Ветра в то чудесное туманное и прохладное утро не было совсем, и я решил погонять собачку по сухой росистой луговине, чтобы отработать послушание. Ёж, украшенная блестящей пряжкой электроошейника, легко пошла в поиск.
По всему было видно, что наши труды не пропали даром и она уже отлично знала, куда и зачем мы пришли. Вот она прошлась вдоль камышей, попыталась сунуться в бурьян и крапиву, чтобы погонять неуловимого коростеля, но тут же была отозвана и послушно пошла на луговину.
И вдруг, развернувшись прямо от стенки некоси, она стала. Твердо и красиво. Метрах в тридцати от меня. С криком «Стоять!» я бросился к собаке. Но она меня не послушалась и сошла с места, тем самым подняв сразу двух дупелей.
Правда, по команде она тут же легла и дождалась меня, чтобы получить разрешение обнюхать сидку и искать дальше. Несколько озадаченный (два дупеля?), огорченный (сошла со стойки!) и обрадованный (стала и не погнала!), я рассеянно наблюдал за Ёжкой, которая уходила все дальше в росистый суходольный луг, про себя автоматически отмечая, что по ходу она начала прилаживаться к поднимающемуся ветерку.
И вдруг я увидел, что она свернула челнок и перешла на потяжку, уже метрах в пятидесяти от меня. Кто бы это мог быть? Жаворонок? Не спеша, я начал подходить. А вот и стойка. Твердая, напряженная.
Вся в росе, с высоко поднятой головой, будто обрисованная золотым ободком солнца, моя маленькая Ёжка стояла, а я бежал и негромко приговаривал, заклиная: «Стоять! Стоять!» И собака ждала, замерев как изваяние. Я скомандовал: «Вперед!» Последовал бросок, и крупный округлый кулик смачно крякнул и, мелькнув белым надхвостьем, помчался в сторону болотца, но, пролетев метров триста, сел в траву.
Ага! Это нам по пути. Сейчас мы тебя достанем. Ищи, мой милый маленький Ёжик!
Но до «нашего» дупеля мы не дошли, потому что на быстром галопе, широким челноком обследуя поле, Ёж вдруг с ходу остановилась и, чуть потянув, снова стала. Подбежал — стоит. Послал. Легкая подводка — и снова пара дупелей почти из одного места. И пошло!
Уж и не знаю, что случилось в минувшую холодную ночь после продолжительного дождя, но пока мы дошли до болотца, а это примерно полкилометра, мы подняли штук двадцать дупелей. И всех с работами. Да с такими красивыми и дальними, что от счастья я глазам своим не верил, моя ли это собака.
Теперь уже можно было и стрелять. Но я третий день не носил ружья, все ждал нормальной работы собаки. И вот свершилось: на моих глазах родилась охотничья легавая…
У нас оставался еще один вечер. Перед закатом я снова был у болота, теперь уже с ружьем. На поле, где мы так хорошо отработали утром, дупелей не оказалось. Спустились в пойму. И скоро Ёж остановилась, привлеченная запахом. Я был наготове.
И вот посыл, бросок. Когда птица поднялась, собака (уже привычно) легла, но когда сбитый выстрелом дупель упал в траву, сорвалась с места в автоподаче, и я не успел схватить пульт ошейника, не говоря уже о конце веревки.
Потом, конечно, нарушительница дисциплины свое получила, но было слишком поздно. Точно так же мы быстро отыскали и отстреляли еще трех дупелей, с тем же результатом. И я понял, что без помощника мне не обойтись. Кто-то должен был стрелять, чтобы я мог следить за собакой. С тем и вернулись к себе в Тюнеж.
Птицы у нас по-прежнему не было, поэтому мы продолжали общую подготовку и ходили в поля без ружья. Иногда удавалось найти то коростеля, то перепелку, но стоило взять ружье, как птица напрочь исчезала.
И вот однажды к нам в деревню приехал мой товарищ. Я тут же упросил его пойти на охоту в надежде, что он будет стрелять, а я тем временем стану следить, чтобы Ёж правильно работала, до и после выстрела оставаясь на месте.
Приспособив шнурок (что-то вроде короткой корды) и электроошейник, мы вышли в поле, где я встречал коростелей и надеялся найти выводок молодых куропаток.
Стояло раннее утро. Роса, легкий ветерок, прохлада — все как по заказу. Не было только птицы. Часа два мы впустую бродили по лучшим местам. Ёж усердно обыскивала заросли травы и ежевики, но тщетно.
В начале третьего она прихватила какой-то запах, заметно оживилась и вскоре стала. Пошла по команде, и перед нами рассыпался выводок куропаток. Есть! Нашли! Мой товарищ был готов, и я стал наводить собаку на ветер с таким расчетом, чтобы зацепить край разлетевшегося выводка. Маневр удался, и вскоре мы увидели твердую стойку. Взлет, выстрел, второй... Есть! Два трофея!
Ёж рванулась было, но, услышав окрик и получив разряд шокера, взвизгнула, легла. До птицы мы ей дотронуться не дали, сами ее отыскали, и только после этого она ее обнюхала. Когда Ёжка успокоилась, мы решили опыт закрепить. Между прочим, я спросил товарища:
— Ты зачем стрелял вторую куропатку?
— Азарт!
— Ну, хорошо, — сказал я. — Только больше нам не надо, хватит.
Договорились, что он будет стрелять в воздух. Куропаток мы нашли на опушке. Ёж потянула и стала. Легко, по команде подала под выстрел птицу. Товарищ выстрелил снова. И снова упала куропатка: видимо, опять азарт. Но Ёж осталась на месте, и это главное. Даже не рванулась к упавшей птице.
