Были когда-то времена, имя которым – пир во время чумы. Волжская вода, подпертая плотиной Чебоксарской ГЭС, хлынула жадно на луговые раздолья, пришла в заброшенные выселки-деревеньки, покрыла кладбища с рассохшимися крестами, забурлила в березняках и остановилась лишь под крутоярами, ставшими теперь волжскими берегами.
С этой жадной водой, сочно лижущей новые берега, столь же жадно вышла на бывшие луга всякая рыба. Здесь было много корма для белотелой сороги, желтоглазого язя, уклейки-верхоплавки, а значит – для любого хищника, который не избегает мелководья. И тогда никого не удивляли лежащие у лунок килограммовые сороги и окуни, восьми-десятикилограммовые щуки. Случалось, и пудовая сядет на тройник жерлицы. Славные были времена для рыболовов, не виноватых, конечно, в том, что из Волги сделали озеро, а потом и болото…
Ледобур на 180
Выпало и нам с Андреем побывать на этом «пиру». Поскольку мы с товарищем в этих местах раньше не бывали, то оснащены были как и подобает речным и прудовым рыбакам-«малявочникам». Тонюсенькие лески, насколько тогда позволяло Клинское производство, бур-коловорот на 100, багорик из проволочки, мормышки-глазки.
Суровая волжская рыба разгромила наши снасти в один миг. И к следующей рыбалке мы подготовились уже основательно. По крайней мере, нам так казалось. Но мы вышли к месту, уже азартно-уверенные в своих силах. А местом была кромка затопленного леса, за которой начинались глубины до десяти метров.
Солнце еще мутнело за березняками и дубами, вмерзшими в лед. Заспанно-хрипло каркало воронье на лесных полянах и шуршал снег под нашими «химчулками». Наконец мы на месте.
– Бурим? – оглядывается Андрей.
– Давай.
Глубина – шесть метров. И течение есть, хоть и не сильное. Для мормышек с горошину вполне сносно, хоть иногда и поднимает со дна. Насадка обычная – мотыль.
Мормышка с мочкой развевающихся мотылей юркает в лунку, но до дна не успевает дойти. Словно наткнулась на что-то. И это «что-то» вдруг тяжело пригнуло удильник. Есть! Подтягиваю упругую тяжесть, но сдаю обратно, ее, толчками вырывающую леску. Еще раз – кверху, мучительно, с гримасой на лице и холодеющей душой где-то в животе…
– Ты чего там? – поднимается с ящика Андрей.
– Багор, багор, Андрюха!
Шуршит снег под ногами товарища. И он плюхается уже рядом.
– Чего там?
– Поднять не могу. Все, пошла вроде. Сейчас возьмем…
Но рыба встала в лунке, тупо и враспор. Ни туда, ни сюда. Сую руку в лунку и нащупываю внизу только кончик скользкого и холодного рыла.
– Багром давай!
Но из лунки мы выдернули только голову громадного леща…
В этот день мы обезглавили несколько таких рыбин, потом разругались, разматерились, плюнули, выпили и уехали домой.
С тех пор всегда и на любую рыбалку волокли мы на себе тяжелые буры на 180, высверливающие во льду этакие скважины. По сырому метровому льду, высверлив десяток лунок, падали на снег и жадно пили воду прямо из лунки, а от наших голов парило, как в бане. Но мы твердо знали, что теперь не уйдет от нас ни заговоренный лещ на два с полтиной, ни щука на двенадцать кило, пуд… Аминь.
Стоянка на кладбище
Долго упрашивали и напросились с нами на лед дети-пацаны: Сашин сын Максимка и мой Ванька неугомонный. С легкой руки моего товарища Павла называли мы их просто «шишигами», поскольку стоило им попасть в землянку, к печке, или переночевать у костра, как рожицы их были сплошь в саже, а в волосах торчали сучки и травинки.
Сейчас они чертенятами носились по льду, и приходилось постоянно их одергивать, чтобы не шумели у лунок. А лунки у нас пробурены неподалеку от частокола сухих деревьев, торчащих изо льда. Это все, что осталось от лесов, когда-то шумевших здесь и ставших теперь дном водохранилища. Помнится, работая в газете, брал я интервью у одного важного чиновника, ответственного за очистку и вырубку будущего ложа водохранилища. Ответственное важное лицо божилось, что лес убран начисто. А когда я предлагал ему съездить и посмотреть своими глазами на то, что на рыбалке мне видеть приходится постоянно, чиновник смотрел сквозь меня оловянными своими глазами-пуговицами и жевал одни и те же казенные фразы. Между тем, посреди Волги высились настоящие дубы-богатыри, мимо которых, может быть, проплывали когда-то струги Стеньки Разина. И целые березовые рощи гнили в волжской воде.
