Отроду ей было 25 дней. Я с изумлением смотрел на этот черно - подпалый комочек, остолбенев и потеряв дар речи. Почти целый 1987 год я перезванивался с заводчиком русских пегих гончих из Барнаула Владимиром Габашвили (рано ушедшим, земля ему пухом!), зарезервировав щенка и ожидал очередного помёт.
И вот, в ноябре, как всегда - "вдруг", председатель нашего районного охотобщества, при встрече взахлёб рассказывал, как он встретил в Барнауле женщину с таксой на поводке, и какая это шустрая собачка. И потом, заручившись согласием, он еще раз пришел на место выгула и еще разглядывал "полсобаки в вышину и полторы собаки в длину".
И всё! Моё сердце дрогнуло... я взял у него телефон этой женщины, а она меня вывела на председателя секции норных Баранова Сергея. С его помощью я и оказался на проспекте Ленина №...
И вот я смотрю на маленький черно - подпалый комочек, шуструю ноющую худую сучонку... Остальные семь упитанных щенков лежали в куче и сладко спали. Да не смотрите Вы на нее! Это самый захудалый щенок, ей всегда не хватает молока. Вряд ли что с нее вырастит, вот возьмите на выбор, проговорила хозяйка и размотала клубок сладко спящих щенов.
Те, упитанные, как хомяки, снова поковыляли, зевая, в кучу и опять улеглись в удобных позах. Но маленькая худенькая сучонка была шустрее всех, и, заглядывая в глаза, скулила непрестанно.
Я взял ее на руки, она начала лизать мне губы, нос, обдав меня вонючим, и одновременно каким-то знакомым щенячьим духом. = Я возьму вот эту, сказал я. Да мы ее оставили напоследок, уж кому не хватит, вон другие щенки какие упитанные, настаивала с досадой хозяйка. Но я, протянув деньги, и получив взамен щенячью родословную, поспешно ретировался.
Я сам не понял - что в этой сучонке привлекло меня, но я нутром чувствовал, что она голодная, и вес наберет без проблем. А вот характер... он у собачки был. Восемь щенков - понятно, что кто-то должен быть голодным..
Домой я ехал на поезде - автобусы тогда не ходили по межгороду. Всю дорогу я кормил щенка жеваной курицей, которую я взял из дома. Та с жадностью поглощала порцию за порцией, и, наконец, уснула у меня в сгибе локтя, проскрипев. Я умилился... Всю дорогу я взахлёб рассказывал попутчицам, какая это хорошая порода, и как эти собаки работают в норе, и... в общем, скоро я всем надоел...
Дома жена спросила: "А собака где?" С видом фокусника Акопяна я вытащил из-за пазухи сморщенную маленькую собачку и торжественно положил на палас. Сонный сытый щенок вяло зевнул и поплелся делать лужу. Вид у жены был, как у Рокоссовского перед боем, и она с негодованием произнесла: "И ты вот за ЭТО отдал 100 рублей?"
Так это... их же на штуки продают, и не на вес, упавшим голосом произнес я... Жена фыркнула и ушла греметь посудой на кухню, а я пошел за тряпкой. Хорошо, что дети уже спали, а то тут была бы драка за щенка.
Предстояло самое страшное - первая ночь этой худенькой девочки в незнакомом месте. И мы с женой, завернув щенка в тряпки, осторожно положили сверток на приготовленное место, и на цыпочках ушли в спальню. Через два часа мы вскочили - плач щенка был таким громким, что мог разбудить детей. Пришлось этот сверток положить между нами. И, удивительное дело, щен сразу замолчал, и ни разу за ночь не проснулся. Потом, в течении недели, таксюха привыкла к месту, и стала там нормально спать.
Встал вопрос имени собачки. Своим элегантным видом, гибкостью, она нам напомнила одну из певиц... в общем, так она стала Лаймой. Росла она прекрасно, сходу отбирая у кошек всю еду, которую она считала своей. Старшая кошка дней через десять стала считать Лайму своим ребенком, и на прогулках давала взбучку другим кошкам, едва те делали шаг в сторону щенка.
Лайма шкодила, была игручей, а как она радовалась приходу меня с работы - ползла, распластав "окорочка" на "передке" и заранее лизала воздух. Потом мы валялись на паласе, и кто кого облизывал - это вопрос... Короче, Лайма стала всеобщей любимицей, а уж жена в ней души не чаяла...
