Cобрался быстро. Завтрак не готовил. Пустовато, конечно, в желудке, но ничего, сегодня домой, там откормят. В путь!
Идя по тропе, по привычке поправляя патронташ, ножны, прислушивался к звукам ручья. Какие перемены! Вчера утром он чуть слышно щебетал, стыдливо прячась в середине русла. А за ночь набрал воды, заматерел и забасил Трамшак. Здорово, ручей! Ишь как надулся, важным стал. Но я тебя и сегодня, не распуская болотников, перескочу. Шлеп, шлеп — бу-ух! Эх, зараза! Все-таки черпанул водицы. Ну ниче, не сахарные — не растаем.
На том берегу заблажили собаки — Умка и Каюр. Понятно, что не хочется после сна лезть в воду. Впрочем, сегодня могли остаться при дворе. Дел-то у меня — обходы проверить, верхний да нижний, а с этим я и один управлюсь. В 18 часов отец на развилке дорог ждать будет, а до нее еще 11 км от избы шлепать. И на все про все в нашем распоряжении 10 часов. Оба обхода за день я только по чернотропу успевал пройти. А сейчас снег лег и день короче. Надо было вчера верхний обход проверить с утра, а потом норку по ручьям искать...
Первой догнала Умка. Пробежала, на ходу лизнув руку, как бы извиняясь за задержку, и растворилась в утренних сумерках. Каюр еще поскуливал на той стороне ручья, идя параллельно, но вскоре выкатился из кустов. Ну вот, команда в сборе. Пока поднимался косогором до первого капкана, окончательно рассвело, и картина вчерашнего погрома предстала во всей красе. Снег был обильно утыкан поломанными ветками. Много деревьев было повалено, другие повисли, обнажив свои корневища.
Да, ребята, крепко вас вчера потрепало! Образовавшийся бурелом приходилось обходить. Вновь путик подошел к Трамшаку. Собаки, как только подошли к ручью, свалились в его пойму и привычно, по-хозяйски, шарили своими носами под валюгами, подмытыми берегами. Не останавливаясь, не поощряя поиск собак, я устремился к устью оврага, где был последний капкан на этом берегу. Он был открыт, приманка не тронута. Ну что же, не все коту масленица, ухожу на ту сторону дола. Ручей, а вернее уже малую речку, перешел по сваленной ветром осине: здесь Трамшак набрал силу, приняв в свои воды еще один приток.
Продираясь через заросшую пойму, услышал лай. Ну точно, это голос Каюра. Только останавливаться не имело смысла, вернее, на это нет времени. Хотя сердце приятно заныло: а вдруг?! Место для рябчика хорошее: где ж, как не здесь, ему схорониться от вчерашнего ветра.
Взяв ружье на изготовку, я по краю поляны подошел почти вплотную к кустам, когда из них с шумом и трёканьем, означающим сигнал тревоги, вылетел петушок и, пролетев полтора десятка метров, уселся на средних ветках осины. Тут же поднялась на крыло курочка. Бах, бах! — прозвучал дуплет и раскатился эхом по окрестностям. Ну вот, есть мелочишка на супишко, заодно и собаки на выстрел придут.
Прислушался, ожидая прихода собак. Но лай не затих. Напротив, к Каюру добавился голос Умки — бархатистый, деликатный. Голос звучал как бы с ленцой и не очень уверенно. Но я-то отлично знаю цену ее голоса. Золотой голос! Эти мысли пронеслись в моей голове, когда я во весь опор летел своим следом обратно. Ух! Что-то есть! Только бы успеть, только бы успеть!
Лай собак не прекращался. Он только поднялся на более высокую ноту, срываясь на визг. Просто собачьи страдания: где же ты, хозяин, чего не помогаешь? А лай то звонкий, то глухой. Значит, прижали зверька, либо в нору, либо под валюгу, либо под коренья дерева. Поднимут морды от земли — звонкий голос, опустят — глухой, это просто. Однако по норке работают!