На глубине около двух метров начал довольно бойко поклевывать окунек с ладошку. Откладываю удильник с мормышкой и пробую ловить на блесенку с подвешенным крохотным тройничком, на котором нанизаны алые бусинки. Тук! Сразу и азартно прогнулся кивок и на леске затрепыхался окунь уже покрупнее, граммов на триста. За ним – другой. А потом на блесну начали вешаться обычные калиброванные недомерки. Но едва пробурил новую лунку, как первым был горбач уже ближе к полкило. История повторилась: вначале шли более крупные окуни, а затем начинали мельчать. И так – до свежей лунки.
Ванька весело таскал на мотыля сорожек и окунишек, но путал леску отчаянно. Мне приходилось то и дело ремонтировать снасть, с тоской глядя на свою лунку.
– Шишига, хватит дурку валять! Пора уж научиться леску аккуратно складывать! Вон, как Максим…
– Лано-лано, – шмыгал тот носом.
А Максимка наловчился дергать окунишек на блесну, которую ему привязал Саша на леску обычной удочки для мормышки. Но способ вываживания и укладки лески Максим выбрал на редкость простой и оригинальный. Он подсекал рыбу и просто отбегал в сторону с удильником, а из лунки, словно ошпаренный, вылетал ощетинившийся окунишка. Рыбалка довольно трудоемкая, но хоть леска цела.
Но вскоре и Ванька приобрел кое-какие навыки и мне не пришлось больше, чертыхаясь, развязывать узлы стынущими пальцами.
После обеда мы обнаружили отсутствие Максима. Он спал на льду, улегшись на санки. Этакий котенок-клубочек на печке, разница лишь в том, что здесь морозец за десять градусов…
Ванька долго смотрел на Максимку, наконец сходил к машине, принес какую-то накидку, укрыл Максима, а для верности прикрыл друга еще и куском полиэтилена от мелкого снега. Мы с Сашей переглянулись и шепотом: «Все верно, шишига, так держать…»
Устав от однообразной рыбалки и вялой ловли некрупной рыбы, мы собрались и пошли к берегу, где стояла машина. Перед песчаной береговой полосой темнело озеро воды. То ли створы ГЭС закрыли и течение остановилось, а водохранилище стало подниматься, словно дрожжевое тесто. А может быть, треснул лед на отмели и вода пошла вдоль берега, точно имитируя оторвавшийся лед в разгар весны. Но переправляться пришлось по колено в воде.
На берегу разожгли костерок и сели поужинать. А тут к берегу прибыл-причалил странный экипаж, разбрызгивая перед собой воду, словно катер. Собака в упряжке волокла по льду пластмассовый решетчатый ящик, на котором восседал довольно дюжий мужчина. Ладно бы волкодав был в упряжке или северная ездовая собака, а то ведь дворняга припускала лихо по льду!.. Вот тебе и двортерьер.
Мужчина слез с «облучка», поздоровался с нами за руку и, высыпав из ящика в мешок килограммов пятнадцать крупной сороги, лещей, окуней и щук, спокойно удалился. За ним неторопливо трусила дворняга королевских кровей. Это был местный сетевик, живущий в несуществующей деревне. На ее месте должны были бы уже плавать вышеупомянутые лещи и щуки, будь поднят уровень Чебоксарского водохранилища до максимальной отметки.
Вполне возможно, что и в очередной раз свершится это преступление: опять уйдут под воду деревни, поля, леса, кладбища, привычная жизнь многих и многих людей, если будет принято решение и вода остановится на отметке 68 м. Опять наступит праздник рыбалки – пир во время чумы. Лет пять-восемь будет длиться эта уловистая и веселая рыбалка на радость нам, рыболовам, а потом зазеленеет ядовито остановившаяся вода, забулькают в ней больные лещи-солитеры, а на отмелях будет каркать воронье, тыча клювами в разбухшие рыбьи трупы.
Не будет островов, где в наше время нередко обитают и кормятся люди, выбитые из колеи жизни, уйдет под воду и деревенька Дубовая, куда сейчас отправился местный сетевик со своей выносливой собакой. Скроется под уровнем водохранилища и бугор, где мы пьем чай, где стоят «УАЗики» и странный самодельный вездеход с двигателем от трактора, с кабиной от ГАЗ-53 и ходовой от «66». На другой технике сюда и не проехать.
Но было когда-то на этом самом месте деревенское кладбище. А сейчас лежат по склонам бугра битые бутылки, пластиковые «полторашки», бумага и прочий хлам. Да притаились в кустах могильные кресты, вынесенные прочь с глаз долой. А над бывшим погостом лишь витают неприкаянные души…