СЛАДКОЕЖКА

О том, что завтра у тещи день рождения Вова знал, но сегодня это волновало его меньше всего, поскольку до отъезда в экспедицию оставалось всего два дня. Впереди выходные, а дел переделать надо было еще уйму. Четвертак на подарок он дал? Дал! Вот пусть они там сами и разбираются, что купить-подарить, а его увольте.

На работе пришлось задержаться, и выговора по этому поводу дома не ожидалось – Ирина знала что к чему – не пиво же он с мужиками в подворотне пил. Но прямо с порога упрек все же услышал:
– Володя! Ну где ты ходишь? Я уже устала ждать!
Понимая, что жена сгорает от нетерпения поведать что-то для нее очень важное, он, не торопя события (сама все расскажет), разделся, умылся и сел ужинать.
– Ты только посмотри, что я купила! – с восхищением и блеском в глазах торжественно поставила перед ним нечто блестящее Ирина:
– Правда красиво?
– Кра-си-во, – протянул Володя, с интересом разглядывая непонятный прибор, представляющий из себя довольно низкий полированный, разъемный, тридцатисантиметровый в диаметре диск из светлого металла, толщиной в несколько сантиметров, украшенный по торцу витиеватым рельефным рисунком. Верхняя часть прибора имела четыре ручки в виде небольших шаров и свободно вращалась относительно нижней части, являющейся для него опорой. Блеска и красивости у прибора действительно было много, как у бижутерии, но предназначение его было непонятным:
– И что это такое?
– Ну ты даешь. Это же тортница! – с укором на несообразительность мужа произнесла Ира и начала рассказывать, где и как она ее купила, как она ей сразу понравилась, что она сразу решила испечь мамин любимый торт и на этой тортнице ей его подарить.
– Тесто я уже поставила, а ты мне поможешь крем взбить, – резюмировала она свой рассказ.
Вскоре пришла их двенадцатилетняя дочь Наташа, вот уже третий день счастливая от того, что в доме появилась собака, с которой она и ходила гулять, понимая всю мимолетность этого общения, сознавая, что скоро это все кончится и собаку увезут. Видимо, из-за этого, стараясь как можно больше отдать себя живому существу, она с упоением возилась с ним. В первый же день отмыла, как малое дитя, играла, гуляла, самостоятельно готовила ему и кормила «на убой».
Завести же своего кутенка у них возможности не было в силу микроскопичности квартиры, где в двух маленьких комнатках они ютились вчетвером, хотя об охотничьей собаке Володя с сыном Санькой мечтали давно, а Натка была бы рада любой, лишь бы собака.
Его звали Рой. И был он справным пятимесячным щенком породы ирландский сеттер. Хозяином щена являлся друг детства Володи – Васька Орлов по прозвищу Птиц, сейчас проживающий в своем доме в пригороде. Он уже года три как тоже основательно увлекся охотой. Птиц мужиком был занятым, заводным и нетерпеливым, из-за своего характера непригодным для дрессировки какой-либо живности. Рой сызмальства жил сначала в прихожей, где постоянно гадил в силу младого возраста и редких прогулок, а убирать за ним было обязанностью Птица, поскольку жена его, кроме кошки, в доме никого не признавала, а дети пошли в жену. Затем пес был последовательно переселен в сени, где гадил не меньше, и далее – во двор.
Вся дрессура Роя к пяти месяцам свелась в сущности только к тыканью щенка мордой в очередную лужу или кучу с приговариванием: «Нельзя! Нельзя!» и постукиванием по заду ладошкой. Из команд пока он знал только одну «На, возьми!» и то только потому, что без нее мог остаться голодным.
Понимая, что воспитатель он никакой и в создавшемся положении собаку ничего хорошего не ожидает, Птицу ничего не оставалось, как отдать ее Володе – опытному собачнику на воспитание, в надежде, что кроме послушания в полевых условиях рядом с другими собаками в нем проснется порода, и из него получится хороший помощник на охоте.
По характеру Рой был этаким бесшабашным пацаном, хорошо всем нам известным, из тех, которые носятся где хотят и делают что хотят, иногда, вдруг, удивляя окружающих тем, что иная работа получается у них куда лучше, чем у других, а, бывает, с виду плевое дело им не дается. В общем стабильности и основательности в его поступках не просматривалось ни на йоту, и оставалось только надеяться, что когда-нибудь он повзрослеет.
В половине двенадцатого, когда дети давно уже угомонились и улеглись спать, торт был готов. Аппетитный, в три толстых коржа, густо обмазанных белоснежным кремом, с шоколадной надписью «Дорогой бабушке» и цветочком в середине, он был водружен на табурет посреди кухни, поскольку другого места на заваленных посудой столиках в их махонькой кухоньке не нашлось.
Плотно прикрыв дверь на кухню, предварительно выгнав из нее в коридорчик Роя, в первом часу Ирина улеглась спать. Растолкав мужа примерно через час, сообщила ему шепотом, что, как ей кажется, из кухни доносятся какие-то звуки.