Больше в тот день мы птицы не нашли. Но теперь я уже твердо знал про свою собаку: охотиться с ней можно…
Нашей главной задачей с Ежом была правильная охота. Продолжая отрабатывать приемы управления собакой во время охоты, я позволял ей набираться охотничьего опыта за счет многочисленных встреч с птицей. Стрелять разрешалось только из-под стойки.
После выстрела собака оставалась на месте, а разыскивала и подбирала битую дичь моя жена, которая всегда с удовольствием принимала участие в наших охотах. Я же следил, чтобы Ёж не срывалась на автоподачу, то есть оставалась после выстрела на месте и, конечно же, не гнала обнаруженную птицу.
В сентябре мы собрались в отпуск в Ростовскую область за перепелом. В самый первый раз выпущенная из машины Ёж пошла хорошим галопом с правильным челноком против ветра и даже попыталась причуивать верхом — словом, все было, как когда-то в родных полях. А вот результат оказался другим.
Первый же обнаруженный Ёжкой перепел был чисто спорот и с недовольным чирканьем улетел без выстрела из тучного проса в высокий бурьян амброзии. За ним последовал второй, третий и так далее. Мы были обескуражены. Что за причина? Выходит, Ёж совсем не чуяла птицу?
Ничего, утешал я себя и свою супругу, которая наравне с нами переживала каждый охотничий момент, просто у собачки нет опыта, и она не умеет охотиться в таких условиях. Придет время — научится. В результате в наш первый день мы бездарно распугали более трех десятков перепелов.
Было, правда, две-три хорошие работы и столько же так себе. Но это точно были работы, когда птица была на чутье, и это позволило мне отстрелять около десятка перепелок.
Рядом в тех же полях охотился мой товарищ со своей опытной собакой. Он то и дело стрелял и выносил с поля в два, а то и в три раза больше дичи. Но это исключительно за счет того, что он мог себе позволить стрелять всех доступных для выстрела птиц, в том числе шумовых и споротых собакой и им самим.
При этом на совместных перекурах он жаловался, что собака не чует и работает низом, в основном по следам, набродам, разыскивая убегающих птиц. Я припоминал, что и с моими старшими собаками была та же история.
Так незаметно пролетела первая неделя нашей охоты. Дичь в наших тороках медленно, но верно прибавлялась, а это означало, что Ёж какой-то опыт все-таки приобрела.В этом хозяйстве на должности охотоведа-кинолога оказался очень нужный нам человек, который много охотился и натаскивал собак местных состоятельных охотников.
Для этого у него были подготовлены поля, но не с просом, а с брицей — сорняком, вырастающим в массе по зерновым и очень любимым перепелами. На этих полях охотовед специально рассыпа́л для перепелок зерно, ставил поилки из разрезанных вдоль пластиковых труб и держал живых манных перепелок в специальных низких клеточках.
А для собак у него по всем полям были расставлены оцинкованные тазики-шайки, в которые он каждый раз перед охотой наливал воду, чтобы утомленные жарой собачки могли напиться. Таким образом, охотники были освобождены от необходимости таскать бутылки с водой в своих ягдташах.
Звали этого примечательного человека Василий Николаевич. Думаю, не мы одни благодарны ему за такое отношение к своим «служебным обязанностям».
Так вот, среди прочих разговоров Василий Николаевич, естественно, заинтересовался работой наших « столичных» собак. При этом, не скрывая скепсиса, он с явным превосходством рассказывал об успехах своих подопечных. Такое отношение заставило меня взглянуть на работу Ёжки как бы со стороны.
И вот что получилось через 10 дней наших «практических занятий» по классу охоты на перепела в местах его относительного изобилия в сухих и жарких донских полях.
Отпущенная в поиск Ёжка, правильно используя утренний ветерок и относительную влажность раннего поля, начинала работать на энергичном галопе и принималась вначале искать верхом. Если в это время ей попадалась птица, она ее отрабатывала, а я успешно стрелял.
Но потом, как только поднималась жара и сухая трава начинала трещать под ногами, работа собаки заметно менялась. Ёж постепенно переходила на низ и, уткнувшись в землю носом, легкой рысцой начинала описывать замысловатые круги или восьмерки, время от времени буквально утыкаясь носом в затаившихся перепелов, которых будто выковыривала из травы. Не желавших затаиваться она спарывала, только-только начав разбираться в набродах.
Таких случаев, чтобы столкнуть птицу вовсе без причуивания, становилось все меньше и меньше, так же как красивых и «правильных» работ. Теперь уже далеко не каждая стойка заканчивалась вылетом птицы. Появилось много «пустышек».
Думаю, от неуверенности, из-за слабого запаха в жаркую и сухую погоду собака улавливала лишь общий фон присутствия птицы, но не могла установить ее точное местонахождение, путалась сама и путала меня пустыми стойками. Я, конечно, бранил ее за это, но все повторялось до той поры, когда жара становилась уже непомерной и чутье вовсе пропадало вследствие утомления.
Вторым неприятным сюрпризом нашего обучения было то, что при посыле со стойки собака вдруг начинала тужить. Видимо, по причине неуверенности в запахе, который присутствовал слабо, зато почти повсеместно в виде набродов, помета, перьев. От этого ей трудно было разобраться, что́ перед ней: сама птица или только ее следы.
В утешение могу сказать, что точно так или примерно так вели себя и все остальные собаки, что стало ясно из рассказов моих товарищей и наблюдений за работой «аборигенов». Видимо, такой стиль единственно верен применительно к местным тяжелым условиям.
А изменятся условия — изменится и стиль работы собаки. Но главный вывод — моя Ёж наконец стала легавой собакой.