B августе 1977 года во время байдарочного турпохода по одной из северных речек, погибла моя первая лайка Лайма. Не берусь описывать горе потери. Весной у Лаймы были щенки, и все они попали в хорошие руки. Уговор был один: возникнут какие сложности — вернуть. Я уже отобрал себе щенка от очень хорошей собаки, но приезжает приятель Валера и сообщает, что они ожидают четвертого ребенка, и жена поставила условие: или я, или собака. Радости моей не было предела, и я забрал семимесячного щенка обратно.
Выращен он был отменно, выполнял ряд команд, но в лесу был мало. Потянулись дни выходов в лес, нахаживания, и в декабре— 8 месяцев от роду кобель уже облаивал и искал белку. Естественно, это было ученичество, но талантливое. Потом он безудержно пошел по лосю, коего в те времена было много.
Пришлось пса «построжать», и уроки охоты на белку были продолжены. Я забросил все домашние дела и занимался только собакой. Кличку ему дали в прежнем доме Марс, я назвал его Кентом. Как ни странно, кобель быстро воспринял перемену имени. К осени следующего года в возрасте 1год и 3 месяцев на испытаниях по белке Кент заработал диплом II степени. Все свободное время проводил я с Кентом в лесу, помогая ему оттачивать тонкости охоты и нашего взаимопонимания.
При встрече с одним приятелем-охотником узнал от него о прекрасных северных местах — глухих, с обилием дичи. Он подарил мне несколько кроков* местности и пожелал хорошей охоты. В декабре, соответственно экипировавшись, мы с прежним владельцем Кента поехали в таинственное и глухое Каргополье. (К этому моменту у Валерия было уже четверо детей, но жена охотно его отпустила развеяться от забот и отдохнуть.)
Переночевав у гостеприимного лесника в деревне Лёкшма-Бор, мы с утра по санному следу «почтовой лошади» пошагали в деревню со странным названием Ягрема. Уже от одного названия исходила какая-то таинственность. 18 километров, где лесом, а более болотом, топча лыжню, волоча за собой груженые пластиковые санки, затемно мы добрели до нужной деревни. Еще не доходя до нее, в перелеске, я обратил внимание на крупные следы медведя и взломанный лед на луже. Но надо было искать ночлег, и следы мы восприняли как простой курьез.
Потом уже дошло: месяц-то декабрь, и это шатун, по какой-то причине, не залегший в берлогу в ноябре. С трудом нашли дом, где нас приняла на постой очень милая старушка. Долго выспрашивала нас с недоверием. Показали ей документы, собаку, санки с грузом, и все решилось благополучно. В селе когда-то было несколько сот дворов, но лихие времена не пощадили налаженного быта сельчан, и осталось в деревне 16 «жихарей»: 12 бабок, 3 деда и одна молодая «почтарка» с ребенком.
Товары в магазин завозят раз в год, зимой. Ассортимент — скромнейший, но у всех свои хозяйства, и жители как-то выживают. Познакомились с одним из дедов — Мишей. Лет ему за 75, а жене за 50. Крепкий такой дедок, всю жизнь проохотился, а сейчас рыбку ловит в «морды» на речке Ягреме. Нужное подспорье: когда деньги есть, а ничего не купишь. Мы пошли на разведку в надежде самостоятельно отыскать Ягремское озеро — там, по слухам, была избушка.
Вернулись ни с чем, и дед Миша взялся провести меня на озеро с условием, что я буду тропить лыжню. Лыжи его (дед их называл «ламбы») были очень интересные: из «березовой губы», просмоленные, узкие, а длиной более 2,5 метров, чтобы ходить по льду озер, где трещины и промоины. Мужик я тогда был достаточно «справный», да и возраст едва за 40 лет. Пройдя побольше половины пути, я почувствовал, что дед Миша наступает мне на пятки! А потом говорит: «Дай-ка, сынок, потопчу лыжню, а то от тебя пар уже, как от бани!»
Дошли до озера, избушка — одно название, какой-то «умелец» положил на крышу ольховые брёвна — и, естественно, их надолго не хватило. Вход в избушку — на четвереньках, дверь заморожена. Отколотил я лед, быстро перебрал печку-каменку, подправил нары, и тронулись мы в обратный путь. Дед Миша впереди, я — за ним. К вечеру были в деревне. Поразило обилие тетеревов и глухарей, что сидели на березах и соснах вокруг деревни.
