“Вначале спустить охотничьих собак не дозволялось никому, кроме царя Ших-Али и нас”, — пишет Герберштейн. На основании этих строк некоторые авторы делают более чем смелые выводы о том, что и руководителем псовой охоты был именно Ших-Али, и “псовая охота была для русских новостью” (И. Соловьев. Охота и охотничье хозяйство. 1983). Такая позиция не выдерживает никакой критики.
Во-первых, еще в 1496 г. был основан Конюшенный приказ, в ведение которого наряду с ловчими птицами передавались “потешные”, т. е. охотничьи собаки. Ших Алей (в современной транскрипции Шах-Али) тогда еще и не родился. В 1509 г. из состава Конюшенного выделяется Ловчий приказ во главе с Государевым ловчим боярином — “первым боярином честью и чином” М. И. Нагим. Таким образом, еще до 1517 г. более 20 лет на Руси имеется, говоря современным языком, государственное министерство (!) охоты с “потешными” собаками и руководит им премьер-министр! Помимо всего прочего, это свидетельствует о том, что собак было немало и, вероятно, они водились не только при царском дворе. Иначе откуда бы им взяться в описываемых послом количествах?! Да и приплод от обширной псарни, наверное, был немалый. И уходил, скорее всего, в ближайшее ко двору боярское окружение.
Во-вторых, Герберштейн описывает своеобразную для молодого псового охотника внешность Шах-Али, как человека с безобразным, хилым телосложением: у него было огромное брюхо, редкая бородка и женоподобное лицо, а на уши свисали две длинные черные пряди — “свидетельство того, что он совершенно не способен воевать”. Тут немецкий посол показал себя слабым физиономистом. Во главе отрядов касимовских (городецких) татар Шах-Али неоднократно участвовал в походах и Василия III, и Ивана Грозного. И крепко его татары бивали и казанских мятежников, и шведов, и ливонских рыцарей, и поляков, и литовцев. Эти походы и сражения принесли Касимовскому хану славу удачливого (но и жестокого) военачальника. Ныне прах этого выдающегося полководца покоится в Касимове. Но все это было позже. А в 1526 г. Шаху-Али было около 20 лет и видных должностей в Ловчем приказе он занимать, очевидно, не мог.
И, наконец, при дворе Василия III был обычай чествовать уважаемых людей, предоставляя им право начинать охоту. Дружественный, хоть и бывший хан Казанского ханства Шах-Али и посол Священной Римской империи Герберштейн в тот день первыми и набросили своих борзых, и это дает основания предположить, что оба были гостями на этой охоте. Иначе и новичка Герберштейна надо считать “опытным руководителем” этой охоты, которая “была для русских новостью”.
Вернемся, однако, к слову “курчи”. По мнению лингвистов, слово, а точнее слог “курч”, имеет очень древнее происхождение, восходящее к праязыкам. На санскрите “курча” — это завиток. Встречаясь во многих древних языках, этот слог означает примерно одно и то же: круг, кольцо, окружение, мех, шерсть (в завитках). В современном русском языке древний слог сохранился в слове “курчавый”. В словаре Даля: “Курчавый, кудрявый, кудреватый, завитой, смушковатый, мерлушковатый; о человеке и животном на ком курчавый волос, шерсть”. Как видим, “курчи” — вполне обоснованное название для собаки с мягкой вьющейся псовиной. Также вероятно, что в окружении царя могло применяться диалектное слово “курч” или “курча” для обозначения собак с пушистой курчавой шерстью в завитках. Или это слово Герберштейн услышал в переложении соседнего с ним почетного охотника тюркоязычного Шах-Али. Напомним, что термин “борзые” применительно к собакам в русском языке появляется только с XVII в., а до этого чаще использовалось общеславянское слово “хорт”, созвучие с которым слова “курч” предлагаем оценить самим читателям.
В своих записках Герберштейн рассказывает также о садках, на которых псари выпускали из мешков заранее отловленных зайцев, и курчи их с легкостью ловили. То есть мы имеем дело с хорошо разработанными методами испытания и тренинга, а значит, и племенного отбора. Какой борзятник пустит в племя слабую тихоходную собаку?
Как мы видим, первое историческое появление состоявшейся породы перед глазами удивленного европейца было триумфальным. Чтобы добиться чести участия в парадном великокняжеском “расчете”, собаки должны были обладать действительно выдающимися качествам, быть гордостью и украшением державы.
Конечно, можно предположить, что эти собаки были подарены каким-либо иностранным правителем и именно в таком качестве присутствовали в свите Великого князя. Подарками — скакунами, сбруей, диковинными животными — тоже гордились, и ими было принято украшать торжественные выезды царствующих особ в разных странах. И, казалось бы, действительно Герберштейн пишет о курчах: “У нас (в Германии. — Прим. авт. ) их называют турецкими собаками”. Но! Ни в те отдаленные времена, ни в настоящее время природно-климатические условия Турции (в современных границах) не позволяют иметь охоту с борзыми, ловящими зверя накоротке. Ни субтропики черноморского побережья, ни горные леса Тавра, ни тем более каменистые пустоши Анатолийского нагорья не дают никаких шансов развитию породы, сколь-нибудь напоминающей псовую борзую. Нет такой породы в Турции и сейчас, не могло быть и в те времена.
