Обрывы за озером окрасились светлой охрой, а на ближайших кустах каперсов и на буграх засеребрился иней.
Однородная масса растительности вдоль озера в утреннем свете дифференцировалась на отдельные стебли и пучки рогоза.
Открытый плес и мелководье с кочками ржавого, обломанного тростника были на первый взгляд без живности.
Наш выход к береговому откосу потревожил только камышницу, которая до нашего появления задумчиво вышагивала по самой кромке воды, оставляя на влажной полоске глины едва заметные следы.
Шум от собаки, бросившейся к увиденной дичи, плеск воды и хлопанье крыльев сорвавшейся с места птицы нарушили спокойствие водоема.
С коротким тревожным кряком из залива вертикально поднялись над редким тростником две не замеченные мной утки и, часто взмахивая крыльями, устремились прочь.
При подходе к водоему ружье было готово к работе.
Птицы уже миновали половину зеркала озера, когда я, бросив приклад к плечу и едва совместив первую с прицельной планкой, выстрелил из правого ствола.
Это был явный промах.
Гром разряженного патрона мгновенно мобилизовал меня, и после выстрела из левого птица, летевшая второй, камнем упала в самую середину тростниковых зарослей южного залива.
Я перевел дыхание. Молодая собака, забыв все уроки летней натаски, коротко взлаивая, уже мчалась по урезу воды вдоль берега к месту падения дичи. Напрасно я пытался призвать ее к ноге.
Мелькнув за последним скосом берега, она с шумом плюхнулась в воду. Меняя на ходу стреляные гильзы, я размышлял о местонахождении упавшей утки и о том, сможет ли собака ее отыскать.
Через пару минут я был у тростниковой целины, куда канула убитая птица и куда сунулась моя Лора.
Ее короткое азартное взвизгивание, лай, шлепанье гребущих воду лап были слышны теперь где-то там, в самой непролазной крепи.
«Хорошо, Лора! Ищи!» — подбадривал я спаниельку. Однако через какое-то время по бульканью в одном и том же месте стало ясно, что собака попала в беду. В ее голосе теперь временами слышалось поскуливание, но я, еще не сознавая всей сложности ситуации, вышел к чистой воде и пытался вызвать туда же собаку. Тщетно…
Над обрывом противоположного берега залива показалась фигура чабана. При его работе, целый день в степи, нечасто можно переброситься словом с человеком, поэтому любое происшествие вызывает у него законное любопытство. Получив добровольного наблюдателя, я крикнул:
— Салом, ака (Здравствуй, брат)! Посмотри сверху, где собака, где утка?
— Салом. Кара кучук бор (Здравствуй. Черная собака есть). — Пастух своей палкой указал направление. — Урдак йук (Утки нет).
Попросив чабана встать на обрыве против собаки, я переменил место и оказался на одной линии с ним и Лоркой. Мои возгласы долетали до собаки, но ситуации не меняли, собака больше не лаяла.
Через минуту спаниелька предприняла еще одну попытку пробиться к моему берегу.
От нее до меня, судя по бульканию воды, было около десяти метров, как вдруг мой слух поразил дикий скулеж с подвыванием. От чабана, стоявшего на краю оврага и наблюдавшего все сверху, донесся возглас:
— Кучук сувга кеттик (Собака ушла под воду)!
Я лихорадочно соображал, как помочь Лоре. Слыша, как почти в самой середине залива моя четвероногая помощница борется за жизнь, вытряхнул из рюкзака сапоги с короткими голенищами, торопливо расшнуровал и сбросил кеды.
У берега тростник был так густ, что раскрытой ладонью можно было ухватить сразу пять — семь стеблей. Я вломился в заросли, сгибая перед собой целые «вязанки» этого растения.
Первые пять — шесть маленьких шагов по импровизированному мосту дались сравнительно легко. Но дальше, на глубине, согнутые стебли слабее держали мой вес, и у подошвы заплескалась вода.
Почувствовав, что ей хотят помочь, Лора предприняла отчаянную попытку пробиться мне навстречу, но тут же затихла. Уже не обращая внимания на тонущий тростниковый мост под ногами, на холодные струи воды, хлынувшие в сразу потяжелевшие сапоги, я торопливо преодолевал последние метры до собаки.
Здесь! Рядом с последней кипой поваленных мной стеблей, среди сизо-зеленых соломин, из воды торчала половина головы моей Лоры. Пробиться сквозь гладкие, плотно растущие стебли тростника у собаки уже не хватало сил. Лапы суки не доставали дна, а декабрьская вода с каждой секундой отнимала все больше тепла у уставшего тела.
Погрузившись почти по пояс, я дотянулся до загривка спаниельки и выволок ее на свой след. Путь назад, по примятому тростнику, когда я волочил налитые водой сапоги и тащил перед собой обессилевшую собаку, запомнился холодом мокрых брюк и судорогой, которая дьявольски больно свела правую стопу.
