Легавая, дорвавшись до свободы, носится впереди как сумасшедшая, предвкушая скорый праздник. Временами она останавливается и оглядывается: где хозяин? Ее дурашливая морда со свисающим алым языком расплывается в счастливой улыбке, и она снова по-щенячьи весело и беззаботно срывается в азартный галоп. Ты быстрым шагом спешишь за ней, едва не переходя на бег. Да, еще рано для охоты, и ветер лишь слегка заметно шелестит листвой в кронах деревьев...
Надо бы, надо бы дождаться, когда только что взошедшее солнце поднимется по небосклону и ветер, согретый ее лучами, наберет силу. Но ждать дольше нет сил! Ведь мы с собакой проснулись сегодня раньше времени, еще до рассвета. И ягдташ с ружьем ждали в сенях с вечера. Попивая на кухне чаек под мерный ход никуда не спешащих ходиков, я посматривал то на медленно ползущие стрелки, то за окно, где багровой полоской на горизонте зарождался новый день. Через полчаса пропищал забытый будильник, и, переглянувшись с Цуной, мы поняли, что дольше ждать невыносимо. Пора на охоту!
Нет, спустившись на луг, я не буду спешить. Поборов азарт, нарочито вальяжно, на глазах у наблюдающих за нами рыбаков, я переломлю двустволку и, вложив самокрут в стволы, пошлю легавую в поиск. На быстром аллюре курцхаар красиво пойдет челноком по искрящейся росой зеленой отаве. Вдруг, словно споткнувшись о запах птицы, он оборвет свой бег и, вытянувшись стрелочкой, пойдет по ветру, будто на цыпочках. С каждым шагом его движения будут все осторожней и выверенней. И вот, достигнув невидимого рубежа, слегка присев на передние лапы, собака замрет, оттопырив вверх сигарку хвоста. Есть!
Не поворачивая головы, украдкой, я обведу взглядом собравшихся зрителей. Рыбачки, забыв о своих поплавках, свернув шеи, уставятся на легавую; пастух, гонящий на выгон коров, остановится и, подбоченясь, тоже станет зрителем случайного представления.
Под прицелом этой публики, стараясь побороть мандраж, я неспешно подойду к собаке. «Только бы не промазать! Только бы не промазать!» – заевшей пластинкой закрутится в голове. А палец ляжет на cпуск. Ну, Цунка, давай! Вперед! С легким, упругим шелестом из травы вылетит пестренький дупелек и, мелькая серпами крылышек, пойдет по дуге в сторону. Засмотревшись на птицу и забыв об упреждении, я выстрелю прямо в нее, и, конечно же, промахнусь. Но вторым выстрелом исправлюсь и опущу кувыркающегося в воздухе куличка прямиком на землю. Цуна подаст битую птицу. Приторочив к ягдташу рыжевато-бурого с темными пестринками дупеля, мы начнем охоту... И будут у нас новые стойки, обидные порой споры, красивые выстрелы и промахи. И буду я радоваться и злиться то на себя, то на собаку, ругать ее или ласково трепать за ухом, принимая очередной трофей...
Мы уходим все дальше и дальше по пожне, оставляя за спиной спрятанные в камыше маленькие прудки с утками, влажный кочкарник, облюбованный бекасами и дупелями, зеленые полоски свежих покосов. Идем до тех пор, пока жарко припекающее солнце не остановит нас, а фляжка с водой не опустеет. Тогда, сбросив на берегу одежду и разбежавшись по мягкому речному песку, я с головой ныряю в прохладные воды. Цунка, поднимая фонтаны брызг, ракетой влетает в воду вслед за мной. Отфыркиваясь и сопя, она плывет к хозяину. Но я, дразня ее, отплываю подальше и ныряю, стараясь достать до самого дна. Быстро ухожу вертикально вниз в темноту омута. На глубине мутная вода, уже почти не пропускающая солнечных лучей, заключает меня в свои тяжелые холодные объятия. Через несколько метров становится совсем темно, и кажется, я уже не знаю, где верх, где низ. Воздух в легких стремительно заканчивается, становится по-детски страшно. С трудом сдерживая позыв сделать вдох, я изо всех сил спешу назад на поверхность – на радость потерявшей меня собаке. Вдоволь накупавшись, мы выходим на берег, и я падаю в теплый песок. Цунка, хлопая ушами, отряхивается рядом, окатывая меня каскадами брызг.
– Да что же ты делаешь, Чучундра?!
Сконфуженно чихая и виновато виляя хвостом, собака крутится около меня и пристраивается калачиком рядом.