Ну вот и протока Трамшака. Высокий ее берег, поросший зарослями ольхи молодых вязов. Под кореньями угадывалась ниша, которая сверху прикрывалась переплетениями корней деревьев и грунтом. Все это, как ширма, развело собак и зверька по разные стороны. «Навес» заканчивался под крупной ольхой. Корни были подкопаны лапами. От кромки воды до переплетения корней узкая полоска снега, забросанная землей, на которой крутились собаки. Каюр головой и передними лапами протискивался в убежище. Умка находилась чуть сзади от кобеля, уступив ему «грязную» работу.
Она не грызла коренья, как Каюр, а крутя головой, принюхивалась и только иногда припадала носом к земле, скребя передними лапами, как бы показывая напарнику, где нужно копать. Она почти не испачкалась, чего не скажешь о Каюре. Черно-белый окрас его шерсти превратился в однотонную серо-грязную массу. Глаза от ярости покраснели. Пасть в крови от кровоточащих десен, пораненных о корни деревьев. Вот завелся кобель!
«А ведь норочка вот-вот тронется, если она еще там», — сбрасывая рюкзак, доставая топор и сетку-обмет, ругал я себя за нерасторопность. Обмет по воде растянуть надо. Но сначала снег оттоптать на берегу за ольхой, чтоб зверек не ушел верхом через возможный отнорок к следующим завалам. Выскочил на берег, сапогами оттаптывая тропинку в снегу, отмечая, что нет выходных следов. Подошел к ольхе, посмотрев сверху поле «битвы», и с мыслью, что ничего не будет, ударил комлем топора по дереву.
Однако после удара Каюр вылетел задним ходом из-под навеса, ослепленный химической атакой, мотая головой. В эту же секунду черной молнией у него под лапами проскочила норка и шмыгнула в воду, оставив в снегу круглое отверстие, как от брошенного камушка. Блин! Зачем я это сделал, зачем поспешил?!
Теперь — к устью, замереть и смотреть. В три прыжка, с ружьем наперевес, подскочил к слиянию проток: здесь самое мелкое место, вода не покрыта снегом. Но это открытое место длиной от силы полтора метра! Дальше — большая вода, там спасение для норки. Должна здесь пойти.
Ах, как долго тянутся секунды! Неужели упустил? Куда же она делась? Каюр продолжал рыть свой подкоп, так и не поняв, что зверька там уже нет. Умка бережком скользила, принюхиваясь к воде, в моем направлении. И вдруг на поверхности воды шевельнулся комочек снега. Как будто снизу его кто-то подтолкнул. Еще ближе! Смотреть!
Что это напротив меня за темный контур в воде? Это какая-то тряпочка, увлекаемая течением. Стоп! Какое здесь течение и какая здесь тряпочка? Это норка!
Выстрел, сделанный 12 калибром с расстояния трех метров, выкинул на поверхность воды зверька, на мгновение оглушив его. Я ринулся в протоку, чтоб прижать сапогом норку ко дну.Но разве лайку обгонишь?! Умка буквально с моих ног схватила барахтающегося зверька, выскочила на берег, придавила зубами. Все, дело сделано! На редкость крупный самец! Ясно, не молодняк, не этого года. Мех густой, лоснится. Мездра белая, жиром желтым залитая, нагулял кобелек! Только два синяка от Умкиного прикуса на шкурке. Первый сорт, без сомнений. Фарт сегодня! В начале ноября норку здесь уж всю выбивают, а тут такой экземпляр. Везучий ты, Санек! Вот так, знай наших!
Пока обдирал тушку, собаки успокоились. Убрал мех, достал харч. А еды — три пряника да шесть карамелек. В обед в избушке буду, там поем, чего лишний груз таскать! Разделили трапезу по-братски и — вперед, наверстывать время затраченное. В общей сложности час потерял.
Вернулся на тропу, отмечая, как изменилась погода. Потянул легкий ветерок, и тумана след простыл. Стали видны очертания гор. Слегка подмораживало. Снег покрылся тоненькой корочкой льда — глянцем. Сапоги при движении издавали высокий, тонкий звук: дзинь. Затем, опускаясь в мокрый снег, сминали его: хрум. Дзинь — хрум, дзинь — хрум. Такая вот музыка.