Вместе с тем на территорию Священной Римской империи германской нации такие собаки могли поступать из восточно-европейских владений Турции XVI века. Сербия, Болгария, Албания, Молдавия и Валахия, часть Венгрии входили в те годы в зону влияния Блистательной Порты. Но ведь в этих преимущественно славянских странах издавна существовала древняя славянская короткошерстая борзая — хорт!
Два отличительных признака московитских собак от якобы “турецких” хортов: “очень красивые, с мохнатыми ушами и хвостами” и “непригодные для преследования и бега на дальнее расстояние” вполне определенно свидетельствуют о русских псовых борзых.
Вместе с тем короткошерстные борзые фигурируют и на золотых скифских украшениях, которые были изготовлены мастерски и с большой точностью передают черты животных. Например, знаменитая скифская пектораль из кургана Толстая Могила, что на Днепропетровщине, относится к IV веку до н. э. А скифские корни происхождения славян в настоящее время мало кто из современных ученых оспаривает. И не к скифским ли собакам ведут следы происхождения всех ныне существующих борзых? Ведь территории исконного разведения многих евразийских борзых практически совпадают с территорией, некогда заселенной скифами и их предшественниками киммерийцами, на посуде которых также встречаются изображения всадников в сопровождении борзовидных собак, а это уже VIII — VII вв. до н. э.
Маловероятным видится крымско-татарский, афганский и курдский след происхождения русской псовой борзой ввиду того, что выдающиеся в ловле, красивые собаки вначале, безусловно, появились бы при дворе персидского шаха или турецкого султана и только потом могли попасть в Москву. Эта информация не могла бы обойти дотошного знатока турецкого двора Герберштейна, в чей дворянский герб даже вошел турецкий тюрбан! Южный и западно-европейский след ее происхождения, таким образом, полностью исключается трудами этого выдающегося дипломата.
Восточный след появления породы на Руси также весьма сомнителен. Хотя типичные наследуемые признаки строения головы, корпуса, постава ушей у современных тазы, тайгана сходны у многих борзовидных собак и при известном воображении напоминают таковые у нашей борзой, способность к длительной скачке, нестомчивость резко отличают восточных борзых от русской псовой. К этой же группе отнесем исчезнувших на рубеже ХХ века породы так называемых крымских и горских борзых, а также арабских слюгги, малоазиатских, афганских и иранских борзых.
На огромную выносливость и ряд других ценных свойств восточных борзых указывают П. М. Мачеварианов в своих “Записках псового охотника Симбирской губернии” (1876) и П. М. Губин в книге “Полное руководство ко псовой охоте” (1890). На это же, а также на способность к аппортированию добытой дичи указывает и А. А. Слудский в брошюре “Азиатская борзая тазы и охота с ней” (1939). Все эти наследуемые признаки начисто отсутствуют у русской псовой. Да и документальных описаний собак, хотя бы отдаленно похожих на псовую борзую, в восточных манускриптах, опубликованных на русском языке, до настоящего времени автору найти не удалось.
Остается северное направление. Часто цитируемому свидетельству из “Истории описания собаки” Л. Бекмана (1895), утверждавшего, что крупные борзые были главными охотничьими собаками скандинавов, упоминания о которых якобы содержатся в балладах Оссиана (III в. н. э. ), в настоящее время доверять не представляется возможным.
Археологическая находка в районе Ладожского озера костных фрагментов собаки, принадлежащая профессору Санкт-Петербургского университета А. А. Иностранцеву и описанная зоологом Д. Н. Анучиным в 1884 г., современными учеными датируется 3–4 тыс. лет до н. э… Названная Canis familiaris inostranzem Anuczin, она характеризуется как крупное животное, похожее на волка, с более короткой мордой и сильными челюстями. Черепная коробка вытянута в длину, и одинаковой длины с ней лицевая часть черепа, постепенно суживающаяся кпереди. Все неровности и выступы костей сильно развиты; так, сагиттальный гребень продолжается до лобных костей. Глазницы невелики и имеют косое положение, как у волка. Как видим, данное описание мало соответствует облику борзой. А швейцарский зоолог Т. Штудер еще в XIX в. производил от нее породу ездовых собак лабрадора, крупную венгерскую овчарку, водолазов, сенбернаров, догов и родственных последним меньшие породы (мастиф или ирландский дог, бульдог, мопс). Современные зоологи находят больше родства этой древней формы собаки с лайками.
Таким образом, на огромных пространствах Евразии только в одном месте — в Московской Руси — в начале XYI века в среде московитской знати мы находим состоявшуюся породу собак, практически соответствующую по описанию западного дипломата современной породе русской псовой борзой. И не от нее ли или от общего предка хортой происходят знаменитые ныне восточные борзые, обогатившие степную охоту, но так и не добравшиеся по сию пору до мифической монгольской прародины?
Окончательно решить проблему происхождения борзых могли бы широкие геногеографические исследования — исследования генетических особенностей разных пород псовых на широких просторах планеты. Методы генетического анализа уже достаточно проработаны, сравнительно недороги, апробированы в разных странах для исследования человеческих (и не только) популяций и ждут своего исследователя-борзятника.
А пока остается только дивиться, как в течение 500 лет через смуты, вражеские разорения, чумные эпидемии, “глады и моры” пронесли наши добрые предки эту курчавую жемчужину — русскую псовую борзую, летящую через века.