С противоположного берега донеслось:
— Яхши! Саломат булинг! (Хорошо! Будьте здоровы!)
Фигура в чапане, пристроив посох за плечами и разместив на нем руки, медленно удалялась в сторону ушедшей отары овец и коз.
Попавшая на землю спаниелька не могла стоять на лапах. Сбросив сапоги и стянув мокрые брюки, я растер сухими портянками ноги, натянул запасные сухие носки и надел кеды. Бросился растирать и тормошить Лору, но та никак не реагировала на попытки заставить ее двигаться.
Пришлось спешно собирать топливо для костра. Кусок газеты, в котором был завтрак, помог мне уверенно поджечь собранную кучу хвороста. Я принес мокрую помощницу к огню. Собаку трясло крупной дрожью.
Опущенная на землю, она, как слепая, поползла в костер, не обращая внимания на подпаленную шерсть уха и волос усов. Пришлось вновь взять ее на руки и немного подержать в теплом воздухе рядом с пламенем.
Когда через несколько минут Лора могла спокойно лежать у огня, я принялся за просушку своих вещей. Развесив брюки, носки и укрепив на колышках наклонно сапоги, я во влажных трусах, но в сухом свитере, поворачивался к огню то одним, то другим боком, не забывая наблюдать за собакой.
Вкус к жизни cпаниельке вернул кусочек бутерброда, который я насильно вложил ей в пасть. Вяло пожевав, она его проглотила. Следующий кусочек был съеден с большим аппетитом, а когда исчезли последние крошки, собака впервые после «заплыва» встала, покачиваясь на лапах, и выбрала новое место у костра. Это был добрый знак.
Еще дважды я рыскал в окрестностях, подтаскивая к огню сучья, пока смог натянуть просохшие брюки. Лора оправилась и в последних поисках дров даже сопровождала меня.
Примерно через час недосушенные сапоги вновь очутились в рюкзаке, вещи были собраны, патроны в стволах проверены, и мы двинулись к следующему водоему. Об убитой утке пришлось забыть. Достать ее из этого гиблого места нам было не по силам.
Ожившая собака вновь с интересом разбирала запахи травы, прибрежных кустов, тропы. Но в ее пробежках появилось больше осторожности и неуверенности. Это было заметно хотя бы по тому, как она останавливалась перед клином рогоза и оглядывалась, словно спрашивая, искать там или не искать?
До утреннего купания она «прошила» бы этот зеленый кусочек в поиске, не задумываясь. Неуверенность собаки передалась и мне. Как поведет себя сука, случись апортировать дичь из воды? Стрессовая ситуация недавнего прошлого — серьезный аргумент в выборе поведения.
Так терзаемый сомнениями я двигался за Лорой по изгибам оврага вдоль канала Даргом к ближайшему озерку. Полдень первого месяца зимы был недалек, и окружающая нас азиатская природа была проста и очаровательна.
Чуть блеклое, но уже начинающее голубеть небо было без единого облачка, а воздух недвижим. Ближайшие к каналу кусты тамарисков хранили под своими рваными серо-зелеными кронами влажные от ночного инея пятна земли. На открытых местах почва, уже просохшая, демонстрировала ярко-зеленые иголочки молодых листьев травы среди серо-желтой дерновины.
Замерзшие ночью, а теперь оттаявшие и обсохшие комочки песка и глины на откосах, время от времени скатывались с шорохом то в канал, то в прибрежные сизо-зеленые кустики мяты, флажками поднявшие несколько свежих темных листочков.
С мочажин, у овражных низовий, от береговой отмели периодически вспархивали кулички, а то и бекасы. Прочертив небо по короткой и низкой дуге, первые с мелодичным тихим криком садились на ближайшей отмели и долго еще не могли успокоиться, покрикивая и перебегая с места на место.
Вторые, взлетев с резким криком, описывали в небе спираль отчаянного пилота и исчезали из поля зрения.
С волнением я подходил к озерцу, скрытому от глаз невысокими глиняными отвалами. Этот водоем посещали утки, но постоянными его обитателями были камышницы. Как поведет себя собака, случись мне застрелить дичь?
Почти одновременно с Лоркой я оглядел акваторию. Плывшая вдоль нашего берега камышница сорвалась и, хлопая по воде крыльями, торопясь ногами, потянула к тростниковому залому. Битая в восемнадцати-двадцати метрах от нас, она закачалась на слабой зыби.
Собака неотрывно глядела на неподвижный комок на водной поверхности. Стараясь говорить как можно спокойнее и ласковее, я произнес:
— Лора, возьми. Лора, апорт! — Спаниелька раздумывала только несколько секунд. Я с радостью наблюдал, как она прошлепала по мелководью, попала на глубину и, путаясь лапами в жестких нитях рдеста, все увереннее выгребала к подстреленной птице.
Страх не поселился в ее сердце, и охотничье поле по-прежнему оставалось для нее притягательным.