Прошлепав босыми ногами на кухню, дверь в которую почему-то была открыта, он нащупал в темноте выключатель и зажег свет. Картина, представшая пред ним, была достойна кисти анималиста: перед табуретом с тортом сидел счастливый Рой с радостным выражением на собачьей физиономии, полностью измазанной белым кремом и наглым образом, не обращая внимания на присутствующих, облизывался, полностью высовывая свой красный язык и при этом жмурясь от удовольствия.
Вскрикнув дежурное «Ах ты, сволочь!», Вова кинулся к наглецу. Дабы не разбудить детей и соседей, он в два оборота крутанул на морде «сволочи» кухонное полотенце так, чтобы концы его были свободными и, удерживая в левой руке эти концы и загривок собаки, правой приступил к битию подвернувшимся под руки пластиковым мусорным совком.
Зажав тело собаки между ног и тыкая его носом в злополучный торт, устрашающим полушепотом и с таким же выражением на лице, приговаривая: «Нельзя! Нельзя!», Володя с упоением хлестал Роя совком по заднице. Щен, практически лишенный права на движение и выражение эмоций голосом, лишь еле слышно скулил и извивался не хуже змеи, непроизвольно царапая голые ноги истязателя, получая за это удары еще и по ногам.
Экзекуция продолжалась до тех пор, пока хватило сил экзекутора, после чего, жалобно поскуливающая «сволочь» была отпущена в коридор. Торт пострадал не очень.
Рой умудрился только тщательно слизать весь крем. Коржи при этом практически остались целы, и от мужской половины поступило предложение реанимировать торт, обмазав его чем-нибудь вновь. Главным аргументом при этом было то, что, как известно, пасть собаки, куда чище пасти человека и торт получился такой вкусный, и жалко обрезать его, и никто об этом не узнает, если они сами об этом не расскажут.
Женской же половиной предложение и аргументы были категорически отвергнуты со встречным язвительным предложением сделать из обрезков слоеное пирожное специально для папы, а торт оставить для детей.
Из остатков сметаны и сливочного масла Володя вновь венчиком взбивал крем, а Ирина аккуратно обрезала торт.
Несколько меньших размеров, чем он был ранее, с тоненьким слоем крема и без надписи, торт вновь был воздвигнут на тот же табурет. С предложением жены закрыть кухонную дверь покрепче Вова не согласился, сказав, что после такой выволочки пес на кухню-то больше никогда не зайдет, а к тортам он у него отбил охотку навсегда.
Какое-то время, лежа в постели, они еще вслушивались в тишину ночи и теперь уже редкие всхлипывания-поскуливания Роя, но долго так продолжаться не могло и сон их поглотил.
Примерно через час Ира вновь растолкала Вову. Теперь уже на цыпочках он подкрался к кухне и включил свет. Картина была та же, но теперь на торте, кроме крема отсутствовал и верхний корж. Пес, понимая, что застигнут на месте преступления и на кухне ему деться некуда, смело бросился в ноги человеку, но с возгласом «вот гад!» был схвачен за шкирку.
Все повторилось: полотенце, совок, «нельзя!» и порка. Даже заключительный пинок чем-то напоминал предыдущий. Лишь экзекуция была по времени длиннее в силу того, что и цена проступка была куда большей. Взбивать крем теперь было уже не из чего. Ира, почти согласившись с первым предложением мужа, теперь уже не обрезала, а рачительно обскоблила торт, который вместо крема облила малиновым вареньем.
Теперь уже не торт, а жалкий тортишко, вновь был водружен на тот же табурет, но дверь на кухню теперь закрыли со свернутой бумажкой, вставленной между дверью и дверным блоком. Точно так же закрыли и дверь ванной, в которую предварительно был вброшен жалобно поскуливающий Рой.
Несколько раз проверив крепость запоров и найдя их вполне удовлетворительными, страдальцы очередной раз отправились спать. Примерно через час Ира вновь растолкала Вову. Все повторилось: цыпочки, свет, собачий бросок в ноги, захват, полотенце, совок, «нельзя!» и порка. Только от торта теперь осталась жалкая осьмушка, и экзекуция продолжалась недолго из-за упадка сил экзекутора.
Но на сей раз заключительной фазы – пинка не последовало, а вместо него Володя отодвинул табурет, еще удерживая Роя, встал рядом с ним на колени, дотянулся до остатков торта и сунул их собаке под нос. Туда же высыпал и чашку обрезков, предназначавшуюся для «папиного пирожного».
Со словами «жри гад!» и «чтоб ты подавился!» в большой надежде, что «гад» урок все-таки усвоил, Вова его отпустил. А тот поднял голову, взглянул жалобным взглядом истязателю в глаза, тяжело по-человечьи вздохнул и ... ам... ам... ам, – доел остатки злополучного торта. Вова поднялся с колен, ни слова не говоря, рассмеялся и махнул рукой.
В проеме двери вполголоса хохотала Ирина: «Ладно, Вовчик, никудышный из тебя воспитатель. Утром в кулинарии торт купим. Пойдем, часик еще, может, удастся соснуть.»
На часах уже был седьмой, а в десять они обещали быть у бабушки.