В два месяца ее привили, а когда ей было четыре месяца, мне подарили взрослого кролика. С этой поры мы с Лаймой по вечерам ходили в сарай, и проводили "аэробику" кролику и самой таксе. Со временем кролик привык к беготне, стал стройным и крепким, кормили его вволю. Весной за все муки я его выпустил в огород, куда он убежал, я так и не знаю.
Со временем Лайма стала рослой собакой, по верхнему пределы стандарта. Она стала мускулистой, ловкой, сообразительной собачкой, всегда готовой постоять за себя. Трусость она не проявила ни разу.
Когда таксе исполнилось 10 месяцев наступило открытие охоты по барсуку. И мы с младшей дочерью, прихватив рабочую суку фокса, приобретенную специально для натаски таксы, поехали на охоту. И взяли барсука, только вот такса в процессе не участвовала (просто сидела на камне и зевала), а вся тяжесть работы легла на фокса.
Немало огорчившись, я успокаивал себя, что все впереди. И не ошибся. Следующая охота Лаймы, вместе с фоксом, была уже на открытие по зайцу. Было компания, человек восемь. Снег лежал редкими пятнами, и вот от нас ушел подранок беляк. Пока я стрелял, выпустил поводок из рук, такса быстро исчезла в кустарнике вслед за зайцем.
Круг кустарника был примерно 100 на 100 м, и мы, пройдя его, встретились на окраине. Зайца не нашли, как не нашли и таксу. Минут через 10 на наши голоса, опустив виновато уши и голову, вышла шагом, волоча поводок, Лайма. Я обрадовался, и в шутку сказал: "Лайма, куда зайца подевала?" Реакция собаки была неожиданной, она развернулась на 180 градусов и таким же тихим шагом пошла в кусты. Все заняли позиции, а я потихоньку пошел следом.
Метров через 30 в кустах показалась небольшая полянка. На полянке на боку лежал беляк, а на нем уже сидела такса, горделиво поглядывая на меня. Вокруг беляка метра два в диаметре лежал пух беляка... Видать, она настигла подранка и задрала.
Весной следующего года она ощенилась, и после этого стала работать, как будто всегда этим занималась. Вот некоторые случаи на охоте с ее участием.
В ноябре, по снегу, гоняли лис, таксу на охоту не брали. Потом заметили, что лисы норятся. Назавтра, взяв Лайму, едем с братом на нору, которая под камнем. Запускаем таксу, и, через пять минут она нам выдает лису. Сбили ее третьим выстрелом, т.к. там кустарник, хмель и всякая бяка... Такса душит уже мертвую плутовку, еле отбираем. Запускаем снова в нору, через минуту вылетает крупный лисовин, и, после двух дуплетов, благополучно скрывается в кустах...
Лайма, вылетев из норы, гонит с голосом, как гончая. Через три минуты она замолкает. Брат идет краем кустов, я иду по следами и зову собаку. Метров через 150 вижу таксу недоуменно смотрящую на меня (типа - "чего орешь - то"?). Смотрю чуть дальше и вижу сидящего в мелком ивняке лисовина. Соображаю, что мы все-таки крепко его задели. Навскидку стреляю чуть выше его головы. Лисовин, слегка контуженный единственной дробиной, падает, и тут же на него молнией налетает Лайма. Сразу, взяв его по месту, такса треплет лисовина из стороны в сторону, как будто это тряпка. В смертельном ужасе зверь сильно портит воздух....
Снова ноябрь, уже года через три. Взяв загоном лису и русака, перед отъездом домой, запускаем таксу в отнорок на той же норе, где брали лис ранее. Свежих следов нет, но старые есть. Пусть разомнет кости. Такса молчит, но и из норы не выходит. Проходит с полчаса. Мы в тревоге. И тут раздается яростный лай собаки! И он длительный, этот лай - около часа. Солнце уже движется к горизонту...
Внезапно показывается вся в соломе такса, во рту у нее шерсть ... барсука! Забежав в нору с другого входа, она яростно лает, и вот он, родимый! Уходя от таксы, барсук показывается в расщелине. Стреляю ему в затылок. Сбраконьерил... но по другому поступить не мог - собака бы не простила...
Были и другие славные охоты...
Умерла такса на одиннадцатом году, горе всей семьи было безмерным... Потом были другие таксы, но они и в подметки не годились той славной, умной, и бесстрашной собаке по имени Лайма...