Погода стояла сказочная! В лазурной синеве белели причудливые узоры перистых облаков, дул легкий теплый ветерок, отгоняющий назойливых комаров. Разомлев на солнышке, под негромкое стрекотание ласточек, снующих над водой, я задремал. Проснулся от далеких раскатов грома. Похолодало. Небо быстро затягивала темными свинцовыми тучами приближающаяся с востока гроза. Я спешно похватал вещи, и мы с Цункой припустили бегом к дому. Ветер ненадолго стих. Предчувствуя ненастье, замолкли птицы. Как часто бывает перед бурей, все вокруг окутала тревожная давящая тишина. Медленно, но неотвратимо наступающая мгла поглотила яркое полуденное солнце. Пыхтя и отдуваясь, я лишь успел ввалиться в дом, как ударивший с бешеной силой ветер пригнул к земле верхушки деревьев. Редкие тяжелые капли одна за другой упали на землю. Раскатисто, с треском, словно раздирая небо пополам, прогремел гром. Тихо зашелестел по листьям дождь, и через несколько секунд обрушился стеной ливень. Его косые плети хлестали деревья, барабанили по крышам, в водяную пыль разбиваясь о черепицу. Ветер в неистовстве хлопал незакрытыми ставнями, свистел в оконных щелях. То тут, то там ломаные линии молний озаряли потемневшее небо, и не было видно конца и края разгулявшейся непогоде. Но через полчаса ливень стал стихать. Из уносимых прочь темно-синих туч выглянуло и снова ярко засветило солнце. Его лучи весело заиграли бликами на лужах, переливаясь и искрясь в умытых дождем траве и деревьях. Над лесом, уходя вверх разноцветным мостом, повисла радуга. Напившаяся водой земля дышала свежестью. Оглашая конец ненастью, в ветвях раскидистой березы защебетала первая пичуга. Гроза ушла, пролившись на прощанье теплым грибным дождем...
Я посмотрел на собаку. Мы поняли друг друга без слов и снова отправились на охоту...
Незаметно быстро наступил август. Перепела, норовившие удрать от легавой в июле, теперь взматерели и охотнее поднимались на крыло. Черные птенцы коростелей, с трудом взлетающие из-под стойки и, конечно, отпускаемые с миром, перелиняли во взрослое буровато-рыжее оперение. Дупеля, набравшие жирок, с недовольным кряканьем поднимались на крыло и медленно тянули по прямой, становясь легкой добычей для охотника. На охоту удавалось выбираться раза 2 в неделю, и она уже стала привычной частью повседневной жизни. Но бродя с собакой по угодьям, где редко встретишь до общего открытия нашего брата, ловя на себе вопросительные взгляды деревенских, иногда не утерпевших спросить: «А что, охота уже открыта?» – я не переставал чувствовать свою привилегированность и втайне немного гордился тем, что теперь я легашатник...
Где со второй, где с третьей субботы августа по областям стала открываться охота на уток. Первую, самую добычливую зорьку, когда ошалевшая от стоящей канонады утва носится как сумасшедшая, я позорно проспал. Жмурясь от бьющего в окно всходящего солнца, я открыл глаза и с ужасом посмотрел на часы: без десяти шесть! Быстро вскочил в болотники, прихватил ружье и собаку и со всех ног помчался к пойме. Река в том месте уходила вдоль берега тихой старицей, а основное русло, налетев на косогор, делало крутой изгиб, широко разливаясь вдоль песчаных отмелей. Образовавшийся посередине холмистый полуостров скрывал в заросших камышом и рогозом низинах множество мочажин и бочагов, в которых любили дневать утки. А на возвышенностях с выгоревшей на солнце травой попадался коростель и изредка тетерев. Мы вышли на пригорок, и Цунка привычно, без команды, пошла челноком вперед. Вдруг на одной из параллелей она осеклась и коротким броском накрыла что-то у куста чертополоха. Над травой взметнулось черное с белой перевязью крыло, и через мгновение собака держала в зубах трепыхающегося матерого черныша. Ах, Цунка, молодца, сцапала задремавшего косача! Если так и дальше пойдет, то может, мне и ружье с собой не таскать?..
Новый охотничий день начался прекрасно. Но вот стрельба не заладилась. На первой же луже мы подняли стайку уток, которые с тревожным кряканьем бросились врассыпную. Крякаши взлетали на расстоянии верного выстрела, но то ли от волнения, то ли от неожиданности я не попал ни в одного из них. Хорошо, что Цуна не видела моих промахов, – лишь по слегка колышущимся стеблям тростника и тихому шлепанью по воде можно было определить, где сейчас в зарослях шныряет курцхаар. Его поиски были не напрасны: вскоре он выгнал из камышей еще одну крякву. Та, истошно крича, пошла тяжело и низко над зеленым морем осоки. Накрыв стволами легкую цель, я наконец-то сбил первую в этом сезоне утку. Мы пошли дальше, изредка поднимая уток, но я снова непростительно мазал. Подстрелив в конце концов зазевавшегося гоголя на плёсе старицы и добрав чьего-то подранка, которого Цунка выгнала на воду, я с облегчением вздохнул, уверяя себя, что утиное открытие прошло неплохо.
\
Продолжение рассказа читайте здесь