И эта музыка вперед на сотни метров любую лесную живность предупредит, что охотник идет. Все попрячется. Да мне и не надо таиться. Из капкана дичь не уйдет, а мне идти быстрее надо. А ну, шире шаг, рысью вперед! Главное — в темп втянуться и дыхание не сбить! И — веселей, все получится, день сегодня фартовый.
...Эх, комроты, даешь пулеметы!
Огонь, батарея, чтоб стало веселее!...
Тропа после переправы шла в гору. Идти стало тяжелей. Корочка наста начала резать лапы собакам. Первым по моим следам поплелся Каюр, затем и Умка.
Дол поворачивал влево, открывая фантастическую по красоте панораму на гору Веселую. Вытянутые облака растянулись по небу в форме игантского веера, меняя окраску от черно-синей до белой. Остальная часть небосвода сияла своей синевой. А приметы-то к морозу! Появилось урочище бывшего поселка Виляй, стали видны дома...
Заныли связки на ногах от беготни по снегу. Терпеть! Так, что у нас со временем? Ого, уже 13:40. А хотел до 12:00 управиться. Нарушен график. Так что делать будем, охотничек-промысловичок? Надо бы зайти в избу перекусить, а то уже живот к спине прилип. Но на это уйдет 25–30 минут. И потом, в дом только зайди, разуйся, поешь — лень и жалость к себе скрутят. А может и не проверять верхний обход? Может, там ничего и не попалось, чего тогда подвиг совершать?
Ну а если влетела куничка-другая в капкашек? Ее же до следующей проверки мыши источат, пропадет мех. Грех это великий! Поставил капкан — проверь, и никаких исключений! Как же успеть-то все? А ты не заходи в избу, а напрямик, на Лысую гору сделай заключительный марш бросок. Не грусти, студент, вперед!
До первого капкана от окраины Виляя метров 800. Прошел быстро. Дальше вроде и поднялся к горам немного, а толщина снега выросла почти до колен. Ногу приходится задирать чуть не до подбородка, и поэтому шажки короткие получаются, скорость упала. Тяжело, сердце в грудной клетке бесится. Дорогого каждый такой шаг стоит. Ноги гудят, есть хочется. Вот, перед выездом в лес, на 7 ноября собирались. Сколько всего вкусного было!
Уговаривала хозяйка пельмешков еще тарелочку, еще голубцов. Студня сколько осталось на столе, а я отказался, вот глупый! Эх, сейчас бы сюда эту тарелочку! Так, отставить охи-вздохи, желудок ходячий. Что-то студено стало. Значит, медленно двигаюсь, надо быстрее идти, тогда согреюсь. Давай, давай, шевели ходулями! Ты же спортсмен. Терпеть! Вот и самый верхний капкан обхода. В обратный путь легче будет. Сейчас, только чуть-чуть отдохну и до дорожки, что на Угайдинский перевал ведет. Вдоль нее последние четыре капкана. Какой здесь снег глубокий, вот овраг чертов. Ну, мы сейчас руками за кусты.
А чего так трясет всего? Не так уж я и замерз. Постоим чуток, подышим... Вот кусты шиповника, на них с десяток ягод, во льду замерзших. Сейчас подкрепимся. Вкусно, но маловато. Остальное снегири-свиристели, рябчики-дрозды подчистили. У-у, вражины. Пить охота, аж глотка горит. А нельзя, ослабнешь ты, парень. Терпеть надо. Ну, мы маленько, снежок-то вкусный...
Солнце за гору ушло. Сумеречно стало. Морозит. Корка снежная в наст превратилась. Собаки вон, как по льду, бегают, только коготки клацают. А для меня совсем плохо стало. Ногой наст пробить не могу — держит. А только вес свой поднимешь на прямую ногу — наст рушится. Эх, сейчас бы лыжи, давно бы в избушке был. Поздно, батенька, прозрел, вот так балбесов и лечат. Двадцать шагов — и маленькая остановка на три вздоха. Ну хорошо, через пятнадцать шагов, ну через десять.
Все, похоже, финиш: приплыли. На четвереньки, голову к коленям, обхватив руками. Так тепло меньше теряю. Черт, колотит всего, в глазах пятна фиолетовые, и в висках: бум! бум! бум! Пить хочу. Не будем паниковать, подумаем. Идти дальше пока не могу, даже шевелиться не хочется. Но тогда замерзну, чего доброго. Костерок развести, рябчика на вертеле поджарить? И силы вернутся, и отдохну, и наст окрепнет, может, как собаки пойду, не проваливаясь.
