«Путешествие» в мир промысловой охоты ждало меня в самом начале моей дороги в литературу. О сибирском пушном промысле я тогда еще только почитывал в книжках, а вот охоту за пушным зверем в северной таежной зоне европейской территории страны уже более-менее знал, а потому и рассчитывал, что такое дело у меня удастся.
У нас по архангельским лесам, по ельникам, осинникам и по окрайкам таежных болот шастала только куница, да белку постреливали.
Но чтобы походить за той же куницей, нужна была, разумеется, неплохая охотничья собачка. Искать себе остроухого помощника в Москве я тогда не стал, опасаясь снова вырастить лайку, которая, как когда-то моя самая первая лайка Буян, будет поглядывать только в сторону лосей да медведей. Нет, зверовой пес мне тогда не требовался в помощники, и я решил поискать себе собачку у местных охотников. Навел справки, собрал, как говорят теперь, всю нужную мне информацию и в конце концов обзавелся щенком, которого хозяин оставлял вроде бы для себя.
Собачка оказалась покладистой, смышленой и, очень может быть, мы с ней вместе прошли бы не одну охотничью тропу, но перед самой охотой пес тяжело заболел. К нам заявилась безжалостная чума, и я не мог ничем помочь своему будущему охотнику, который тогда только-только прочно вставал на ноги.
Словом, я остался один, без четвероногого друга-помощника. Искать перед самым сезоном какую-то дельную собаку было бесполезно – все рабочие собачки уже были при деле. Кое-как я дотянул в тайге до глубоких снегов, походил за куницей с местным охотником, который, прознав мою беду, явился ко мне со своей собачкой и предложил быть его напарником: вдвоем ходить по тайге за той же куницей и веселей, и добычливей. Но в конце концов я все-таки сдался и, считайте, почти что ни с чем вернулся домой, в Москву, чтобы вскоре все начать сначала.
В Москве я прежде всего занялся поиском подходящего щенка. И такого щенка Бог мне послал. Я назвал собачку Бураном – был он бел одеждой и быстр, как снежная стихия. И как только-только стали расставаться с тяжелыми сугробами лесные дороги, я тут же отправился в свою заонежскую тайгу.
Знакомые мне местные охотники никогда не читали никаких книг, посвященных натаске, нагонке, нахаживанию охотничьих собак, а потому и пользовались при воспитании своих будущих помощников весьма простым, но замечательным методом, название которого звучит для нас, владельцев тех же дипломированных рабочих лаек, довольно-таки странно – мои охотники-старатели из местных крестьян просто «выпасали» для себя хорошую собаку. И в ответ на вопрос, где он взял такого чудесного Шарика, Налетку или такую чудесную Копейку, их владелец обычно так и отвечал: «Сам выпас».
Все местные охотники, промышлявшие по зиме в тайге пушного зверя, были людьми в общем-то свободолюбивыми, и мне ни разу не приводилось видеть лихого старателя после завершения охотничьего сезона на том же скотном дворе. Впрягаться, как говорится, после вольной охотничьей жизни в некий производственный процесс, где за тебя все расписано, все определено, мои знакомые таежные старатели никак не могли. Они с удовольствием отправлялись хоть на целый месяц на дальние покосы, где чувствовали себя тоже более-менее вольными людьми, а чаще всего оказывались возле стада: стада дойных коров, стада телушек или, на худой конец, возле непоседливых телят. Сюда, на такую работу, тоже достаточно творческую и требовавшую знаний куда больше, чем работа скотника, наши герои и оправлялись всегда вместе со своими собачками. И если в это время у охотника-пастуха подрастал щенок, будущий охотничий пес, то и этого щенка-малолетку хозяин в первую очередь брал к стаду, за которое теперь отвечал. И здесь-то, на воле, и подрастал будущий четвероногий охотник. Здесь он встречал первую дичь, здесь, следом за матерью и за другими рабочими собаками, совершал свои первые путешествия по таежным тропам. А если случалась незадача и из леса-поскотины вовремя не возвращались те же телушки, то пастух тут же отправлялся на поиски заблудшей скотины, и следом за ним обязательно ковылял в сумерках по тропе будущий преданный пес, а пока еще только щенок-несмышленыш.
Вот так к концу пастбищного содержания скота, к началу охотничьего промысла у пастуха-охотника и подрастала, вставала как следует на ноги новая собачка-помощница, которую хозяин как раз и «выпас» в этом году возле стада тех же коров.
Смысл такого «выпасывания» из щенка охотничьей собаки был мне понятен, но впереди нас с Бураном ждало не колхозное стадо, а избушка на берегу дальнего таежного озера, где мы и будем обитать почти до самой осени, занимаясь все это время еще одним замечательным промыслом – ловлей рыбы.
