После окончания Иркутского охотфака занесло меня попутным ветром в Одесский университет на кафедру зоологии с промежуточной посадкой в Киеве. Там-то и познакомились мы с иностранцем — молодым аспирантом из дружественной страны. Слово за слово, договорились о бартере. Я его — на Байкал на охоту, он меня — в «прозападную страну» на экскурсию. Ударили по рукам и засобирались: он напихал здоровенный рюкзак амуницией, снаряжением и патронами, я прихватил дипломат с зубной щеткой и парой белья.
Летели «интуристом». Из Одессы еще ничего, там к иностранцам привыкли, в Москве — тем более, а вот в Иркутске нас уже встречал и потом провожал «специальный человек»: может, шпион прибыл, может еще. Приземлились в Иркутском аэропорту удачно и сразу автобусом на факультет, к декану. Тот всем своим выпускникам (вернее почти всем) всегда был рад чрезвычайно. Поговорили, проясняли ситуацию, и Николай Сергеевич пообещал назавтра дать факультетский «ГАЗ-66» до факультетского же охотхозяйства, выписал путевки — словом, принял как родных. От него — в общежитие на Подаптечную. Что тут было — Анри (назовем его так) обалдел. « Стариков» студенты знали в лицо и уважали. Нам пересказали в подробностях почти все подвиги и приключения нашего курса: и то, как ребята, слегка «приняв на грудь», поймали голыми руками в тайге здоровенного пестуна, привезли в общагу и держали во дворе на цепи, и как сражались на танцах с военными курсантами летного училища и т.д и т.п. Под конец скромно похвастались: а мы вот, тоже... ополчением на городских недавно ходили.
Отвели нам койки с чистыми простынями, хозяева легли на полу в спальниках. Здесь я полностью экипировался в куртку из шинельного сукна, такие же брюки, кепку, получил ружье и к нему патронташ с патронами. Такие тогда были у охотоведов традиции.
Следующий вечер уже коротали на берегу горной речушки. Обильную трапезу с нами разделяли двое институтских преподавателей. Прямо на траве постелили спальник, разложили на нем припасы и мирно общались под звон кружек и журчание чистейшей горной воды по гальке.
Чуть выше, на склоне горы размахивали мохнатыми шапками кедры, звезды кажется, вот-вот готовы были опуститься на землю вместе со всем небесным сводом — до того прозрачный был воздух. Спать отправились в зимовье. Там как раз обитали два студента-второкурсника на промысловой практике. Это в общем-то оказались городские ребята, не сумевшие или не захотевшие забраться куда-нибудь подальше — на Камчатку, Таймыр или Чукотку, как обычно делал наш курс, чтобы повидать мир (охота в факультетском хозяйстве все-таки была бедноватой). Они завалились в зимовье часов в одиннадцать вечера, небрежно швырнув на стол трех рябчиков. У иностранца глаза на лоб полезли: «Вот это да, вот это практика, у нас таких не бывает».
Утречком пошли вместе с ребятами проверять закидушки, поставленные в речке на налима. Снасть нехитрая: кусок лески, грузило, пара крючков с пучками насаженных червей. Закидушек стояло ровно десять, налимов попалось ровно шесть, небольших, граммов по 300 каждый, но уха из них — чудо расчудесное. Видно, рыба скатывалась с верховьев в Байкал на зимовку. Анри был убит совершенно, завидовал белой завистью. Я похлопал его по плечу и пообещал — то ли еще будет. А в моих планах, ни много ни мало, значилась еще охота на медведя. Декан рассказал, что на берегу Байкала в пади Кадильная туристы летом отбросами привадили медведя. Зверь прижился — халява понравилась. Вначале он побирался только по ночам, но после обнаглел: стал грабить палатки и разогнал «кормовую базу» — туристов. Нам разрешено было этого медведя отстрелять «буде какой вред начнет учинять». Естественно, что я рвался в эту падь на «поиски вреда». Иностранцу об этом пока умалчивал, чтобы не напугать раньше времени, а сам предвкушал развлечение и, надо сказать, не без опаски.
Часам этак к одиннадцати, расправившись с налимьей ухой и рябчиками, сваренными, а после обжаренными на сливочном масле, все вместе двинулись на центральную базу за 12 километров. День оказался пасмурным, теплым, но без дождя. Грунтовка шла краем горной гряды. Справа — крутизна, поросшая редкими лиственницами, перемежаемыми кедрачом по небольшим распадкам, слева — долина нашей речки, вся заросшая рябиной, черемухой, ивняком и прочим кустарником. По сторонам дороги раз за разом с характерным «фррр» взлетали рябчики и тут же усаживались поблизости — молодежь, одним словом.
Мы их подстрелили уже штуки четыре, когда с сосны, наклонившейся поперек нашего пути, сорвался глухарь и улетел вверх по склону. Бывают такие дни, когда подспудно чувствуешь, что зверь ли птица ли, будут твои. Вот я и полез вверх. Поднялся метров на триста и встал примерно посередине распадка, соображая, что же делать дальше. Купы кедров стояли по сторонам, место приземления птицы я не заметил. Но у птицы не выдержали нервы — она сорвалась шагах в тридцати и рванулась вдоль лощины. Стрелок я, в общем, неважный, но, повторяю, это был мой день. Из одностволки влет в прогале между кедровыми лапами сшиб глухаря навскидку! Пример, урок студентам — вот, мол, как «старики» умеют. Глухаря, кстати, они еще не добывали. Закинул добычу в рюкзак, и мы, болтая о том о сем, пошли дальше. Анри позволили «срезать» двух рябчиков. Потом я немного отвлекся, разглядывая долину. Студенты в это время заспорили: «Глухарь! Да нет, пень!» Глянул вперед и опять, не останавливаясь, без задержки сорвал ружьишко, шарахнул навскидку по сидячему глухарю. Есть! Два : ноль!