А времени-то сколько? Ого, 18:40. Это уже 40 минут как меня отец ждет. Прислушивается, всматривается вдаль, переживает. Ему-то за что эти мучения? Пока обождем с костерком. Надо что-то придумать. Обратно, своим следом идти — нет, раньше надо было поворачивать. Плашки из жердей вырубить, снегоступы сделать? Топор есть, веревка есть. Нет, не то, бредятина полная. Тоже мне, папа Карло нашелся! А сколько мне по прямой до избушки? Да километра два от силы осталось.
С обходом капканов на сегодня закончили — это понятно. Умка подошла, ухо лижет. Теплый язык какой! Хреново, собачки, хреново. Хорошо вам, вы на четырех лапах. А может, мне на четырех точках попробовать? На четвереньках наст держит! Так, болотники повыше подтянем, рукава суконки в кулаки зажмем и — по-собачьи вперед, в Виляй!
...Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает...
Ползу, себя контролирую, а то равнодушие какое-то подступает, в сон клонит. Ночь свои права взяла, а светло, как днем. Это все луна. Вон она, над горой повисла, здоровая, круглая, желтая, как блин. Ну вот, опять ты о еде! Вычеркиваем тему. Колени, локти натер, намял — больно. Вот и до просеки добрался.Уже слышно, как в Виляе собаки брешут.
Здесь уже снега меньше, надо на ноги вставать, а то эволюция в обратную сторону пойдет. Дальше шел как во сне. К крыльцу подошел — помню. Ступеньки во льду. Подняться не могу. Сил нет, и трясет всего. На четвереньках к двери подполз, замок открыл и в избу заполз. Зажег керосиновую лампу и — к еде. Вот тушенка. Открою и — с хлебом.
И вдруг — отвращение от вида белого жира. Это еще что такое? Банка «Завтрак туриста» — фу-у-у! Там перловка, паста... Надо поесть, это приказ! Сгущенного молока бы! В чулан! Там банка меда стоит. Сюда ее! И с хлебом, и водой запьем. Так, хватит. Что сейчас? 20 часов 35 минут. Отец на дороге один, чего только не передумал! А ведь до утра стоять будет, не уедет. Как ему весточку передать, что у меня все нормально, только выйду завтра утром? А никак не передашь. Тогда — вперед! Потерпи, отец, еще немного.
Лыж-то у меня здесь две пары. Одни охотничьи — это по лесу шастать. Вторые беговые.На них-то по дороге быстрее, их и надену. Только озноб не проходит, силы не возвращаются, вялость. Похоже, вся кровь к желудку за калориями бросилась. Но внутренний голос подсказывал: иди, не сдавайся, верь в себя. Рюкзак легкий за плечами. Взял только трофеи охотничьи да ружье. Ну, с Богом!
С первых шагов почувствовал легкое жжение в животе, затем тепло, волнами расходящееся по грудной клетке. Желудок заработал, мышцы стали получать питание, восстанавливались силы. Озноб утихал, появилась уверенность в движениях. Слава Богу! Отпустило. Дорога по снегу неезженая, ровная. Лыжи по такому насту скользят прекрасно. Ах, какая скорость!
Два взмаха — и я за поворотом.Перед заключительным подъемом на перевал суконную куртку снял — так разогрелся. Наверх выбежал — оделся, застегнулся перед спуском. Посмотрел на часы. Ого! Большую часть пути за 40 минут пробежал. Ну, собачки, сейчас вниз, догоняйте. Спуск на лыжах с крутой горы, при луне — дело ответственное. Только бы не упасть, с дороги не вылететь да с деревом не поздороваться...
Через двадцать минут я подъезжал к месту встречи с отцом. Его одинокая фигура отделилась от костра, разведенного у обочины дороги. В руках был посох. Отец стоял, опершись на него. Когда я подъехал и поздоровался, он сказал: «Вот этим дрыном тебя отходить надо за твои фокусы. Когда научишься приходить вовремя?»