Посвятив один день достаточно безуспешной охоте на птицу, мы собрались и протоптанной лыжней двинулись на Ягремское озеро. Псу было все любопытно, он, активно набирая информацию, буквально летал впереди нас. Пришли засветло, начали с заготовки дров, топки каменки и устройства быта. С потолка избушки лило, пока не стаял весь снег с крыши.
Набросали на нее лапника, законопатили щели в стенах, к вечеру протопили каменку еще раз. Забрались в избушку, разделись по возможности и залегли на нары. Избушка оказалась теплой из-за малого объема, довольно большой каменки и наших стараний по приведению её в божеский вид. Ночь долгая, декабрьская, и к утру мы уже были одеты во всё, что можно было на себя надеть и набросить. Пес лежал у стены на нарах, и когда упирался в стену лапами, то сдвигал нас на каменку, еще горячую и в саже. Мы мужественно с ним воевали.
Утром пошли на маршрут по старому Пудожскому тракту, указанному дедом Мишей. Лес рублен мало, птицы много, в основном рябчик и глухарь. Белки тоже много, но мы пытались пройти возможно большее расстояние и оценить угодья на вероятность охоты. Пришли к избе посветлу, быстро развели огонь, приготовили еду, протопили каменку. Мороз особо не лютовал, в пределах 20 градусов. Вторая ночь была более теплой, мы уже приспособились к хитростям избушки.
Наутро опять пошли по своей лыжне. Но что это? Такое впечатление, что по нашей лыжне прошел здоровенный мужик без лыж, проламывая её до мха и воды. Мы сразу всё поняли — шатун нас нашел. И, действительно, через километр кобель метнулся в сторону и басовито залаял метрах в ста от лыжни в густом ельнике. После выстрела в воздух, спустя какое-то время лай прекратился, кобель вернулся и деловито засеменил впереди нас. В течение дня история повторялась несколько раз. Не было сомнений — зверь нас скрадывал, и только благодаря кобелю, далеко не отходившему, вовремя бывал обнаружен.
Что делать? Решили не бросать охоту, в одном стволе пуля, в другом дробь, так и проохотились мы неделю. Встречи с медведем были ежедневно, но мы его ни разу не перевидели. Кобель обнаглел и уходил за мишкой уже метров за двести. Но нам приходилось, соблюдая предельную осторожность, все делать вдвоем: за водой, за дровами, ловить рыбу из-подо льда, и все это только с оружием. Избушка наша представляла жалкое зрелище: ударом ноги ее можно было завалить. Добыв по трофейному глухарю, вволю поев супа из рябчиков, решили не рисковать дальше, да и нервы были все время на пределе. Собрались в одночасье и пошмурыгали по старой лыжне в деревню.
Перед уходом сбегал я метров за 300 от избы в лес и обнаружил там хорошо набитую зверем тропу. Под надежной охраной мы жили неделю! То-то пес ночью то и дело прислушивался и порыкивал. Не могу объяснить толком поведение зверя, ведь ему ничего не стоило напасть на нас в избушке и взять, как говорится, «голыми руками». То ли еще сыт был, то ли побаивался, то ли просто любопытен. Следы нашей жизнедеятельности отслеживал и проверял он досконально.
По дороге в деревню, а это 15 километров, мы изредка постреливали. Лыжня шла болотом, лес недалеко, и было ощущение, что мишка проводил нас на какое-то расстояние. Придя в деревню, мы прошли еще несколько радиальных маршрутов в другую сторону, потом собрались, погрузили тяжелые вещи на «почтовую лошадь» и в мороз (-43°) чуть не бегом, вырывая друг у друга рюкзак — для тепла!,— пришли в деревню Лёкшма-Бор. Рассказали о шатуне.
Уж не знаю, что предприняли в Каргопольском обществе охотников, но мы уже неслись на автобусе в Няндому. Потом поезд Архангельск— Москва — и мы дома, счастливые, что так все обошлось, отдохнувшие, но и уставшие. Позже, когда я встречал следы медведей-шатунов, да и добывал их, каждый раз вспоминал странное поведение первого шатуна. Воистину, непредсказуемый зверь!
То, что я написал — не художественный вымысел, а рассказ о реальном случае из моей жизни. Естественно, что имена, фамилии и названия местности изменены, дабы не вызвать нареканий со стороны уязвленного самолюбия некоторых охотников.
* Выкопировка из топографической карты