Вечером, уже возле большого зимовья, точнее барака, ели глухариный шашлык, а на десерт кедровые орехи из обожженных на костре зеленых шишек. Орешки слегка при этом зажариваются — объедение!
Утром разделились: студенты пошли на другой конец хозяйства, мы — через перевал к Байкалу. Дорога вверх — крутая, но короткая, часа четыре по кедрачу с толстым ковром из мясистых листьев бадана. Спуск пологий, извилистый и длинный. Идешь-идешь, кажется, вот за этим поворотом, за этой скалой будет берег — ан нет. Подходишь — впереди другая скала, потом следующая, и так почти до вечера. Зато в конце пути — вот оно « Славное море — Священный Байкал». Галька — серая, вода прозрачная, в дымке не видно противоположного берега, вода до горизонта...
Тут нашли зимовье, устроенное внутри старого деревянного причала. Волны бьют прямо в его край, а внутри горит печка, нары, столик, уютно. С утра вытащил из рюкзака припасенный «кораблик» — что-то вроде деревянных саночек, за боковой полоз прикреплена леска; на ней десяток крючков с мушками. Когда тянешь «кораблик» за леску вдоль берега, он отплывает все дальше и дальше, мушки скачут по воде. Минут через двадцать дерг, и вдали у « борта» мелькает серебром рыбка, потом опять -дерг, дерг, дерг. Тащим снасть к берегу — два хариуса. Три сорвались. Любуемся яркими рыбками, особенно хорош спинной плавник — широкий, изогнутый как парус, красные точки по всему телу — чудо. Теперь запускает «кораблик» Анри, и весьма удачно — два хариуса и омуль. К обеду у нас уже килограмма три рыбы — хватит, больше не нужно.
После обеда — в Кадильную. Километров семь по узенькой тропке по-над берегом. Там никого: нашугал мишка туристов — век будут помнить. Тишина и запустение. Пока Анри разбивает палатку, забираюсь на верхушку скального обломка, там пять лет назад в пещере запрятал самодельную трубку. На ощупь нахожу ее в расщелине. Трубочка только потемнела от времени, а так исправна. Набил ее специально захваченной махоркой, затянулся — хорошо!
Внизу уже горит костер, смеркается. Спустился вниз, поужинали, тайком от напарника открыл последние три банки тушенки, одну сгущенки и раскидал их в радиусе прямого выстрела. Перед сном заряжаю ружье пулей, Анри советую сделать то же самое. Зачем? Находясь в счастливом неведении, напарник делает круглые глаза. Утром на медведя будем охотиться, не проспи. Напарник лязгает ружьем, кладет его прикладом к выходу. Я дожидаюсь, пока он начнет храпеть, и осторожно забираю ружье к себе, кладу под бок, стволом в нужную сторону, и слушаю, слушаю... Пока тихо. Постепенно начинаю дремать и тоже засыпаю.
Сквозь сон слышу стук банки по камню, чавканье и сопенье. Тихо-тихо выползаю из спальника, беру ружье и приближаюсь к выходу. В пади туман, видимость слабая, за костром шагах в пятнадцати темная туша — ага, вот голова, вот лапы, вот весь зверь. Прижимая банку правой лапой, вылизывает сгущенку. Сдерживаю дрожь — и от страха, и от холода — не май месяц. Мушку хоть плохо, но видно. Зверь почувствовал движение и повернул в мою сторону башку. Пора. Дуплет по лопаткам — в замкнутом пространстве грохот, как из танковой пушки.
Дальше все пошло наперекосяк. Мишка жутко взревел, под боком у меня раздался ответный рев. Анри вылетает из спальника и торпедой бросается в заднюю стенку палатки, обрушив ее, барахтается. Я оказываюсь на свежем воздухе с разряженным ружьем. Пока лихорадочно перезаряжал его, напарник умудрился проделать в задней стенке дыру. Потом смотрели — он ее то ли зубами прогрыз, то ли руками разорвал, но выбрался на волю и помчался куда глаза глядят. На востоке у меня — недобитый медведь, на севере — удирающий в полосатых семейных трусах иностранец. Прямо по камням, да так резво, что, вот-вот из-под босых пяток начнут выскакивать искры. И смешно, и в общем-то опасно. Наконец патроны на месте, мушка в основании башки. Еще дуплет.
Я уже успел поточить нож и поставить на костер чайник, когда прихромал Анри. Долго ругал меня, палатку, ружье и мишку. После успокаивается, и я с полчаса фотографирую его у добычи. Зверь, как я и думал, небольшой, килограммов до ста, со светло-палевой лохматой шкурой.
После выделанная шкура поехала за границу, я следом. Дома у Анри наплыв гостей. Шкура лежит на полу, хозяин, потягивая из тонкостенного бокала сухое винцо, рассказывает: «Он на меня, я из ружья, он снова на меня, я его ножичком рраз». Отворачивает шкуру и показывает в ней дыру, которую я случайно прорезал, обдирая зверя ...
Комментарии (0)