Для такой работы у меня была легкая долбленая лодочка-челночок, которую я немного подремонтировал и теперь разъезжал в ней по всему озеру, проверяя свои рыболовные снасти. И все то время, которое я проводил на воде, мой Буран оставался возле нашего жилища за хозяина: путешествовать вместе со мной в утлой лодчонке он сразу категорически отказался, а для своей сторожевой службы подыскал себе дыру-убежище под избушкой, куда и забивался всякий раз, когда в мое отсутствие к нам в гости нежданно заглядывали какие-нибудь коренные обитатели здешних мест.
Вход в свою нору мой песик немного расширил и теперь, укрываясь там от того же медведя, нагрянувшего в наши владения, отчаянно зло подавал из своего убежища звонкий голосовой сигнал мне на озеро: мол, беда – незваные гости! И я, заслышав вопли своего щенка, тут же брал в руки весло, гнал свою быструю посудинку домой, к причалу, и, конечно, выручал своего друга из очередной беды.
Такие встречи с незваными гостями случались у нас поначалу довольно часто. То нагрянет росомаха и начнет раскидывать с крыши бересту, чтобы добраться до потолка, а там и заглянуть внутрь нашего убежища. То медведь однажды посчитает нашу избушку, ставшую вдруг обитаемой, чем-то особенно привлекательным для себя. То лось, не обращая внимания на визгливый лай моего Бурана, флегматично минует наш домик под самым окном.
Словом, за время, отпущенное нам на рыбный промысел, мой Буран успел близко познакомиться почти со всеми аборигенами здешних мест. Встречал он, конечно, и рябчиков, и глухарей. Я не все время пропадал на озере – нередко мы вместе с Бураном отправлялись в тайгу и, ведя разведку боем, очень надеялись встретить белку или куницу. Так что моя собачка вовсе не была вынужденным узником, которому оставалось только сидеть в своей норе под избушкой – мы еще и путешествовали.
Но как ни старался я во время наших походов показать Бурану белку, но сделать этого так и не смог: беличьих следов в наших местах как не было в прошлом году, так и не появилось пока в этом.
Куницу я тоже не смог сам показать Бурану. С этой быстрой и хитрой лесной кошкой попозже познакомили мою собачку ее слишком самостоятельные сородичи, явившиеся однажды к нам в гости, когда мы уже оставили наше дальнее озеро и перебрались в брошенную людьми деревушку, где годом раньше и начинал я впервые промысловую охоту.
Ладный домик, который я приготовил еще к прошлой зиме, без меня никто особенно не потревожил: по-прежнему хорошо топилась печь, были целы стекла во всех окнах, и даже сохранилась на дверях прибитая мной фанерка, на которой перед тем, как покинуть на время эти места, вывел я углем: «Охотничья избушка – охраняется государством».
Мы жили теперь в этом уютном, теплом домике, стоявшем на самом берегу большого таежного озера, вдвоем с Бураном. В этом озере я так же ловил рыбу, так же каждый день проверял свои снасти, но теперь эта работа занимала у меня куда меньше времени, чем там, возле нашей таежной избушки, где мы провели почти все лето. И потому теперь мы почти каждый день путешествовали по тайге.
Вернувшись домой из тайги, я топил печь, готовил ужин и ждал следующего дня за кружкой горячего крепкого чая. Буран ночевал у меня в доме. На ночь на волю я его не отпускал, побаиваясь прежде всего волков, которые уже подали свои голоса – сигнал к сбору серой стаи. А вот утром, собираясь на озеро, я предоставлял Бурану полную свободу.
Оказавшись на улице, собачка тут же проверяла все, что могло интересовать ее в нашей деревушке, а там обязательно наведывалась на соседнее с деревней болотце, где среди ягодных кочек нередко находила тех же тетеревов. Как-то я понаблюдал за этой охотой своего Бурана и подивился, как он, подобно лисе-охотнице, почуяв желанных птиц, прижимался весь к земле и почти на животе крался-полз к затаившейся птице. Потом бросок, и, если тетерев вовремя узнавал о затаившемся враге и с шумом поднимался на крыло, мой охотник-одиночка быстро вставал на ноги, точно определял, куда именно улетел тетерев, и очень часто находил эту птицу, усевшуюся на дерево, и, не пугая дальше ее, чуть со стороны подавал голос: мол, вот он здесь, давай подходи.
Поохотившись вдосталь за тетеревами, Буран обычно возвращался домой и устраивался на крыльце, где и ждал моего возвращения с озера. Я затягивал подальше на берег свою лодочку, собирал в кошелку пойманную рыбу и шел домой под радостный лай-приветствие моего друга. Вот и в тот раз Буран так же приветливо встретил меня и нам оставалось пройти до крыльца всего ничего, как вдруг мой пес весь насторожился, затем в несколько прыжков оказался посреди деревенской улицы. И тут я увидел промелькнувшую мимо нас свору собак.
