Музыка гона

Спешу на работу лишь с одной целью — убедиться, что все в порядке, коллектив работает как часовой механизм и у меня появится шанс слинять со службы в поля.

Коллеги не подвели: все чин-чинарем.

Сообщив кому надо, что я «на обходе», стремглав несусь к дому, где меня уже ждут товарищ и машина на парах.

Путь недалек.

Каких-то 200 километров — и мы в Залесовском районе Алтайского края, где беляк жиреет и плодится с такой неимоверной скоростью, что, стрельнув потехи ради в ложок 100–150 метров длиной, вы можете насчитать с десяток улепетывающих оттуда ушканов.

Моя цель — познакомить товарища с осенней охотой по чернотропу из-под гончей.

Русская гончая Мида — совсем молодая выжловка двух лет отроду. Первый ее добытый зверь был лисовин, и я обрадовался было, что теперь у меня будет свой красногон, но меня остерегли знающие гончатники, сказав, что в местных условиях это не очень хороший вариант.

Наши лисы мало идут под гонцом и еще реже идут на круг, норовя понориться при первой возможности. Так впоследствии и оказалось: редкий лис шел кругами и восьмерками, все чаще уходя по прямой и прячась в любой попавшейся по пути норе, будь то корсачья или барсучья хатка.

Да и Мида моя в скором времени показала, что лиса ее мало интересует, а работала она все больше по беляку и русаку, иногда скалываясь на косулю.

И вот мы в нужном месте. Товарищ торопит меня набросить гончую и уже готов снарядить ружье, но я его осаживаю:

— Саня, ты чего торопишься? Посмотри, какая красота! Отдохни от забот! Костерок соорудим, чайку попьем, а собака пока продышится.

Товарищ меня явно не понимает, но и не перечит. Собираем дровишки, разбиваем палатку. Через пять минут казан бурлит и выплескивает через край крутой кипяток. Время снять его с огня и накормить ароматным черным чаем в полпригоршни, а то и поболее.

Как-то сами собой отходят в сторону разговоры ни о чем. Мы сидим, развалившись в раскладных креслах, и пьем чай. Слабый ветерок шевелит листвой и пожухлой травой, отчего организм, скукоженный и напряженный трудовыми буднями и человеческой сутолокой, расплывается в кресле, растворяется в осеннем воздухе. Накатывает истома.

— Чёт я спать захотел, — говорит мне товарищ, а я ему в ответ:
— Ну так какие проблемы? Укладывайся. Время есть, погонять успеем.

Товарищ ползет в палатку, откуда секунду спустя раздается: «Хорошо-то как!» И через пару минут он уже сопит.

Мида лежит возле меня, и я чувствую ногами ее тепло. Шевелиться не только не хочется, но и нет сил — так я разомлел.

Не помню, какую по счету кружку чая я испил, прежде чем сам закимарил. В полузабытье одна картина сменялась другой. Вот Мида погнала беляка, теперь она дурачится с кобелем моего знакомого охотника — дратхааром по кличке Айрон, лиса выходит на номер, и я бью кумушку с первого выстрела, затем Айрон плывет с приличным крякашом в пасти и бережно отдает его хозяину… Плывут, плывут картинки, но вдруг я просыпаюсь.

Мида сидит напротив, склонив голову набок, а гон ходит из стороны в сторону. Соскучилась по работе, понимаю я и потягиваюсь всем телом.

На часах что-то около восьми вечера. Товарищ сопит в палатке, костерок угас, а у меня на коленях недопитая кружка чая. Подкормив костерок березовыми веточками, я вновь завариваю свежий чаек и осматриваюсь.

В этом месте я был не раз. Место богатое зверем, и обычно первый подъем случался в двустах метрах от лагеря, в березовых мелочах.

В этот раз я рассчитывал на обычную работу своей любимицы и куда-либо переезжать не собирался. Напоив выжлу местной водицей, что была набрана у знакомой бабульки в соседней деревне, я пристегнул Миду на поводок и пошел к молодому березовому колку.

Питомица всем своим видом выказывала нетерпение и часто тянула меня к близлежащим кустам, но после команды «отрыщь» ненадолго успокаивалась. Вечерняя прохлада осыпала пожухлую траву росой. Ветерок приносил смешанные запахи сена, дымка из деревни с луговыми ароматами.

Вот мы и у березняка. Собаке не терпится. Она понимает, для чего ее сюда привели, и она рада доставить хозяину удовольствие — выгнать ушастого прямо под ноги и получить свои законные пазанки. Но я не тороплюсь: пусть повялится, обазартится еще до работы, тогда и «распоется» быстрее.

Команда «Сидеть!» — Мида резко опускается на траву.

— Ах как тебе не терпится, да? — спрашиваю я и улыбаюсь.

Снимаю поводок вместе с ошейником и отхожу метров на двадцать. Собаку трясет так, что зад от земли отрывается, и вот она начинает скулить и трястись с такой силой, что зубы клацают.

