некрасиво скомкался и рухнул вниз, теряя мелкие перышки, которые, кружась, долго опускались на землю.
Подбежали. Вот это добыча! Серый гусь! Иванов захлебывался от восторга:
— Шашлык из Турции прилетел!
— На халяву не ем, — с гордостью произнес я. — Угостить тоже могу.
Через час два русских парня сидели на порожке в дверном проеме и хлебали варево из британской утки, заедая его шашлыком из гуся, прилетевшего с далеких, теплых берегов Турции (а может, Италии), и поднимали кружки с кубинским ромом «Негро».
— За Первое мая! За международный день солидарности трудящихся! За мир во всем мире!
Мы сидели и тихо беседовали, обсуждая планы на лето по поиску жемчуга. В Кемь выбрались только к восьмому мая.