Мне показались наши гости очень знакомыми – это были собаки моих друзей – местных охотников. Может быть, кто-то из них вдруг решил заглянуть ко мне в гости?.. Я тоже вслед за Бураном вышел на середину улицы, стал ждать, не появится ли кто из предполагаемых гостей, но так никого и не дождался, а когда повернул обратно к дому, то нигде не обнаружил своего Бурана – мой пес, как оказалось, тут же умчался вслед за своими своевольными сородичами.
Я звал собаку, подавал призывный сигнал свистком, к вечеру вышел на бугор за деревню и несколько раз выстрелил из ружья – Буран так и не вернулся домой в этот день.
Не вернулся он и на следующее утро, и мне ничего не оставалось делать, как взять ружье и отправиться на поиски своего заблудшего друга.
То, что местные собаки нет-нет да и устраивают самостоятельные внесезонные охотничьи походы в тайгу, я слышал. Такие слишком самостоятельные псы другой раз по нескольку дней проводят где-то в тайге, а затем как ни в чем не бывало возвращаются домой и мирно сворачиваются калачиками возле крыльца того дома, к которому были приписаны.
Что именно заставляет таких псов-бродяг вдруг отправляться без хозяина-охотника в тайгу? Точно на этот вопрос я пока ответить не могу. Может быть, они устраивают такие свои походы только с единственной целью: добыть себе что-то для пропитания, не секрет, что вне охотничьего сезона этих собак обычно не балуют разносолами. Но что именно может добыть в конце лета такой неудержимый отряд? Птицу? Рябчиков, тетеревов?.. Но в это время все птенцы уже давно на крыле и застать их врасплох на земле сейчас будет не так-то легко. Да и почему за теми же рябчиками, тетеревами отправляться в самую таежную глухомань, если почти вся птица в этих местах обычно сама жмется к людям – вот и ищи ее здесь, возле поскотин, где пасут скот, собирают ягоду.
Может быть, этих охотничьих собачек интересуют лоси? Но, простите, к началу осени уже совсем возмужали телята, появившиеся на свет весной, и если по весне бродячие собаки еще могут свалить новорожденного лосенка, то сейчас эти кудлатые мародеры вряд ли справятся с каким-нибудь лосем. Сейчас за лосем могут успешно охотиться только волки, и то, не просто догоняя, а устраивая засады, окружая, загоняя лося на болото, где он не так быстр. Но и такие охоты удаются очень редко даже у волков. Что уж здесь говорить о собаках.
Мой друг, местный охотник, как-то рассказал мне, что их собачки, сбежавшие вдруг отрядом в тайгу, разыскивают там прежде всего куницу и гоняют ее до тех пор, пока их не покинут силы.
Каков смысл такой охоты?.. Куница уходит от собак поверху, по деревьям – никакие собаки ее здесь не достанут. А уж если лесная кошка доберется до какого-нибудь дупла и глухо заляжет там, то тут лай на всю округу хоть целые сутки, но куницу четвероногим охотникам самим из дупла никак не достать. Бывает, правда, что во время такого гона куница может сорваться с той же еловой лапы и оказаться вдруг на земле. И тогда собачки тут же придушат ее. А что дальше?
Лайки совсем не прочь закусить бельчатиной, не прочь похрустеть ножкой глухаря, тетерева, но вот от куницы они почему-то отворачиваются, и уговорить их закусить такой «дичью», видимо, удается далеко не всем.
Долго искать отряд четвероногих бродяг мне, к счастью, тогда не пришлось. Уже издали я разобрал голоса собак и скоро убедился, что бродяги-охотники гоняют по тайге именно куницу: ни следов лося, ни следов медведя я нигде не обнаружил.
Подходить совсем близко и вмешиваться в эту странную охоту я не стал. Да и собаки не стояли на месте – они держались за куницей, уходящей от них по верхам, по деревьям.
Я вернулся домой, а к вечеру прибыл из бегов мой Буран, возбужденный, взведенный коллективной охотой и отчаянно голодный.
Собаки, сманившие с собой моего Бурана, в деревушке больше не показались, и у нас снова наступила более-менее мирная жизнь. Только теперь мой подрастающий охотник вдруг перестал заглядывать на наше болотце к своим тетеревам и все норовил отправиться подальше в тайгу, где можно было бы встретить такую же лесную кошку, какую показали ему его дотошные сородичи.
Вот так мой Буран и прикипел к самому главному в нашем пушном промысле зверьку – кунице. Словом, к сезону у меня уже была «выпасена» более-менее подходящая почти для всех наших промысловых охот собачка, которой, к сожалению, не досталась пока только встречи с белкой.