— Мида, искать! — командую я, и выжловка срывается с пробуксовкой в ближайшие заросли молодого березняка. Гон ходит из стороны в сторону. Я вижу, как собака пробирается челноком сквозь плотные мелоча, и изредка подаю свист, указывая ей направление движения.

Первый молодой остров мы прошли без подъема. Это нестрашно. Может, Мида горячится, а может, зверь переместился, но мы его все одно найдем и поднимем.

Вдруг Мида срывается в галоп и идет краем полевой дороги. Я понимаю, что она вышла на жиры, и внимательно наблюдаю, чтобы она не подала голос на них, иначе придется ее снять и успокоить.

Но нет, она уверенно обрезает жировки, и вот уже гон работает с такой амплитудой, что кажется, будто работает электромоторчик, а это первый признак, что собака натекла на след. Я продолжаю наблюдение: Мида углубляется во второй остров, но не успевает скрыться за кустарниками, как справа от меня, с самого края острова, вылетает серый еще белячок. «Ну, сейчас пойдет!» — только и подумал я, как вдруг Мида отдала голос:

— Ай! Ай, ай-ай, ай!

Пошла родимая! Без единой перемолчки выжловка вылетела из острова и погнала зверя.
Теперь моя задача — занять выгодную позицию и посмотреть на работу собаки, а так как эти места мне хорошо знакомы, то я уверенно бегу в сторону лагеря, потому как острова молодого березняка идут цепочкой вокруг него, словно обруч.

Успеваю подбежать к лагерю и вижу, как по полевой дороге в мою сторону несется ушастый, а через мгновение на дорогу вылетает Мида. Перевидев зверя, она погнала его в узерку, отчего голос ее взревел страшно, сильно и полился одним потоком: «Ауауаа!». Непонятно, когда она успевала сделать вдох, чтобы так заливисто гнать.

Идя в ста метрах от зайца, она распевалась все сильней и сильней. Все в округе наполнилось ее голосом, ее песней, которая ревела и лилась одновременно в осенней тиши. Казалось, что ее слышно даже в деревне, до которой не менее пяти километров.

Замираю и стою, не шевелясь. Дорога проходит в двадцати метрах от нашего столика. Заяц закладывает на круг, проносится мимо меня. Голос гончей нарастает, она с огромной скоростью приближается к нам.

Тут из палатки появляется лохматая голова:

— Серый, что? Что случилась? Лапу порезала, что ли? Блин, что случилось-то? Чего она так орет-то? — ничего не понимая, скороговоркой лопочет товарищ, выбираясь наружу.
— Гонит! – отвечаю я и плюхаюсь в кресло, после того как парочка скрывается в березняке.

Товарищ хлопает осоловелыми глазами и крутит головой по сторонам:

— Кого гонит-то? Никого же нет!
— Сейчас будет! Садись чай пить!

Он достает ружье и пытается найти патроны.

— Да успокойся ты, Саня! Постреляешь еще! Сядь, говорю, послушай!

Александр нехотя откладывает ружье и плюхается рядом, усиленно протирая руками глаза.
Мида пела. Ее голос, то приглушенный, то яркий, долетал до нас. Заяц кружил по мелочам и не уходил из острова.

Но в какой-то момент он вновь выскочил на край острова, сдвоил, высоко подпрыгнув, как молодой ягненок, скинулся пару раз и пошел обратной тропой мимо нашего столика.

Товарищ вместо гончака чуть было не пошел на перехват, но я цыкнул: сиди, мол, не шевелись! Он замер, наблюдая выпученными глазами, как ушастый комок прокатывается в десяти метрах от нас.

Мида вырвалась из мелочей и дошла до двойки. Споткнулась об нее, но, обрезав, пошла дальше и нашла на скидку. Перемолчка.

— Все, блин! Потеряла! — обиженно и с тоской выдыхает Саня.
— Смотри, смотри, что сейчас будет! — говорю я ему, и мы затихаем.

Выжла покопалась на скидке и заложила круг. Нашла строчку и слегка отдала голос, но наткнулась на вторую скидку и заложила круг побольше, затем третий. И вот ее нос словил запашистый заячий след. И тут же пошла работа:

— Уа-а! Уа-а!
— Ничего себе! — только и сказал мой товарищ, даже не подозревая, что в этот момент мое тело покрылось мурашками от того, как поет моя выжловка.

Потом была ночная работа и работа по утренней росе, был и добытый заяц, и рюмка коньяку во славу природы…

Прошли годы, и теперь у моего товарища два выжлеца. И сколько песен он ни переслушал за эти годы, однако при каждой нашей встрече слышу от него:

— А помнишь?..
— Помню, Саша, помню, — отвечаю я ему, и грусть накрывает меня, а душа разрывается от воспоминаний о моей первой гончей — о Миде…